Зародыш мой видели очи Твои. История любви - Сигурдссон Сьон
Вряд ли архангелу грозила опасность от столь прекрасной девы, да к тому же непорочной. Последнее подтверждалось ее властью над единорогом, что стоял теперь неподалеку в зарослях, пожевывая бутон змеиной лианы или церопегии укореняющейся (Ceropegia radicans), ползущей вверх по стволу гранатового дерева (Punica granatum).
Гавриилу никогда еще не приходилось бывать в такой близости к слабому полу – даже когда он объявлял Пресвятой Деве Марии, что та будет беременна Спасителем. Великая весть была передана бесконтактным путем: будущая Богородица стояла у кухонного стола и месила хлебное тесто, в то время как ангел преклонил колени в дверном проеме кладовки и чудесные слова, сияя золотым огнем, свободно перелетали между ними по воздуху. И хотя ангел уже потерял счет картинам, подтверждавшим его версию этого события, сейчас он был настолько опьянен красотой девушки и струившимся от ее лона теплом, что в памяти крутилось, будто он тогда прижался губами к правому уху Марии и поцеловал ее.
Гавриил собрал в кучку и вытянул губы: отчего ему не предложить юной деве нечто подобное? То, что приемлемо для самó́й Пресвятой Девственницы, должно быть приятно этой ее младшей сестре, уложившей его голову к себе на колени!
Распахнув свои ангельские очи, он потянулся к девушке. Но та, видимо, вовсе не была так поглощена своей цветочной композицией, как казалось Гавриилу. Ловко выскользнув из его рук, она вскочила на ноги и тихонько прыснула, когда он скатился с ее колен – тяжело, словно мешок с углем.
Ангел сел в траве, пытаясь очувствоваться. Единорог, разлегшись под цветочными фонариками змеиной лианы, издавал идиотские жвачные звуки, а вот прекрасная юная дева будто сквозь землю провалилась. Что за глупости такие – выскакивать из-под него, как из-под какого-нибудь сатира? Не нужно быть теологом, чтобы увидеть, что он – архангел! У кого еще мог быть нимб и шестнадцать крыльев?
Однорогий послал ангелу злобный взгляд.
С трудом поднявшись на ноги, Гавриил подолом хитона отер выступивший на лбу пот. Ему во что бы то ни стало нужно найти деву, она не должна думать, что он хочет ей зла. Нет, это будет совсем некстати, если она такое повсюду разнесет.
Приложив к губам руки наподобие трубы, он кружил по рощице, выкрикивая направо и налево: «Я есмь ангел! Я есмь ангел!» Но ни один из его призывов не получал другого отклика, кроме единорожьего чавканья, которое усиливалось каждый раз, когда ангел произносил слово «есмь».
Гавриилу уже изрядно надоело вести беседу с пищеварительным трактом единорога, но все же для вида решил еще раз повторить, что он – ангел, но теперь прибавил, что он – верный друг непорочных дев. И представьте себе, после этих его слов из куста, попрыскивая, выскочила юная дева.
Подбежав к нему, она надела ему на голову венок и снова отскочила, остановившись поодаль, однако в пределах досягаемости, но лишь он протянул к ней руку, как она с хихиканьем увернулась и отпрыгнула прочь.
Ангел шлепнул себя по лбу. Созидатель символов, сконструировавший единорога и подаривший его девам, был, без сомнения, гением: состояние девственности, очевидно, было не чем иным, как абсурд на абсурде верхом. Если он собрался что-либо возвестить деве, он должен следовать примеру диковинной зверюги с головой антилопы, туловищем жеребца, козлиной бородой, ногами слона, кабаньим хвостом и торчащим посреди лба рогом – высотой в два локтя, да еще и скрученным.
Гавриил громко заржал и бросился за девой. Играя в догонялки, они метались по всей полянке, но силы были, прямо скажем, неравны из-за огромной разницы в возрасте игроков: ангел был ровесником мира, а юной деве шел тринадцатый год. Она была быстра, как лань, и тут же ускользала, даже если ему и удавалось ухватиться за краешек ее платья или лодыжку. Однако прикосновение к молодой плоти было настолько возбуждающим, что ангел был не в силах остановиться и преследовал деву до тех пор, пока, споткнувшись об узловатый корень, не свалился наземь и уже не мог подняться, сколько она его ни дразнила.
Гавриил лежал без сил, грудь одышливо ходила ходуном. Он признал свое поражение: дева не желала благовещения, и ему придется с этим считаться. Может, она захочет поиграть с ним позже? Бросив взгляд в ее сторону, Гавриил увидел, как на нее со спины, выставив вперед свое копье, несется единорог. Но только ангел собрался крикнуть ей, чтобы предупредить об опасности, а зверюга уже завершил свой маневр, и дева с визгом упала в Гаврииловы объятия. Там ей, кажется, понравилось, и она тут же принялась благовестить о своей любви к ангелу. Да уж, девы – поистине странные создания».
«То есть он стал падшим?»
«На окруживших Кюкенштадт луковых полях поблескивает утренняя роса…»
«И что это значит?»
«Сейчас мы отправимся туда…»
VI
11
«Мари-Софи показалось, что она лишь на мгновение закрыла глаза, когда, вдруг очнувшись, поняла, что лежит, укрытая одеялом, на матрасе, на полу, рядом с кроватью бедолаги. С площади доносилоcь громыхание телеги и неспешное постукивание лошадиных копыт. Девушка всполошилась: ей же нужно побыстрее одеться и бежать подготовить все в столовой до того, как постояльцы гостиницы явятся туда вкусить свой утренний кофе с сахаром вприкуску.
Ой, нет! Что она несет? Она же должна быть здесь, в пасторском тайнике, рядом с бедолагой, пока он отсюда не уйдет. Если он вообще когда-нибудь отсюда уйдет…
– Я, видимо, здесь так от старости и помру!
Она потянулась за одеждой, аккуратно сложенной на стуле у письменного стола, и покраснела. Что происходит? Она не помнила, как ее складывала. Неужели бедолага, этот незнакомый мужчина, раздел ее и уложил в постель? И книжка открыта, будто она ее читала. Или это он ей читал, как малому дитя? Может, ночь перевернула весь мир с ног на голову, превратив пациента в сиделку, а сиделку в пациента? Не то чтобы она не знала, что ей думать, но думать о таком было ужасно неловко.
– Я не стану это терпеть ни минутой дольше!
Осторожно вытянув шею, Мари-Софи выглянула из-за края кровати: бедолага спал. Его страдальческое лицо ничего не говорило о событиях прошедшей ночи. Закутавшись в одеяло, девушка поднялась на ноги, сдернула со стула одежду и юркнула за ширму. От ночной вазы тянуло тяжелым духом – вчера вечером она не успела ее опорожнить.
– Я тут совсем с ума сойду!
Держа горшок на расстоянии вытянутой руки, она вынесла его из тайника и поставила в комнате номер двадцать три. Сыроватый свет понедельника протиснулся меж плотно задернутых штор и поблескивал на пылинках, зависших в воздухе в ожидании, что кто-нибудь придет и вдохнет их.
Мари-Софи раздвинула шторы и наполнила легкие новым днем. На противоположной стороне площади, между магазином тканей и лавкой мясника, прислонившись к фонарному столбу, стоял молодой человек. Он пытался прикурить стиснутую между губ сигарету, которая, казалось, жила самостоятельной жизнью и ловко уклонялась каждый раз, как он подносил к ней зажженную спичку.
Девушка улыбнулась его неуклюжести.
– Ну, ты только глянь на него – все такой же неловкий дурашка…
Это был Карл. Высунув руку в фоточку, Мари-Софи помахала ему.
Карл решил в последний раз пойти на приступ несокрушимой сигареты, но та опять победила. Он бросил взгляд в сторону гостиницы. Мари-Софи увидела, что он ее заметил, и сделала знак рукой, чтобы он подошел поговорить с ней. Карл передернул плечами, сдвинул шляпу на затылок, выдернул из губ сигарету, швырнул ее на землю, раздавил носком ботинка, круто развернулся и зашагал прочь, не ответив на приветствие девушки в окне.
– Что же они со мной сделали!
Мари-Софи задохнулась от ярости: к черту ее выходной, который она пропустила вчера, к черту, что ей пришлось менять подгузники взрослому мужику, до которого ей не было никакого дела, но она не позволит хозяину и инхаберине лишить ее жениха! Мари-Софи надоело быть послушной девочкой!
