Михаил Елизаров - Мы вышли покурить на 17 лет…
Заканчивался июнь. Месяц назад я вернулся домой, выбракованный из армии язвенник. Несколько ночей я заново обучался искусству мертвого сна, потому что госпиталь наградил меня хроническим, сводящим с ума, бодрствованием.
Отлежавшись, отлюбив подругу, я помчался в деканат восстанавливаться на мой же первый вечерний курс филфака, откуда меня за волосы вытащили в феврале, сразу после зимней сессии, и отправили в строй…
За три месяца службы я одичал в науках, мне из жалости поставили зачеты и допустили к экзаменам. Преподавателям были памятны мои зимние, до плеч, кудри. Сочувствуя стриженой летней голове несостоявшегося солдата, профессора особо не свирепствовали. Я перешел на следующий курс.
На излете июня я повел приятельскую ораву на пляж — отметить все сразу: и счастливое возвращение, и сессию. Там, на желтом песке харьковского водохранилища, где мы пили наш праздничный портвейн, я пережил позор.
Нас было сколько-то человек — студенты с факультетов точных и неточных премудростей. Мы праздновали наше второе взрослое лето, безопасные городские существа. Под гитару я горланил собственного сочинения песни: — Мы вышли покурить на семнадцать лет, когда возвратились, вместо дома — зима!..
А потом на голоса нагрянула местная водоплавающая молодежь. Непарные четыре твари — три бугая и распутная девица.
Она была вульгарна и хороша — нежное женское туловище портил лишь кривой и грубый шрам аппендицита, похожий на пришитый палец.
Мы растерялись, приумолкли. Девица ступней отшвырнула с пути мои раскинувшиеся долгие ноги: — Костыли убери! — потянулась и взяла с расстеленного пледа бутылку портвейна, затем пачку сигарет. Передала своему дружку.
Я восстал с песка всей белой университетской худобой. Тонкотелый, точно Сальвадор Дали. Девица сказала: — Ну, ты б хоть подкачался, фраерок. Турник там, гири. А то — как водоросль… — и произвела такое брезгливое движение, словно снимала, меня, прилипшего, с ноги.
И оскорбители ушли. А мы сделали вид, что ничего не произошло. Будто сами подарили им тот портвейн…
Дома я по-новому увидел себя в зеркале. С презрением рассматривал руки: каждая выглядела худой веревкой с морским узлом локтевого сустава. Как вкусивший яблока Адам, я вдруг устыдился нагих бледных ног, похожих на журавлиные ходули. Что-то произошло с моим зрением. Я больше не воспринимал себя вместилищем духа и мысли. Видел только впалое вымороченное тело.
Странное дело, слова девицы со шрамом я воспринял как приказ. Уже на следующий день я отправился искать тренажерный зал. На улицах прислушивался к полуподвалам. Любители тяжестей прятались под землю, из утопленных окошек гремело железо, будто внутри ковали доспехи.
В ближнем зале мне дали от ворот поворот, дескать, и так не протолкнуться. Но посоветовали Театр оперы и балета. В подвальных катакомбах тоже был тренажерный зал.
До сих пор помню холодную шкуру портняжного метра, что обвивался змием вокруг конечностей. Бицепс — двадцать девять, голень — двадцать восемь, бедро — сорок три.
Тощие параметры записали на бумажку. Сразу же состоялось первое испытание на прочность. Спросили фамилию для пропуска. Назвался — Елизаров.
— Динозавров? — громко переспросили. Пошутили.
Заправляли залом двое — Владимир и Виталий. Тренерами их было не назвать — они никого не тренировали. Просто следили за порядком и деньгами. Владимир — практик, увалень-тяжелоатлет. Виталий — теоретик, начитанная жердь в круглых очках. В подсобке он хранил литературу по выращиванию мускулов, но информацией делился неохотно, как шаолиньский старик — выбирал лишь достойных Знания…
Помню новый для меня запах — теплая, с потным душком резина, будто хозяйка разогрела на плите вчерашние кеды. Окон не было — на то и катакомбы, горел белый искусственный свет. Обильные зеркала множили людей. Мне показалось, что я иду сквозь толпу.
Коридорчики с низкими потолками переходили в обтекаемые полукруглые зальцы. Все снаряжение выглядело кустарным, самодельным: станки для приседаний, похожие на допотопные рентген-аппараты, турники и брусья, сваренные из арматуры; скамьи, подмягченные поролоном, аляповатые гантельные стойки. Из фабричных тренажеров имелись два-три грузоблока для спины и плеч с перекладиной на тросе. На стенах, где не было зеркал, висели журнальные страницы с культуристами, напоминающими человекообразную кожаную мебель.
Железа не хватало — ощущался людской избыток. Возле ложа, где творился жим лежа, всегда собиралась толпа. Слабосильному новичку, вроде меня, там и делать было нечего. Они разогревались шестьюдесятью килограммами: гриф и два диска по двадцать. А мой первый грудной вес был жалкие сорок кило — фактически, коромысло и два ведра.
Того хуже обстояло с маленькими штангами. За ними следовало занимать очередь. Да и это не помогало. Однажды я честно выстрадал кривенький гриф, а добычу без слов и просьб унес какой-то венозный качок.
Я было возмутился, всплеснул руками-веревками. Очкастый Виталий, проходивший мимо события, сделал мне замечание, что я тут без году неделя, а венозный тренируется четвертый год. И я замолк, смирился. Полюбившуюся мне чету гантелей я наловчился прятать в отдушину.
Тяжелоатлет Владимир по моей просьбе составил список упражнений, которые объединил коротким словом — База.
Жим лежа, приседания, жим стоя и в наклоне, подъем на бицепс, пресс.
Я занимался пять раз в неделю по два часа. Трудился отчаянно, депрессивно, словно рыл могилу. Изнурял мышцу за мышцей. Уже через месяц кости и хрящи смирились с частыми нагрузками, на ладонях вместо волдырей появились мозоли.
Я далее не заметил гибели Союза, он растворился, как сахар, в кипящем августе. Помню, кто-то в зале сказал девятнадцатого числа, в шутку робея перед надутым грозным пузырем ГКЧП: — Ну все, иду записываться в комсомол! Кто со мной?..
Пару дней ждали грома из Москвы, но до Харькова дополз лишь дырявый холостой посвист-фырканье пробитого надувного матраса: С-С-с-р…
Я потихоньку выбирался за границы прописанной «базы». Добавил к упражнениям французский жим, «пуловер», становую тягу. В борьбе за протеин сократил до минимума встречи с подругой, чтоб не выплескивать впустую на бабье пузо драгоценный строительный материал. Помню, о напрасных телесных расходах сокрушался новый знакомец Артем: — Опять не удержался, выпустил медузу… — Образно, как Игорь Северянин, описывал соитие, а ведь был обычным автослесарем.
До середины осени я тренировался беспризорником, во что горазд. В октябре Владимир и Виталии будто заново меня увидели. На трех новичков каждую неделю убывало два-три ленивца. На таких не стоило тратить время и опыт.
К тому моменту я окреп и уплотнился. Из тела ушла плюшевая мягкость. И лежа, я работал с весом в шестьдесят кило.
Я зашел в подсобку к Виталию, чтобы рассчитаться за следующий месяц. Он принял деньги, а затем вытащил книгу. Джо Вейдер «Система строительства тела». Учебно-методическое пособие. Перевод с английского. Москва. Издательство «Физкультура и спорт», 1991 год. 112 страниц. Иллюстрации. Мягкий переплет. Энциклопедический формат…
Я еще не понимал, что вижу культуристский гримуар. Глянцево-багряная обложка с черным гипсовым бюстом самого Вейдера.
— Даю на три дня. Прочтешь, сделаешь выписки…
— Купить можно?
Они переглянулись, Владимир и Виталий.
— Нужно, хлопчик… До этого момента, считай, что ты не тренировался. Без системы далеко не уедешь. Потому ты и массы не набрал…
В моей жизни появились новые имена. Той осенью была античная литература. Софокл, Вергилий, Цицерон, Том Платц, Рич Гаспари, Ли Хейни.
Я вызубрил его от корки до корки, мой атлетический гримуар.
У местного коробейника заказал пару десятков упаковок порошковой смеси «Малютка» с толокном. Заваривал ее в кастрюле, остужал, цедил. В пластиковой баклажке приносил в зал эту толоконную бурду, питал себя в перерывах между подходами.
С Вейдером я стал на темную сторону силы, и дело пошло быстрее. К следующему лету я прибавил к числу Зверя полпуда каменных мышц. Вытолкнул в жиме лежа вожделенную сотню. С ней же и присел. В становой тяге оторвал сто двадцать кило. Бицепс увеличил до тридцати семи сантиметров, объем груди расширил до ста восьми…
К лету заново отросшие волосы собрались в куцый хвост. Тяжелый Владимир спросил с неудовольствием: — В семинарию собрался? — он не жаловал патлатых.
Начиная с июня, каждые выходные один или в компании я ездил на водохранилище. Все надеялся увидеть ту, со шрамом, чтоб показать, как я преобразился. Нет, разумеется, я оставался худ, но природа худобы была качественно другая — тугая, жесткая.
За год я не пропустил ни одной тренировки. Как иные с головой уходят в пьяный загул, так я ушел в железо. Забросил сочинительство стихов и песен — весь ум расходовался на тренажерный зал.
