Наталья Нестерова - Татьянин дом
— Ну и что? Ты знаешь, что таким разведенкам, как ты, на Западе мужья приличные алименты выплачивают.
— Мы тоже живем на деньги Андрея.
— И долго собираешься с барского плеча питаться?
— Не знаю. Вы себе не представляете, как страшно человеку, ни дня не трудившемуся в коллективе, прийти куда-то и предложить себя даже на надомную работу.
— Он тебя променял на молодую пигалицу! — не унималась Ольга. — Как ты легко прощаешь!
Что я должна простить? — пожала плечами Таня. — То, что Андрей полюбил женщину, которая разделяет его интересы, может быть ему и соратником, и советчиком? Я умею хорошо выбирать мясо на рынке, знаю все марки стиральных порошков, отбеливателей и пятновыводителей. Для меня новый рецепт, вроде майонеза в котлетном фарше, — событие. А что такое фьючерсная сделка или маркетинг — темный лес. Я могла обслужить только одну, и очень небольшую, часть потребностей Андрея. Меня легко заменить квалифицированной домработницей. Я давно отстала в развитии, лет этак на двадцать.
— Не наговаривай на себя! — возмутились подруги.
— А кто собрал замечательную библиотеку?
— Выглядишь потрясающе.
— Дети тебя обожают.
— Друзья всегда в пример ставят.
— Ты просто идеальная женщина!
— Если уж тебя выбраковывают, то всех остальных баб надо просто в расход пустить.
— Или мужиков расстрелять.
— Нет, лучше кастрировать, чтобы не размножались.
— Заманчиво. А от кого рожать будем?
— Клонироваться начнем.
— Танька, ты себе цены не знаешь!
— Ты такие пироги печешь, что народ о них поэмы слагает.
Пироги, — кивнула Таня, — это аргумент. Конечно, приятно думать, будто Андрей связался с девицей, которая моего ногтя не стоит. Что она корыстная, лживая, хитрая и расчетливая. Вдобавок лицом страшная и фигурой безобразная. Только этого не может быть. Вы же знаете Андрея. Не мог он полюбить глупую каракатицу. В «Ветке персика» сказано, что влечения человека имеют три источника — душу, разум и тело. Влечение душ порождает дружбу, влечение ума порождает уважение, влечение тела — желание. Соединение трех влечений дает любовь. Если Андрей полюбил — не увлекся, не поддался порыву, соблазну, а именно полюбил, то глубоко и серьезно, ведь решился нас оставить. Я не могу, да и глупо сражаться против влечения его ума, души и тела, против его любви.
— Но как же твои душа и тело? Их он разлюбил?
— Да, — спокойно ответила Таня. — За двадцать лет брака великое чувство превращается в обрядовый ритуал, проще говоря, в привычку. Обратите внимание: мы не замечаем собственных привычек, но чужие подчас вызывают раздражение. У нас есть картина Жана Этьена. Вон она, посмотрите. Когда ее подарили, я нарадоваться не могла, часами любовалась. Потом реже к ней подходила, а сейчас и не замечаю. Думала — всю жизнь буду ею наслаждаться.
— А если у тебя сопрут картину? — спросила Лена.
— Начну бесноваться, — улыбнулась Таня. — Рыдать, искать пистолет, чтобы застрелить воров, пить мышьяк и приставать к вам с разговорами о страшной утрате. Словом, через некоторое время благополучно переживу.
— Сейчас она что-нибудь из «Евгения Онегина» вспомнит, — обреченно предсказала Ольга.
— Пожалуйста, — кивнула Татьяна:
Что может быть на свете хуже
Семьи, где бедная жена
Грустит о недостойном муже
И днем и вечером одна.
— Хуже может быть только отношение к себе как к веши одноразового пользования, — сказала Лена, — вроде памперса.
В хорошем расположении духа Татьяна часто их дразнила: подруги ей довод — она в ответ цитату из классика:
— Кого ж любить? Кому же верить?
Кто не изменит нам один?
Кто все дела, все речи мерит
Услужливо на наш аршин?
Кто клеветы про нас не сеет?
Кто нас заботливо лелеет?
Кому порок наш не беда?
Кто не наскучит никогда?
— Твоя примороженная Татьяна Ларина, — в сердцах воскликнула Ольга, — тебе идеологически жизнь испортила. Тоже мне светлый идеал в малиновом берете. Да здравствует семейная жизнь без оргазмов!
— Увы, Татьяна увядает;
Бледнеет, гаснет и молчит!
Ничто ее не занимает,
Ее души не шевелит.
— Вот дура!
— Один какой-то шут печальный
Ее находит идеальной.
— Именно, что только шут тебя находит идеальной, — противоречили себе подруги.
— Но грустно думать, что напрасно
Была нам молодость дана,
Что изменяли ей всечасно,
Что обманула нас она;
Что наши лучшие желанья,
Что наши свежие мечтанья
Истлели быстрой чередой,
Как листья осенью гнилой.
Последнюю строчку Татьяна договаривала, увертываясь от диванных подушек, которыми принялись швырять в нее подруги.
Маришка и Павлик прибежали на шум. Мама, тетя Оля и тетя Лена, растрепанные и хохочущие, дубасили друг друга подушками. Дети переглянулись: дамы впали в детство.
Позже, когда пили чай, Ольга подвела итог Татьяниным страданиям:
— Все нормально. Между прочим, мой знакомый психоаналитик говорит, что самый лучший вариант, когда из нервного потрясения человек выходит сам.
— На тот свет, — вставила Лена.
Она отличалась умением изредка бросить фразу не в бровь, не в глаз, а точно в переносицу.
* * *В доме установился порядок. Дети вновь обрели заботливую маму, вкусные обеды и чистую одежду. Теперь они уходили в институт, не опасаясь, что Татьяна выкинет какой-нибудь фокус, не звонили каждый час, справляясь о ее настроении, и могли восстановить прежний образ жизни: дом — это место для сна и смены костюма, основная деятельность — вне его.
Татьяна вернулась к своим забавам — веселым картинкам. Рисовала домики. У нее плохо получались детали, вернее, слишком традиционно. Стала отрабатывать архитектурную «фурнитуру». Наличники, двери, окна, рамы, балясины, карнизы, балконы — альбом за альбомом, лист за листом.
Когда-то оригинальная пуговица могла дать толчок к модели платья или вязаной кофточке, теперь крыша в стиле японской пагоды рождала домик с восточными мотивами. Строению необходимо соответствующее окружение — сад камней, карликовые деревья — и внутреннее убранство — циновки, китайские фонарики, низкие столики.
На один проект уходил столистовый альбом. Общий вид с четырех сторон. Ландшафт. Внутренний дизайн помещений. Крупный вид отдельных деталей — рисунок каминной решетки, оконной рамы, винтовой лестницы или декоративных стропил. Часто листов не хватало, чтобы уместить все подробности. Пустых страниц Татьяна никогда не оставляла. Это были ее книжки, а книжки не выходят с чистыми листами.
Она стала давать своим домикам имена. «Хокку» — дом в восточном стиле. «Дон Кихот» — с башенками, вытянутой крышей, окнами-бойницами в подвальном этаже. «Авангард» — из стекла, алюминия, с ломаными фасадами. «Матрешка» — разноуровневый сруб с хозяйственными постройками под одной крышей вроде северной избы. «Лилия» — снежно-белый, оштукатуренный, похожий на экзотический цветок. «Олень» — вариант альпийского охотничьего домика. «Ваучер», «Маклер», «Филантроп» — коттеджи из красного кирпича.
Прошел год, а Татьяне не надоедали веселые картинки. Она давала себе слово — закончу альбом и займусь делом, устроюсь на работу. Но рука тянулась к следующему, последнему-предпоследнему домику.
Появилось много новых строительных и отделочных материалов. Обои с шелкографией, пластиковая вагонка или металлическая черепица — они будили фантазию и не отпускали ее из мира грез и проектов. Слово «проект» Татьяна не произносила даже мысленно. Она назвала свои творения домиками. И никому их не показывала.
Детям оставалось два года до окончания института — почти профессионалы, у отца на фирме уже подрабатывают. Татьяна боялась увидеть на их лицах хоть и справедливое, но снисходительное — чем бы ты, мамочка, ни тешилась, главное, чтобы не плакала. Подруги никогда не разделяли ее увлечений, называли их «рукоблудием» — и не жалко тебе время тратить на нудные и бесполезные занятия?
* * *Был день рождения детей. Отмечали в три этапа — визит Андрея с подарками, застолье родственников и вечеринка молодежи.
Отец подарил детям мобильные телефоны. Маришка и Павлик радовались им как игрушкам. Носились по квартире и перезванивались. Таня тоже была довольна: теперь она могла в любой момент выяснить местонахождение детей и не гипнотизировать в три часа ночи телефонный аппарат, ожидая звонка.
Андрей попросил у Татьяны какие-то документы из семейного архива, прошел следом в ее комнату и, пока Таня рылась в бумагах, стал перелистывать альбомы с домиками, лежавшие на столе.
