Юрий Коротков - Виллисы
— Не, — Хаким, широко улыбаясь, погладил себя по животу. — Мне будет хорошо…
Юлька, Света, Ильинская и Демин прошли в обратную сторону через вестибюль. Одновременно глянули в отсвечивающую стеклянную стену, чуть развели плечи, фиксируя спину, и тотчас расслабились, отвернулись — автоматически, не задумываясь, привычно реагируя на любое свое отражение или тень.
Генка был первым учеником и партнером Светланы. Но если Светку нельзя было не увидеть даже в толпе на улице — вот идет прима, то Демин был шпана шпаной: верткий, юркий, он вообще не умел ходить спокойно. Вдруг мощно выпрыгнул и с размаху обхватил Ленку за талию.
— Илья, — проворковал он, кося на нее плутоватые цыганские глаза. — А возьми меня замуж?
— Запросто, — невозмутимо ответила та. — Только лет через пять, Генчик. Когда квартиру получишь.
С третьего этажа, из интернатского холла, доносилась какофония терзаемого десятком рук рояля. На лестнице стояла Ия Чикваидзе, прижимая к груди папку с нотами.
— Юль, — плаксиво протянула она. — Скажи им! От классов ключа нет, а мне фоно завтра сдавать…
— Сама не можешь сказать?
— Ага! Ты знаешь, куда они меня посылают?
В холле бесилась малышня, облепила рояль — только с ногами на клавиши не прыгали. Маленькая Юлька, едва достающая подругам до плеча, грозно свела брови и уперла кулаки в бок.
— Атас! Арза идет! — крикнул кто-то, и малышей как ветром сдуло.
Ия подсела к роялю, разложила ноты.
— Юль, ты постой немножко, а то они опять прибегут.
От холла влево и вправо уходили длинные узкие коридоры интерната: налево жили девчонки, направо — ребята. Интернатские — от десяти до восемнадцати лет, первоклассники и старшекурсники вперемешку — смотрели телевизор, носились по коридорам, бродили из комнаты в комнату.
Рядом с холлом в комнате дежурного воспитателя стоял телефон. Чолпан Хайрутдинова, пользуясь моментом — пока воспитатель внизу, на ужине, — нежно, с придыханием лепетала в трубку. Демин подкрался, принялся щекотать ее под ребрами.
— Да-а?.. Что ты говоришь?.. — сдавленным голосом продолжала Чолпан, отбиваясь. — В самом де-еле?.. — не выдержала, прикрыла ладонью трубку, злобно зашипела:
— Отстань, козел!
В комнате неподалеку красавец Астахов с крашеными глазами возлежал поперек кровати, закинув ногу за ногу, бренчал на гитаре, старшекурсники, набившиеся в комнату, хором орали матерные частушки и ржали. Демин присоединился к ним. Галина Николаевна поднялась наверх.
— Титова у себя? — спросила она у Ийки (та кивнула, не отрываясь от нот), на ходу потрепала по голове изнывающую от нежности Чолпан. — Заканчивай! — перекрикивая хор, пообещала: — Разгоню! — и пошла дальше по коридору.
Одна из дверей внезапно распахнулась, и под ноги ей выпала спиной вперед растрепанная третьеклассница. Следом вылетела подушка, и дверь захлопнулась.
Галина Николаевна решительно шагнула в комнату. Стоявшая на тумбочке с занесенной уже подушкой девчонка не успела сдержаться и с размаху ударила ее по голове. В ужасе закрыла рот ладошкой, прошептала:
— Извините, Галина Николаевна…
— В воскресенье вместо увольнения будете стирать наволочки! — Галина Николаевна двинулась дальше.
Нина Титова сидела в своей комнате, зашивала протершиеся балетки.
— Ты опять не ела, Нина? — мягко сказала Галина Николаевна. — У тебя скоро голодные обмороки начнутся… Надо есть, Нина, хоть немного. Ты же здоровье угробишь…
— Я в буфете обедала, — ответила Нина, не поднимая головы.
— Я говорила с буфетчицей — она тебя даже в лицо не знает.
— Я взрослый человек! — Нина резко обернула к ней болезненно-бледное лицо. — Что вы за мной шпионите?!
Галина Николаевна укоризненно покачала головой и вышла.
— Девки! Девки-и-и!! — Середа мчалась по коридору, размахивая листом бумаги. — В апреле в Японию летим!!!
Смолкла гитара, захлопали двери, со всех сторон бежали к ней старшекурсники.
— Кто летит?
— Какой состав?
— Дай посмотреть! Дай мне!
Свету обступили, галдя, листок со списками выхватывали друг у друга. Опоздавшие прыгали за спинами, тянули руки.
— Не порвите! Я на пять минут выпросила!
Титова молча протолкалась в центр круга, заглянула в список и, понурившись, ушла обратно в комнату. Ильинская, не найдя своей фамилии, деловито огляделась и вцепилась в Юльку:
— Арза, миленькая, купи мне часы, ладно? Они копейки там! Маленькие такие, ладно?
— Не завтра же летим, — отмахнулась Юлька.
— Нет, если кто будет просить, ты скажи, что я уже просила, ладно?
В половине одиннадцатого Галина Николаевна прошла по комнатам, выгоняя мальчишек на свое крыло. Те хитрили, перебегали из комнаты в комнату. Наконец, Галина Николаевна встала у стеклянной двери:
— Закрываю!
Мимо промчались, толкаясь и запрыгивая друг другу на закорки, малыши. Астахов неторопливо прошествовал с гитарой на плече.
— Монастырь! — с выражением сказал он.
— Иди, иди! — Галина Николаевна подтолкнула его в спину. — Монах!.. Все?
— Я! Я еще! — Демин выскочил из дальней комнаты в девчоночьем коридоре, вприпрыжку помчался к себе.
Галина Николаевна заперла за ним дверь на ключ. Демин с той стороны расплющил нос о стекло, скребся, изображая муки страсти.
— Господи! Каждый день одно и то же… — Галина Николаевна спрятала ключ в карман. Погасила свет в коридоре, села в своей комнате, устало прикрыла глаза. За одинаковыми пронумерованными дверями с фамилиями жильцов на табличках слышалась приглушенная возня, девчонки укладывались спать.
Юлька, Света и Нина сидели в ночных рубашках на подоконнике, курили в форточку, передавая сигарету друг другу. Красный огонек по очереди выхватывал из темноты их лица. За окном в сквере светились в морозном тумане зеленые фонари.
Ия спала. Она обладала потрясающей способностью мгновенно засыпать, приняв горизонтальное положение — в раздевалке, в гримерке между выходами.
— Не расстраивайся, Нин, — сказала Юлька. — Еще сто раз список поменяется.
— Да при чем тут список! Если не взяли — значит, точно отчисляют, — Нина прикусила губу, быстро отвернулась к окну. — Даже Нефедову взяли. Кобыла кривоногая…
— С таким папой хоть одноногая.
— А этот, второй, ничего был, а? — Света толкнула Юльку коленом.
— Ну и что?
— А смотре-ел на тебя… — хитро прищурилась Света.
— Отстань.
— Ты знаешь, я думаю — он придет еще…
В коридоре послышались шаги.
Галина Николаевна открыла дверь, включила свет:
— Кто курил?
Ийка села на кровати, испуганно хлопая глазами спросонья. Все старательно спали.
— Я спрашиваю: кто курил? — повысила голос воспитательница. — Выгонят — не плачьте потом!..
— Как думаешь — напишет? — спросила Нина, когда дверь за Галиной закрылась.
— Да нет, пугает, — ответила Юлька.
— А надымили — фу! — пробормотала Ия.
— Ладно, девки, спим!
Все понемногу затихли.
Юлька лежала с открытыми глазами, закинув руку за голову. Привычно ныли суставы и мышцы ног, болела правая стопа. Юлька, не меняя позы, подтянула колено к груди, ощупала пятку — болезненный бугор увеличился, «шпора» росла. Надо было оперировать прошлым летом, но так хотелось домой… Теперь поздно: впереди экзамены, первый год в театре. Пока терпимо, потом сколько-то можно продержаться на заморозке. Юлька давно привыкла к ежедневной боли, если после уроков ничего не болело — это казалось даже странным…
Потом вспомнился разговор с матерью, и опять подкатила к горлу жгучая обида. Для самой Юльки все было ясно и просто: отец — враг. Не враг даже — чужой, далекий человек. Юлька и думать о нем забыла, если бы не письмо матери.
Отец ушел восемь лет назад, в последнюю Юлькину зиму в Руднике. Что отец ушел, объяснили сердобольные соседки, зачастившие к матери. А как ушел? Жил на соседней улице, каждый день встречался у магазина или Дома культуры под руку с молодой красивой теткой, бухгалтершей из леспромхоза. Юлька цеплялась за отцовский рукав, тянула домой: «Пойдем, пап, ну пойдем! Мамка плачет!». Потом мать начала пить, не столько от горя, сколько от внимания участливых к чужой беде соседей. Распахивалась дверь, Витька, Юлькин одноклассник, живущий через забор, радостно кричал, едва видный в густых клубах морозного пара: «А ваша-то опять напилась, несут!», следом соседи или вовсе незнакомые мужики волокли мать, и соскочившие наполовину материны сапоги гребли носками снег.
Позже Юлька узнала, что мать виделась с отцом, просила одного — не вернуться, не денег: уехать куда-нибудь, но те не уехали, так и ходили под руку в Дом культуры в кино и на праздничные собрания, гордые.
Однажды, весной уже, Юлька подкралась к дому, где бухгалтерша снимала комнату — те смотрели телевизор, обнявшись перед экраном, — и просадила оба стекла ржавым тяжелым замком, найденным здесь же, в чужом дворе. Стекла еще сыпались на пол, а отец уже выскочил в апрельскую грязь в шлепанцах и в майке. Юлька и не пыталась убежать, стояла, ждала, сунув руки в карманы. Отец замахнулся было, узнал дочь и сказал только, подтолкнув к калитке: «Дура ты, Юлька, ей-богу…»
