Андрей Константинов - Не гламур. Страсти по Маргарите
От всех этих мыслей однажды мне стало просто невмоготу. Однажды, это когда я смотрела ночью по телевизору трансляцию с «Оскара». Вернее, еще до «Оскара», когда все они стекались в зал сквозь толпу поклонников. Господи, вот она – жизнь! Там даже если Кирилл Сергеевич оказывается таким придурком или Левушка – маменькиным мямлей, то ведь всегда найдется рядом какой-нибудь Том Круз или Антонио Бандерас, кто просто протянет руку, улыбнется и не даст скиснуть классной девчонке с такими глазами, ногами, с такой талией, с такой душой. Ну чем, скажите, я хуже агента ФБР Джоди Фостер из «Молчания ягнят»? Да ничем. Я – лучше! К тому же у меня нет этой вечной скорбной улыбки на лице, как у нее. Просто ей – повезло. Она попала в этот круг, и теперь ей легко: хочет, будет странной девочкой в «Алисе…», хочет – проституткой в «Таксисте», хочет – дружит с Мартином Скорсезе, хочет – с самим Хопкинсом… А ведь Джоди – тридцать пять. И она тоже – не замужем. Зато какая жизнь!
Все дело в круге, решила я однажды. Стоит вырваться из своего, тесного, душного, с грубоватыми коллегами, с вечным матом, с бессонными ночами, с рейдами по грязным подвалам и чердакам, с облавами и министерскими проверками, и попасть в другой – яркий, легкий, с сильными и щедрыми мужчинами, где женщина ценится только потому, что она – умна и красива, с тонкой душой, и все наладится, начнется другая жизнь…
И однажды я решила кардинально поменять жизнь, вырваться из своего круга. И когда решила, сразу стало легко, я почувствовала, что все в моей жизни очень скоро изменится.
От мысли, что я уже в двух шагах от счастья, я снова пришла в хорошее расположение духа и, тряхнув волосами, решительно направилась к своему рабочему столу.
Полированная столешница, протертая заботливой рукой тети Наташи, звала к началу рабочего дня. Только один предмет на столе был чужим, лишним – яркий глянцевый журнал. Я машинально посмотрела на обложку.
* * *Теперь я точно знаю, почему про умирающего человека говорят – «отдает концы». Потому что, когда приходит «косая», она хватает не за горло, не за сердце, не в печенку вгрызается, а начинает с конечностей.
Вот и у меня сначала похолодели ладони, потом ледяная дрожь пробила от пальцев на ногах до по самое некуда («До хвоста, – резонно поправила бы меня умница Люся Пчелкина. – Во-первых, там, где „самое некуда“ – у настоящей булгаковской Маргариты должен быть хвост, во-вторых, в русском языке два предлога вместе – „до по“ – не употребляются»).
В общем, до самых ягодиц прошибла меня дрожь, и я перестала ощущать ноги. Поэтому села и снова уставилась в глянцевую обложку журнала.
Рита, мать твою, где ты была, когда Бог раздавал мозги? И ладно бы, шлялась по модным бутикам, выбирая убойную кофточку, чтобы сразить наповал оперов из убойного же отдела. Ладно бы, кувыркалась в постели до синяков под глазами с тем, от кого тихо умирают все кадровички нашего следственного управления, а также те, кого он вызывает повестками на допрос. Нет, скорее всего, вы, Маргарита Альбертовна, в то время, когда и без того умные люди выстроились к нашему доброму боженьке в очередь за умом, сидели в своем долбаном кабинете и подписывали очередную пачку особых поручений ментам-ленивцам из угро.
Я провела ладонью по холодному глянцу обложки журнала, словно это могло стереть изображение. Нет, наваждение не исчезало. Эта наглая сисястая девка с раздвинутыми ногами, эта шлюха с зазывно выгнутой спиной… это была я.
Ну ты, Рита, блин, и вляпалась…
* * *Я скользнула взглядом по настенным часам: до начала рабочего дня оставалось пятнадцать минут. Каждое утро, сверяясь с часами, я автоматически отмечаю про себя, что портрет президента по-прежнему висит на своем законном месте. На этот раз я чуть дольше задержалась на нем взглядом: Владимир Владимирович, как всегда, слегка улыбался, только сегодня это почему-то больше походило на усмешку; да, на похотливую мужицкую ухмылку. Я инстинктивно прикрыла фото из журнала ладонями. Все равно ухмыляется…
Не выдерживая больше собственного бесстыдства с обложки, я быстро открыла журнал: там, где посередине, сложенные пополам, были соединены скрепками три двусторонних постера.
Кажется, я даже вскрикнула. С первой цветной страницы во все свои фиалковые глаза на меня смотрела… Люся Пчелкина. Только была она… абсолютно голой и так же, как и я на обложке, в абсолютно отвратительной позе.
Я быстро перевернула страницу. Мать вашу!.. Роза! Гибкая, смуглая, как пантера Багира. Солнечные блики плясали на ее обнаженной груди, на темных сосках, возле пупка.
Боясь упустить трепещущую, как птица, мысль, я перевернула еще страницу, еще… Катя. Оля. Маша. Ника. Все семь!
Только сейчас, задним числом, я сообразила, что, испытав шок от вида собственной порнофотографии на обложке, я бросилась критиковать свои мозги, но ни разу не задалась вопросом – откуда? кто посмел? Сейчас же, когда обнаружила рядом в журнале еще шесть фотографий своих новых приятельниц, мне стало просто страшно. Второй вопрос – «кто посмел?» – оставался. Зато на первый – «откуда ноги растут?» – я могла ответить. И от этого стало еще противнее. Словно нас, как семь дур, заманили чем-то красивым в клетку, раздели, приковали цепями и теперь за деньги показывают на площади; словно продали в рабство, в гарем, в бордель. И насилуют прилюдно.
Так откуда же, спросите вы. С чистейшей воды кастинга. С честнейшего, как мы полагали, конкурса. С невиннейшей из девичьих забав. С киностудии с благороднейшим из режиссеров. Со съемочной площадки, где разбиваются сердца и надежды.
Господи, какой позор!
* * *С чего же все началось? Ах, да…
Однажды Мишка Лосев принес в отдел газету. Вообще-то я не замечала до этого, чтобы мои коллеги интересовались периодикой, но тут все склонились над какой-то статьей.
– Что-нибудь новенькое в деле об убийстве Старовойтовой? – Я знала, что газета «Явка с повинной» специализируется на расследовательской журналистике, в том числе – на криминальных расследованиях.
– Да нет, – отмахнулся Мишка. – Что там может быть новенького? Да туда и журналистов-то не пускают – усиленно оберегают свидетелей.
– Тогда чего же вы к газете прилипли?
– Представляешь, Вортко решил снимать «Мастера и Маргариту»!
Мишка когда-то закончил филфак, про это мало кто помнил, но иногда он потрясал наш, не приученный к интеллектуальным беседам отдел лингвистическими и литературоведческими изысками.
– Да, здесь он карьеру свою и закончит, – поправил очки Игорь Сергеевич, самый старый следователь нашего управления. – Еще никому снять «Мастера» не удавалось.
– А может, он – не суеверный? – попыталась я защитить любимого режиссера. – Булгакова он уже снимал, с Достоевским все так классно получилось.
– Суеверный – не суеверный, а «Мастера» снимать нельзя. Мистический роман. Не такие зубры на нем ломались…
Я, честно говоря, Игоря Сергеевича Литвинова не шибко жалую: ленивый, безынициативный, посплетничать любит почище любой бабы, свои же суждения высказывает безапелляционно, главный его аргумент в споре – «Я старше вас, деточка (молодой человек)». Но тут я почему-то прислушалась. И разом вспомнила все, что говорилось о многочисленных попытках съемок фильма по этому роману. Про то, как почти снятый материал откладывался на дальнюю полку. Про то, как один олигарх, давший утром согласие стать спонсором, вечером оказывался за решеткой. Как в автокатастрофы попадали актеры, рискнувшие сниматься даже в третьестепенных ролях…
Про Вортко тоже много чего говорили. Он, кстати, уже не первый раз подступался к этому роману, но по разным причинам ничего не получалось. Я собственными глазами читала одно с ним интервью, где режиссер сам рассказал полумистическую историю. Однажды, мол, он гулял в Москве на Патриарших прудах. Про «Мастера» вроде даже не думал – просто гулял. Вдруг мимо него проходит незнакомый мужчина в черном, приподнимает шляпу и на ходу, не глядя на режиссера, произносит: «Ничего у вас не получится. И не пытайтесь». И – исчезает.
Вортко тогда еще посмеялся на вопрос корреспондентки – «не боитесь?»: нет, мол, я в мистику не верю; да и в самом романе нет ничего мистического: хороший, крепкий роман о любви, не более того…
Я, помнится, тогда еще подумала: ой, лукавит господин постановщик. А с другой стороны, что ему оставалось: не заявлять же на диктофон, что боится, дрожит от страха, но снимать жуть как хочется…
Пока мы базарили о «Мастере», Мишка продолжал читать статью дальше и вдруг как подпрыгнет:
– Во дает: уже в мае к съемкам приступает, а главную героиню еще не нашел!
– Так не бывает, – оторвалась я от своих протоколов. – Если есть срок начала съемок, значит, уже и смета утверждена, и график работ…
Я сказала это, а где-то в груди, слева, почувствовала неожиданное волнение. Я страшно люблю этот роман, меня давно интригует эта неземная, придуманная Булгаковым женщина, не умеющая починять примус, не приспособленная к жизни, имеющая эту жизнь – спокойную, тихую, скучную, как гладь болота, и вдруг взорванную появлением Мастера… Мне казалось, что мало кто понимает суть Маргариты. Уж тем более – мужчины. Сам Булгаков – не в счет: мне кажется, ее образ создан им не в здравом уме, не при свете дня, не в добром здравии. Может, в горячечном бреду. В страшную грозовую ночь. При полной луне. Под морфием…
