Вячеслав Миронов - День курсанта
Вот и подумай двадцать раз, прежде чем отдать какой-нибудь приказ. А если тебя, куда пошлют подальше, то должен добиться, чтобы приказ был исполнен. А значит, отдавай те приказы, что будут исполнены, либо дави, или дай в морду. Но можешь получить сдачу. Так что, будущий сержант, думай.
И, казалось бы, что я должен всячески поддерживать Бударацкого, несмотря на его идиотские команды, но не мог. Хоть и хочется стать сержантом, но терпеть Бударацкого, его дурь, не мог.
Старшина, видимо, почувствовав настрой роты, старался вовремя подавать команды, потом уже маршировали в ротной коробке. Ширина строя — десять человек, по ранжиру (по росту). Как говорят в армии «по ранжиру, по весу и по жиру».
Не все получалось как надо. Если повзводно как-то приноровились, каждый знал, где стоит, кто сосед и как кто ходит, то сейчас все по-новому. И замки, и комоды — все были в одном строю, наравне со всеми. С пятого раза перерыв. Время перемотать сбившиеся, намокшие портянки, размять затекшую спину, перекурить, обсудить маразм старшины, высказать все, что думаешь об армейском долбоебизме и о многом еще.
— Убил бы козла Бударацкого!
— Вот пойдем на стрельбы — тогда и убей!
— Посадят. Не стоит он того.
— Ну, да, дадут пятнадцать лет, а его семье, мол, пал смертью храбрых. А ты будешь козлом. Командира в распыл пустил. Так не положено. Ему можно, если осторожно. Тебе — нельзя.
— А ты, что Кулиев молчишь?
Кулиев рассматривал молча кровавую мозоль, видимо, прикидывая разрезать кожу, чтобы выпустить жидкость с кровью или нет.
— Чего молчишь? О, ебтать! Тебе освобождение положено от строевой пока ноги не подживут.
— Бударацкий — джиляб! — Кулиев был краток.
Потом вытащил из пилотки иголку и проткнул мозоль, мозольная жидкость вместе с кровью закапала на землю.
— Подорожник приложи, — посоветовал Мазур.
— Точно! — поддержал Вадик Полянин — Он специально придуман для путников и для курсантов, что ноги сбивают на строевой и физо.
Икром сорвал подорожник, оттер его о куртку, плюнул на него, приложил к больному месту, замотал портянку. Потом снова была строевая подготовка. После обеда сампо (самоподготовка, она же «самочка»).
После ужина — личное время, или как говорил капитан Тропин — «лишнее» время, ибо курсант без лопаты балдеет.
А скучающий курсант КВВКУС хуже роты эсэсовцев, ибо способен разрушить то, что целый народ созидал поколениями. И лишь бы посмотреть, как это все взорвется к ебеням собачьим. И только потому, что ему скучно. А два курсанта будут страшнее пьяного батальона танковой дивизии СС «Totenkopf» («Мертвая голова»). Они способны на такие «подвиги», что Геростат на их фоне будет казаться мальчишкой со спичками. Поэтому рекомендую направить разрушительную энергию в созидательное русло. А именно, либо выкопать окоп для стрельбы с коня стоя, или заняться строевой или физической подготовкой. Мускул свой и тело тренируй с пользой для военного дела!
Памятуя наимудрейшее сие наставление капитана, мы решили поддержать свою форму на должном уровне.
С Бугаевским, Ковалевым, Сухих отправились на турники — покачаться. Подтягивались, сделали подъем переворотом, выворотку, склепку. Сухих делал подъем переворотом, как заведенный.
— Ни фига себе, Сухой!
— Я до тридцати сосчитал, потом сбился.
— У тебя голова не кружится, Серега?
— Силен, мужик!
Сухих спрыгнул, как положено в армии, на полусогнутые ноги, руки вытянуты, ладони внутрь.
Как говаривал капитан Баров: «В армии что самое главное? Главное — подход, отход, фиксация! Все остальное — забудется!»
Мимо проходил Бударацкий.
— Ну, что, и это все на что способны, воины? — в голосе презрение и превосходство.
Сухих оперся о дерево и дышал, голова, видимо, все-таки кружилась. Еще бы, больше пятидесяти подъемов переворотом сделать без остановки. Если бы я был способен на такое, то уже рвало бы меня кишками.
— Сухих сделал «полтинник» переворотов.
— Фигня! Я больше делал после первого года службы, — Бударацкий вытянул сопли из себя, пожевал и презрительно сплюнул под ноги, растер сапогом.
Бударацкий отчаянно завертел руками, разминая связки.
— Нам хватает, — скромно ответил Буга.
Мне не хотелось связываться с этим неприятным типом.
— А вот смотрите, что вам сейчас дедушка Советской армии покажет! Учитесь, салабоны, пока я жив!
Старшина достал два брезентовых брючных ремня.
— Подтащите кирпичи. Они, вон, валяются.
Мы с Хохлом и Ковалевым подтащили кирпичи, сложили их горкой под турником, тот встал, мы привязали его кисти рук к перекладине, потом убрали кирпичи из-под Бударацкого. Тот начал раскачиваться, чтобы сделать «солнышко». Я тронул Серегу за рукав.
— Уходим.
— Зачем? Посмотрим.
— Пошли, потом поймешь.
— Тикаем?
— И очень быстро!
Артуру Ковалеву и Сухому ничего объяснять не нужно было. Нужно уходить — значит, нужно.
Мы спешно удалились. Спрятались за деревьями. Бударацкий упоенно крутил «солнышко». Потом повис на ремнях. Оглянулся. Вокруг никого. Ноги не достают до земли.
Были слышны вопли:
— Миронов, Бугаевский! Снимите меня! Сволочи! В нарядах сгниете!
Потом, поняв, что стращать нас бесполезно, уже более жалостливо:
— Парни, ну, хватит, пошутили, и хватит! Снимите! Эй! Эге-гей!
Кисти рук, видимо, затекли уже сильно, врезались ремни. Так ему и надо!
Мы давились от смеха. Громко нельзя смеяться, Бударацкий услышит. Согнувшись пополам от смеха, прикрываясь тенью от деревьев, пошли в лагерь. И тут же рассказали всему взводу, те — роте. Интересно было наблюдать, как рота мелкими группами, по десять человек, хоронясь в тени, наблюдала за извиванием Буды на перекладине. Он пытался то дотянуться носочками сапог до земли, ослабить давление на кисти. То соединял руки, пытаясь развязать путы. Ага! Сейчас! Это же брезентовый ремень! Он натянулся, впился, мы вязали на совесть, чтобы он не отвязался в полете!
— А, может, стоило его плохо привязать, а? — Ковалев был задумчив.
— Тогда бы у нас был другой старшина, а этого бы списали на не боевые потери.
У нас уже поперла военная терминология. Занятия по тактике давали знать о себе!
— Да, нет. Он сам просил, чтобы посильнее затягивали. А вдруг бы жив остался? Это не есть хорошо! Он бы нас тогда порвал.
— Он и сейчас нас порвет. Когда освободится.
— Скажем, что нужно было приводить себя в порядок, готовиться к завтрашнему дню.
— Ладно, что-нибудь придумаем.
Народ стал подтягиваться в курилку. Все пересказывали друг другу об ужимках старшины.
Пусть маленькая месть, но она состоялась. И всем было хорошо.
— Буду сорок первая рота освободила из плена.
Принесли дурную весть. Конечно, он же не мог там висеть до первого снега.
Бударацкий несся, как локомотив, на ходу потирая запястья. Он быстро шел в нашу сторону.
— Миронов! Я тебя! Тебя в порошок! В нарядах сгною!
— За что? — я сделал самое невинное лицо, на которое только способен был.
— За то, что бросили командира умирать!
— Где умирать? — злоба Бударацкого меня тоже заводила на драку — Кто умирал? На перекладине? На ней еще никто не умирал. А то, что сами приказали привязать покрепче — сами виноваты. А мы ушли готовиться к завтрашнему дню. Команды отвязывать не было. Была бы команды, то мы бы и отвязали!
— Правильно, — кто-то из толпы поддержал меня — Как задача поставлена, так она и исполнена.
— Было сказано — привязать. Привязали. Команды «ждать» и «отвязывать» не было. Значит, и претензий не должно быть.
Народ вокруг курилки одобрительно заворчал. Старшина оглянулся в поисках поддержки. Были бы бывшие солдаты, может, они и пришли бы на помощь, но их не было. Одни курсанты с гражданки. Бударацкий налился кровью. Было видно, что ему хотелось подраться, но сейчас он был не готов к этому. Формально мы были правы. Спорить сейчас — выставить себя на посмешище.
Я посмотрел на руки старшины. Они чудовищно опухли. На запястьях видны рубцы от ремней. Кисти, казалось, все продолжали опухать. Прямо как в мультике.
Буда на каблуках развернулся и быстро пошел в свою палатку.
— Интересно, как он такими граблями будет подшиваться? — меланхолично спросил Фоминых, начищая бляху.
— Этот как-нибудь сможет. Не зря он в армии служил.
Максим Пономарев («Пономарь») затушил окурок о каблук, посмотрел на него, слишком большой, чтобы выбрасывать, положил в отворот пилотки.
— Вечером или ночью надо ждать, что солдаты придут строить. Вам троим нельзя шататься поодиночке. Морды начистят — факт.
То, что кипело внутри коллектива, а именно, тихо кипящий конфликт между теми, кто пришел в училище из армии и теми, кто со школьной, студенческой скамьи. Они считали, что заслуживают нашего подчинения, потому что уже прослужили, и некоторые презрительно называли нас «духами». Только пока ничем они не могли похвастаться перед нами. Ни знаниями, ни физической подготовкой. Да, они быстрее освоили форму. И сидит она на них как надо, а не мешком как на многих, кто пришли не из армии. Многих из них поставили на сержантские должности. Так что если будут бить, то будет заваруха. А все к этому шло. И даже многие из бывших солдат, считавших Бударацкого олигофреном вкупе с гидроцефалом, помноженным на дауна, сейчас могут поучаствовать в драке из чувства солидарности. Как всегда, бросят клич «наших бьют» — и пошла потеха. А кто кого бьет — какая разница, главное за наших постоять. Точно так же, как было с походом в Ягуновку.
