Веди свой плуг по костям мертвецов - Токарчук Ольга

До чего же велик и жизнелюбив мир.

Далеко-далеко я увидела знакомого Лиса, которого называю Консулом – такой он изысканный и благовоспитанный. Ходит всегда одними и теми же путями; зима раскрывает тайны его троп – прямых, как линейка, и решительных. Это старый самец, он появляется из Чехии и потом возвращается туда – видимо, у него есть свои дела на приграничной территории. Я наблюдала за ним в бинокль: Лис энергично спускался вниз легкой трусцой, по следам, оставленным на снегу в прошлый раз – наверное, для того чтобы его преследователи думали, будто он шел там лишь однажды. Я наблюдала за ним, как наблюдают за старым знакомым. И вдруг заметила, что на сей раз Консул свернул с привычного пути и, прежде чем я успела понять, в чем дело, исчез в зарослях на меже. Там стоял амвон, а через несколько метров – еще один. Как-то я уже имела с ними дело. Лис скрылся из поля зрения, а поскольку заняться мне пока было нечем, я зашагала по опушке следом.

Тут раскинулось большое, покрытое снегом поле. Осенью его распахали, и теперь было трудно идти по кучкам полузамерзшей земли. Я уже пожалела, что решила проследить за Консулом, и вдруг, когда мне удалось немного подняться в гору, поняла, чтó привлекло его внимание. Большой черный силуэт на снегу, засохшие пятна крови. Рядом, на небольшой возвышенности, стоял Консул. Он посмотрел на меня долгим взглядом, спокойно, без страха, словно говоря: «Видишь? Видишь? Я тебе показал, теперь ты этим займись». И скрылся.

Я подошла поближе и увидела – это был Кабан. Скорее подсвинок. Он лежал в луже бурой крови. Снег вокруг был вытерт до самой земли, точно Животное в агонии каталось по нему. Вокруг виднелись и другие следы – Лис и Птиц. Оставленные Косулями. Многие Животные здесь побывали. Пришли, чтобы увидеть преступление своими глазами и оплакать юное существо. Я предпочитала разглядывать эти следы, нежели тело Кабана. Сколько можно смотреть на мертвые тела? Неужели это никогда не кончится? Мои легкие болезненно сжались, я с трудом дышала. Села на снег, и из глаз снова побежали слезы. Я ощутила огромную, невыносимую тяжесть собственного тела. Почему нельзя было пойти в другую сторону, не следовать за Консулом, проигнорировать его мрачные тропы? Почему я непременно должна становиться свидетелем каждого Преступления? Этот день оказался бы совсем иным, возможно и другие дни тоже. Я видела, куда попали пули – в грудь и в брюхо. Видела, куда он направлялся – в сторону границы, в Чехию, прочь от новых амвонов, поставленных за лесом. Наверное, оттуда и стреляли, а он, раненый, еще пробежал такое расстояние. Пытался укрыться в Чехии.

Скорбь, огромная скорбь, бесконечный траур по каждому мертвому Животному. Один траур перетекает в другой, так что я пребываю в нем постоянно. Это мое состояние. Опустившись на колени на окровавленный снег, я гладила жесткий мех, холодный, смерзшийся. 

– Вам больше жаль животных, чем людей.

– Неправда. Мне одинаково жаль тех и других. Однако по беззащитным людям никто не стреляет, – сказала я работнику Муниципальной полиции вечером того же дня. И добавила: – По крайней мере пока.

– Факт. Мы – страна, где действует закон, – подтвердил полицейский. Мне он показался добродушным и не слишком сообразительным.

Я сказала:

– О стране свидетельствуют ее Животные. Отношение к Животным. Если люди ведут себя по-зверски с Животными, им не поможет ни демократия, ни что-либо еще.

В Полиции я только оставила заявление. Они меня отфутболили. Дали листок бумаги, и я написала все, что требовалось. Подумала, что Муниципальная полиция – тоже орган защиты правопорядка, затем я сюда и пришла. Пообещала себе, что, если это не поможет, поеду в прокуратуру. Завтра. К Черному Пальто. И заявлю об Убийстве.

Молодой красивый мужчина, немного похожий на Пола Ньюмена, вытащил из ящика пачку бумаги и теперь искал ручку. Из другой комнаты вышла женщина в форме и поставила перед ним кружку.

– Кофе хотите? – спросила она меня.

Я благодарно кивнула. Мне было холодно. Опять разболелись ноги.

– Почему они не забрали тело? Как вы думаете? – спросила я, не рассчитывая получить ответ. Оба, казалось, были застигнуты врасплох моим приходом и не очень понимали, как себя вести. Я взяла у этой молодой женщины кружку с кофе и сама ответила на свой вопрос: – Потому что они вообще не знали, что убили его. Стреляли по всему, что движется, незаконно, подстрелили Кабана и забыли. Думали, свалится где-нибудь в кустах, и никто не узнает, что они охотились не в сезон. – Я вытащила из сумки листок и сунула мужчине под нос. – Я все проверила. Сейчас март. Взгляните, по Кабанам уже нельзя стрелять, – удовлетворенно закончила я, и мне показалось, что ход моих мыслей безупречен, хотя мне непонятна логика, согласно которой 28 февраля кого-то убивать еще можно, а на следующий день – уже нет.

– Послушайте, – сказал Пол Ньюмен. – Это действительно не в моей компетенции. Поезжайте и сообщите о кабане ветеринару. Он знает, чтó делать в таких случаях. Может, кабан был бешеный?

Я со стуком опустила чашку на стол.

– Нет, это тот, кто убил, был бешеный, – сказала я, потому что отлично знала этот аргумент; немало Убийств Животных оправдывают тем, что те могли быть бешеными. – У Кабана пробиты легкие, он наверняка мучился перед смертью; они подстрелили его и думали, что он убежал. Кроме того, ветеринар – та еще штучка, тоже охотится.

Мужчина беспомощно взглянул на свою сотрудницу.

– Чего же вы от нас хотите?

– Чтобы вы завели дело. Наказали виновных. Изменили закон.

– Это слишком. Нельзя требовать так много, – сказал он.

– Можно! Я сама знаю, чего могу требовать, – воскликнула я в ярости.

Он смутился, ситуация выходила из-под контроля.

– Ну ладно, ладно. Мы сделаем официальный запрос.

– Куда?

– Сначала потребуем объяснений в Союзе охотников. Пускай они выскажутся.

– А это не первый случай, потому что на той стороне Плоскогорья я нашла череп Зайца с дыркой от пули. Знаете где? Недалеко от границы. С тех пор я называю эту рощу Место Черепа.

– Одного зайца могли не заметить.

– Не заметить! – воскликнула я. – Они стреляют по всему, что движется. – На мгновение я замолчала, потому что меня словно ткнули в грудь огромным кулаком. – Даже по Собакам.

– Бывает, что деревенские собаки загрызают животных. У вас тоже есть собаки, и я помню, что в прошлом году на вас поступали жалобы…

Я замерла. Удар оказался болезненным.

– Нет у меня больше Собак.

Кофе был противный на вкус, растворимый. Он отозвался спазмом в желудке.

Я согнулась пополам.

– Что с вами? Вам нехорошо? – спросила женщина.

– Нет, ничего, – сказала я. – У каждого свои Недуги. Мне противопоказан растворимый кофе, и вам тоже не советую. Вредно для желудка.

Я поставила кружку на стол.

– Так что? Вы напишете рапорт? – спросила я, как мне казалось, очень деловито.

Они снова переглянулись, и мужчина нехотя пододвинул к себе бланк.

– Ну ладно, – ответил он, и я почти услышала его мысли: «Напишу, чтобы она отвязалась, а показывать никому не стану», – поэтому добавила:

– И, пожалуйста, дайте мне копию с датой и вашей подписью.

Пока он писал, я пыталась как-то унять мысли, но они, видимо, уже превысили дозволенную скорость и неслись в моей голове, каким-то чудом проникая в тело, в кровь. Удивительно, но меня медленно, от стоп, от земли, охватывал странный покой. Это было состояние, которое я уже знала, – состояние ясности, праведного Гнева, страшного, безудержного. Я чувствовала, как у меня чешутся ноги, как в кровь откуда-то вливается жар, и она стремительно течет, несет это пламя в мозг, и теперь мозг пышет искрами, кончики пальцев пылают, и лицо тоже, и кажется, что все тело окутывает лучезарная аура, легонько приподнимая меня, отрывая от земли.

– Подумайте, для чего делаются эти амвоны. Это зло, следует называть вещи своими именами: коварное, жестокое, изощренное зло – строить кормушки, насыпать туда свежие яблоки и зерно, приманивать Животных, а когда они попривыкнут, стрелять по ним из засады, с амвона в голову, – начала я тихо, не поднимая глаз. Я чувствовала, что они встревоженно взглянули на меня и продолжили заниматься своими делами. – Хотела бы я знать азбуку Животных, – говорила я, – знаки, которыми можно было бы писать для них предостережения: «Не ходите туда. Этот корм несет смерть. Держитесь подальше от амвонов, с них вам не провозгласят никакую благую весть, не скажут доброе слово, не пообещают спасения после смерти, не смилостивятся над вашей бедной душой, потому что у вас нет души. Они не увидят в вас ближнего своего, не благословят. Душа есть даже у самого гнусного злодея, но не у тебя, хрупкая Косуля, не у тебя, Кабан, не у тебя, дикая Гусыня, не у тебя, Свинья, и не у тебя, Собака». Убийство сделалось безнаказанным. А раз оно сделалось безнаказанным, никто его не замечает. А раз никто его не замечает, оно не существует. Проходя мимо витрин магазинов, где выставлены красные ломти изрубленных тел, вы думаете – что это такое? Вы ведь не задумываетесь, верно? А когда заказываете шашлык или отбивную – что́ вам приносят? Ах, да ничего страшного. Преступление признали чем-то само собой разумеющимся, оно стало обыденным. Все его совершают. Именно таков был бы мир, сделайся концлагеря нормой. Никто бы не видел в этом ничего дурного.