Андрей Шляхов - Клиника С.....
— Я понимаю, что вы мне вряд ли поверите, — начал Моршанцев, тщательно взвешивая каждое слово, — но я ни с кем никакой информацией не делюсь. Нет у меня склонности к стукачеству и никому я не стучу, но доказать это я не могу никак и ничем.
Повисла тягостная душная пауза. Моршанцев смотрел в глаза заведующей отделением, пытаясь понять, о чем, то есть — что именно, она думает. Заведующая, в свою очередь, скорее всего хотела того же — прочесть мысли Моршанцева. Поединок умов, ментальная дуэль.
— Искренне хочется вам верить, Дмитрий Константинович, — нарушила молчание начальница.
— Если получится — верьте, — ответил Моршанцев, постепенно напитываясь агрессивным чувством несправедливой обиды. — Если не получится — скажите, и я начну искать новое место работы.
— Прямо так сразу? — удивилась Ирина Николаевна. — Не попытавшись оправдаться? Сразу сдаться и начать поиски новой работы?
— Разве оправдания помогут? — в свою очередь удивился Моршанцев. — Если устроить театр, начать рвать на груди халат, стенать, заламывать руки — это что-то изменит? Или принести справку из районной поликлиники, что я не стукач? Боюсь, что не выдают там таких справок…
— В кардиохирургии небогато с вакансиями, Дмитрий Константинович. Это маленький узкий мирок…
— Я представляю, — кивнул Моршанцев. — Но вы же не дадите мне спокойно работать, если останетесь при своих подозрениях, Ирина Николаевна. Так что выхода у меня нет. Да и вряд ли возможно работать в подчинении у человека, который…
Не найдя нужных слов, Моршанцев замолчал.
— Который выдвигает надуманные, ничем не подкрепленные обвинения? — подсказала Ирина Николаевна.
— Примерно так.
Последовала еще одна пауза, оказавшаяся наиболее продолжительной. Заведующая отделением немного побарабанила пальцами по столу (классический признак нетерпения и нетерпимости, между прочим), порассматривала Моршанцева, зачем-то оглядела обстановку своего кабинета (стол, несколько стульев, книжный шкаф для бумаг, шкаф для одежды, узкий диванчик, керамическая напольная ваза для цветов) и вынесла приговор:
— Работайте, пока работается, Дмитрий Константинович. Если я ошиблась — прошу прощения. Если вы меня обманули, то это ненадолго и так вам с рук не сойдет. Будем считать, что этого разговора не было.
«Во всяком случае, у меня теперь есть хороший повод для отлучек из отделения», — подумал Моршанцев, закрыв за собой дверь начальственного кабинета.
Шутка не помогла, настроение было безнадежно испорчено. Ну, не совсем уж чтобы безнадежно, но на ближайшие два-три часа точно.
Основы корпоративной этики
— Смотреть невозможно, во что превратился наш институт! Сердце разрывается!
Довжик постоянно была чем-то недовольна. Ну а уж ее многострадальное сердце разрывалось или готово было разорваться по семь раз на дню, если не по двенадцать.
Микешин, искусно притворяясь глухим, печатал выписку, ожесточенно колотя по клавиатуре. Полчаса назад Микешину влетело за забывчивость (задержал пациента в отделении на день сверх положенного) от заведующей отделением, и теперь он вымещал зло на ни в чем не повинной клавиатуре.
Моршанцев имел неосторожность встретиться взглядом с Довжик, поэтому ему пришлось из вежливости спросить:
— В чем дело, Маргарита Семеновна?
— В кадрах! Дело во всем, но прежде всего в кадрах! Разбазарили кадры, упустили уникальных специалистов, и теперь приходится вместо них набирать вахтовиков по всей России!..
Иногородних сотрудников в институте хватало. Моршанцев не высчитывал процент, незачем было, но уж точно не меньше половины от общего количества. А то и больше. Правда, в отделении интервенционной аритмологии все врачи и большинство сестер были москвичами или жителями Подмосковья.
— Как может реаниматолог работать двое суток подряд! — Довжик, если уж «завелась», то должна была выговориться до конца, до последнего слова. — Если хотите знать мое мнение, то в таких ответственных отделениях, как реанимация, врачи должны дежурить по двенадцать часов, не больше…
— По тринадцать, — неожиданно сказал Микешин, не переставая печатать и не отрывая взгляда от экрана монитора.
— Почему по тринадцать?! — недовольно поинтересовалась Довжик, не любившая, чтобы ей возражали или чтобы ее перебивали.
— По полчаса перехлест в начале и конце смены, чтобы больные ни на минуту не оставались без наблюдения.
Микешин был педантом, правда, в работе его педантизм проявлялся не всегда. Или просто у него была особая разновидность забывчивого педантизма.
— Пусть тринадцать, но не сутки и не двое суток подряд! Мне же самой приходится дежурить, и я прекрасно знаю, как соображает голова и как работают руки на следующие сутки после дежурства!
— А разве у нас дежурят по двое суток? — удивился Моршанцев.
— Дежурят! Это у них такой полутораставочный график — двое суток отдежурил и на пять суток можно уезжать в свой Красноярск!
— Красноярск не вариант, — встрял Микешин, по-прежнему не отвлекаясь от своего занятия. — Красноярск довольно далеко, все выходные уйдут на дорогу, и, кажется, автобусы туда не ходят.
— Зато ходят поезда и летают самолеты!
— Поезда и самолеты стоят очень дорого, — ответил Микешин, — нет никакого резона — всю зарплату проездишь. Автобусы или электрички — другое дело.
— Разве автобус дешевле поезда? — усомнилась Довжик.
— Если сравнивать с купе — то существенно, чуть ли не вдвое, — Микешин закончил стучать по клавиатуре и стал читать написанное с экрана. — А если с плацкартом, то процентов на двадцать. Тоже деньги. Про самолет вообще говорить нечего. У жены вся родня живет в Волгограде, так на автобусе оттуда до Москвы можно доехать за полторы тысячи, плацкарт стоит примерно тысячу семьсот, а купе — три с половиной.
— А самолет?
— А самолет, Рита, от пяти с половиной и выше. Есть и по одиннадцать-двенадцать тысяч билеты, — Микешин отправил выписку на печать и повернулся к Довжик. — Чего удивляться-то? Сдвоенные дежурства вдвое сокращают дорожные расходы и время на дорогу, вот и дежурят люди по двое суток.
— Но так не должно быть! — возразила Довжик.
— Много чего не должно быть, — усмехнулся Микешин. — Если делать все, как положено, то три четверти сотрудников сразу же уйдут.
— Но двое суток!
— Рит, ты помнишь Бакинова?
— Помню, как не помнить! Этот тормоз столько моей крови выпил!
— Так он работал у нас, в шестьдесят пятой больнице и в гематологическом центре. Ездил с суток на сутки, потом один день отдыхал и — по новой. Ипотеку выплачивал. А в провинции, в районных больницах, народ практически живет на работе, потому что кадров не хватает. А почему тебя вдруг начали волновать чужие проблемы? Своих мало?
— Я хотела решить один вопрос, Миша, а сегодня и завтра дежурит человек, которого я терпеть не могу. А послезавтра уже суббота…
— Давай я попытаюсь решить этот вопрос! — предложил Микешин.
— А я тебе потом буду должна! — фыркнула Довжик.
— Свои люди — сочтемся.
— Ладно, сейчас закончу с делами, и поговорим, — Довжик покосилась на Моршанцева и уткнулась в историю болезни, лежавшую перед ней.
Нетрудно было догадаться, что ей не хочется озвучивать проблему в присутствии Моршанцева.
Моршанцев немного обиделся — пора бы уже было признать его своим и не скрывать от него всякие мелочи. Ведь ясно, что скорее всего Довжик хочет договориться по поводу одного из больных, лежавших в реанимации. Наверное, хочет попросить воздержаться от перевода до того, как у нее освободится место в «хорошей» палате, или еще что-то в этом роде. Другое дело, если бы она хотела пригласить Микешина на свидание, тогда еще секретность была бы уместной, а так…
Моршанцев сложил в папки истории болезни (в начале прошлой недели он закончил дежурить и наконец-то получил две четырехместные палаты — мужскую и женскую), аккуратно завязал тесемки и с папками в руках вышел в коридор, вроде как собрался отнести истории болезни на сестринский пост. Сидеть в ординаторской в качестве третьего лишнего ему не хотелось, но и уходить без повода, только потому, что коллегам захотелось посекретничать, было бы унизительно. А так все путем — и волки сыты, и овцы целы.
Возле сестринского поста наблюдалась резко повышенная влажность. Дежурная медсестра Ольга Гусь низко склонилась над столом и молча плакала, спрятав лицо в ладонях. Ее напарница Маша Попова сидела рядом, поглаживала Ольгу по вздрагивающей спине между остро выпиравших лопаток и приговаривала:
— Ну будет, будет, Оль, успокойся.
Со стороны, если не подходить вплотную к широкому «двухэтажному» сестринскому столу, ничего заметно не было. Сидит одна медсестра на посту и что-то там тихонько бубнит себе под нос, может — назначения проверяет или инструкцию какую-то читает.
