Привет, красавица - Наполитано Энн
Сильвия закончила чтение на обратном пути с вечерних занятий. Засунув рукопись в пакет, она глянула в автобусное окно, где покачивалось ее прозрачное отражение. Поверх него вдруг возникли контуры лица Уильяма. Новый родственник ей нравился, с ним всегда было легко, и порой они обменивались улыбками, слушая речи Джулии, полные восклицательных знаков. Эмелин, барометр настроения всех и каждого в семье, считала Уильяма чутким. Но он принадлежал Джулии, и с самого момента знакомства с ним Сильвия видела в нем только избранника старшей сестры. Однако сейчас она впервые подумала, не совершила ли та ошибку. Автор лежащих в пакете страниц был сполна наделен тем, что сестра не переваривала, — нерешительностью, сомнением в себе, грустью. А сама Джулия была подобна звезде бейсбола, которая, упрочившись на домашней базе, лихо отбивает всякую неуверенность. Выбор такого спутника жизни объяснялся лишь тем, что она не ведала о его вышеупомянутых качествах, пока не ознакомилась с мужниным сочинением.
Ерзая на автобусном сиденье, Сильвия вдруг четко осознала события последнего времени, словно все ее клетки наконец-то пробудились от сна. Она чувствовала тяжесть пакета на коленях, видела запотевшее окно, распознавала возможную ошибку сестры, ощущала усталость от многодневного недосыпа на чужой кушетке и понимала, что отец ушел навсегда. В душе ее что-то шевельнулось, и она, еще не разобравшись в его сути, заплакала. Сильвия тихо всхлипывала, стараясь не привлекать внимания немногих пассажиров, а соленые слезы неудержимо струились по щекам и капали на пальто.
В квартиру она вошла, когда сестра и зять уже улеглись. Сильвия почистила зубы, натянула ночнушку и повалилась на кушетку. Вопросы из рукописи кололи, точно булавки. В темноте вспыхивали строчки, требовавшие немедленного ответа.
Что я делаю? Лежу на кушетке в квартире сестры.
Почему? Потому что умер папа, который был моим домом.
Кто я? Сильвия Падавано.
В ушах звучал голос отца, улыбчиво смаковавшего ее имя.
Последний вопрос и ответ на него наконец-то разъяснили, почему мать всегда была недовольна Сильвией, но не ее сестрами. Роза видела в ней черты своего супруга, неизменно ее раздражавшие. «Фу, Уитмен!» — кривилась она всякий раз, заслышав декламацию Чарли. Вообще-то ей было плевать на поэзию, но она считала ее виновницей жизненных неудач мужа. Стихи были причиной его нищенского жалованья и того, что вместо починки чадящей печки он тащил жену полюбоваться полной луной, из-за них его, совершенно не озабоченного тем, что о нем думают другие, пришли проводить в последний путь сотни людей. Сильвия была слеплена из того же теста, и потому-то Роза, глядя на нее, видела не родную доченьку, но свое незадавшееся супружество и личную неудачу в попытке переделать мужа по собственной мерке. А вот Джулия пошла в мать. Она обольет презрением всякий намек на душевные колебания Уильяма.
Сильвия закрыла глаза и перенеслась в бесконечность его неуверенности, схожую с бескрайними туманными болотами из столь любимых сестрами викторианских романов. В этих суровых просторах она была как дома и полной грудью вдыхала их мутный воздух. Со дня смерти отца она себя чувствовала сосудом, содержимое которого переливалось через край вопреки всем отчаянным попыткам его удержать. Мать и сестры спасались повседневными заботами, она же с головой ушла в свое горе и утрату, и потому вопросы Уильяма, тоже лишенного покоя, были ей близки. Они оба пытались обосноваться в собственной оболочке, что со стороны любому показалось бы абсурдной задачей.
Пришла Джулия. Сильвия подвинулась, освобождая ей место, и обняла ее крепче обычного.
— Все хорошо? — прошептала сестра.
Сильвия помотала головой, уткнувшись носом в ее шею. Своим плоским животом она чувствовала толчки ребенка, трепыхавшегося в чреве Джулии. Объятье помогало выиграть время перед тем, как, хочешь не хочешь, придется ответить на ее вопрос.
— Рукопись понравилась?
— И да и нет.
— Она поможет получить преподавательскую должность?
— Нет.
— Про что там?
— Не знаю. Ничего подобного я еще не читала.
Джулия была на восьмом месяце беременности, а Иззи сравнялось четыре месяца от роду, когда Роза созвала семейный совет, назначив его на субботу.
— Приглашаются все, включая Цецилию? — спросила Джулия, в свой очередной визит застав мать, как всегда, в огороде. («Наряд ее стал еще кошмарнее, — вечером сказала она Сильвии. — Бейсбольная форма поверх папиного исподнего».)
— Нет, конечно, — отрезала Роза. — Ты, Уильям, Сильвия и Эмелин.
Перечисленные лица пришли к четырем часам означенного дня. Задержавшись у крыльца, сестры посмотрели на дом миссис Чеккони. Цецилию не оповестили, никому не хватило духу сказать, что ее не зовут на совет, но она, конечно, о нем знала. Сильвия устроила ее на полставки в библиотеку, их смены часто совпадали. Эмелин спала на раскладушке в ее комнате, Джулия раз в день проведывала ее и малышку. Наравне со всеми Цецилия прекрасно знала, о чем говорится и о чем умалчивается. Сестры так старательно избегали всяких упоминаний об этом дне и часе в своих расписаниях, что она не могла не догадаться.
Роза, исхудавшая, одетая в линялое домашнее платье, сидела во главе обеденного стола.
— Я собираюсь продать дом, — сказала она, когда все остальные заняли свои места. — Жить здесь мне не по карману. — Роза махнула рукой, словно отметая все связанное с этими стенами. — Он слишком большой для меня.
Джулия откинулась на стуле. У нее и мысли не было о продаже дома. Когда родители только поженились, Чарли совершил чрезвычайно выгодную покупку жилья — вероятно, спьяну, это навеки осталось тайной. В то время в Чикаго были межрасовые беспорядки и многие белые покидали город. По мнению Розы, эта сделка стала самым большим достижением в жизни ее мужа.
Сильвия видела, что сестры ошарашены не меньше, чем она, — Джулия побледнела, Эмелин часто-часто моргала, что всегда было признаком испуга или удивления.
— Я думала, дом в твоей собственности, — сказала Джулия. — Папа часто хвастался, что он не заложен.
Роза нахмурилась:
— Лет десять назад я его заложила, чтоб было на что вас кормить и одевать.
Все переваривали это известие. Со стены смотрели святые. Место Клары Ассизской пустовало. Сестры знали, что теперь образок обитает под кроватью Цецилии.
— Неужели ты покинешь свой огород? — спросила Эмелин.
Сильвия и Уильям согласно закивали — мол, верно. Что такое Роза без своего огорода? Там проходила вся ее жизнь, словно она и сама укоренилась рядом с латуком и баклажанами.
— Слишком хлопотно, — ответила Роза. — Я изнемогла. Дому конец. Все вы разъехались.
На Сильвию она даже не взглянула, но у той кольнуло в груди, словно мать метнула в нее дротик дартса. «Ты же сказала, что хочешь быть одна, — подумала Сильвия. — Я исполнила твою волю».
— Перееду во Флориду и куплю квартиру на побережье, — продолжила Роза. — У меня там приятельницы, они всё устроят. На деньги от продажи дома буду жить припеваючи.
— Во Флориде? Но это немыслимо, — сказал Уильям, до сих пор не проронивший ни слова. Роза на него уставилась. — Вы нужны дочерям… — он перевел дыхание, — мама. И всем нам.
— Мне скоро рожать, — добавила Джулия. — Уж сделай милость, дождись.
Воздух в комнате сгустился, как перед грозой. Сестры заерзали на стульях. Они представили Цецилию, которая, вцепившись в дочку, как в спасательный круг, гадает, о чем здесь идет речь.
— Я хотела сообщить вам об этом лично, — сказала Роза.
«Где ты? — подумала Сильвия. — Уже во Флориде?» Вспомнился восковой усохший отец в гробу, но сейчас зрелище было еще хуже. Вот она, мать, жива-здорова, да только ее здесь нет. Она отбыла. Когда это произошло, в день похорон? Или когда она повалилась на пол, услышав о смерти Чарли? А может, давно хотела сбежать и сейчас ухватилась за шанс вырваться на свободу?
