Александр Яковлев - Голоса над рекой
В желтоватом и мятом (стерильном!) халате, с поднятыми руками в резиновых перчатках и в этой маске муж казался человеком иного мира, и хотя она много раз видела хирургов в подобном одеянии и в своей больнице и, как все, на кино- и телеэкранах, на фотографиях, ощущение необычности и значительности было очень острым, словно видела она все это впервые.
БЕЛЫЕ ОДЕЖДЫ НЕ ВЫЯВЛЯЛИ, а помогали СКРЫТЬ… Скрыть то, что и было столь необычным и значительным. Это волнение, эту сдержанность, эту готовность и что-то еще, что словами ни за что не сказать, что лишь просверкивало сквозь прорези маски.
И он словно забыл о ней, о жене, весь уйдя в свое, в предстоящее…
Операция началась.
Она была потрясена как нежданному явлению раскрывшейся вдруг нежной желто-розовой ране — подкожному жиру, пронизанному мелкими красными сосудами — таким мгновенным был разрез.
…Еще разрез в глубину, еще, и вот он, чуть отклонясь, удерживает фиолетовую дышащую почку, блестящую, ускользающую…
— Вишенку! — крикнул сестре. («Что это — «вишенка»?)
… и еще один разрез — по ускользающей этой почке… И вот уже в моей руке удаленный камень — маленькое сердечко коричневого цвета с шероховатой поверхностью, будто усыпанной блестящим битым стеклом — солями, испачканными кровью…
Операция длилась минут 15, я стояла возле стола, я все видела, но как все произошло, к а к камень оказался в моей ладони — мне все же трудно было понять…
Потом, в коридоре, муж спросил, как мне его техника.
— Техника?? Какая техника?! Просто быстро, и все!
Он негромко засмеялся.
— А что это — «вишенка»? Оказывается, круглый марлевый шарик на зажиме.
6. СОБСТВЕННИК ЦИКАД
Как-то один из ее друзей написал ей: «Спасибо за фотографии. Ух, какая вы сейчас красивая! Сразу чувствуешь — у вас твердая почва».
Она знала, что никогда не была красивой, что просто могла хорошо получиться на фотографии и считала, что друг ее написал так потому, и потому именно сейчас и увидел эту ее «красоту», что у него самого в то время никакой почвы вообще не было: шла сплошная черная полоса, и она за него страшно переживала.
Вначале она не придала значения его словам, но в одну из бессонных ночей они вдруг выплыли, и тогда она поняла, что ведь «твердая почва» это он, муж ее!
Это буквально потрясло ее, хотя в общем-то ничего нового по сути для нее здесь не было, она давно все понимала, но чтобы ЭТО так называлось, так формулировалось!! Чтобы быть из-за этого красивой!..
И все вдруг стало иным в ее понимании… И, может быть, не всем понятно, но ей за это (!) особенно сильно хотелось, чтобы он во всем был безупречным! Казалось, вовсе не эти мысли должны были бы сейчас прийти ей в голову… Как же странно и несправедливо все…
Казалось, в миг такого просветления она должна была бы испытать немыслимую благодарность мужу, а она…
ОН ДОЛЖЕН БЫТЬ ВО ВСЕМ БЕЗУПРЕЧНЫМ!.. Ерунда какая-то… Она благодаря ему красивая, а он за это… безупречный!!
Да, именно: безупречный!
А сама? Но ведь это же ЕГО дело!.. Если бы ему так уж захотелось, чтобы она была безупречной — это было бы так легко и приятно сделать!..
Если бы только он захотел, если бы это ему было надо!
В том-то и дело… А ему было все равно.
Он любил ее всегда, она знала это, и ему было все равно — безупречна она или не безупречна… А ей… ей хотелось нежности:
Боже мой, оказывается, любовь и нежность — не одно и то же!.. Вот, например, Антон Павлович Кержун, ВЕЛИКАН, любимый ее герой любимого писателя.
Она, кстати, не относилась к нему, как к литературному герою, ни в коем случае, а ощущала живым человеком, хорошо ей знакомым, причем таким, о котором всегда мечтала. Так вот, Антон Павлович Кержун…
Он умел «щепоткой» пальцев «обирать» слезы с ресниц любимой — «теплые и веские» эти слезы, большие, как «поспелый крыжовник»…
Господи! Ведь женщине не просто нужна любовь, да, да — не ПРОСТО ЛЮБОВЬ, а ПРЕКЛОНЕНИЕ, то есть нежность, именно нежность, ведь преклонение и есть высшая форма нежности. И нужно-то все это лишь затем, чтобы и она могла преклоняться — в ответ на это великодушие, на эту нежность — не просто любовь, а вершину ее.
Почему он не дает ей этой возможности?
Когда мужу было 55 лет, она подарила ему особый алфавитный блокнот, в который были вписаны любимые ее стихи или отрывки из них, разные мысли… Это был ЕЕ АЛФАВИТ, который, конечно, всегда был предлогом…
Кстати, на странице, где наверху стояла буква «П», он вновь прочел написанные подряд знакомые слова: «Палата, подарки, позвонки, перевозчик-водогребщик, парез, перо жар-птицы, перстень, % голубого неба, Планида, парус…»
Тогда, после второй операции жены, он забыл спросить ее, что это за слова, не до них было, а потом тоже не до них, ну а потом — забыл вообще, да и листочек со словами куда-то делся…
Блокнот начинался с такого ее стихотворения, которое было как бы посвящением:
Ты хороший,Ты очень хороший,А хотелось,Чтоб был Великаном,Чтобы слезы мои обирал ты,Чтоб дорогой людей подбирал бы,Чтобы «цаплиные яички»Ты домой приносил иногда,Чтоб чужая людская бедаДля тебя не была ерунда,Чтоб цветы у девчонки-цыганки,Что засохли давно и жалки,Ты купил лишь затем,Чтобы дать ей Рубль иль два,И помчать «Росинанта»!…«Вот пришел великани упал…»
Стихотворение это она тогда не дописала, не знала как, чем закончить, то есть не знала, как написать Главные Слова. И она оставила для них место, но так и не дописала. И не потому, что некогда было или забыла, что это надо, нет — как-то не выходило, не писались нужные слова…
Так и осталось посвящение недописанным…
Муж не придал этому значения, скорее всего и не заметил, что законченности здесь не было.
…ВОТ ПРИШЕЛ ВЕЛИКАН…
Тут все было ее мечтой. Мечтой о своем Антоне Павловиче, который к ней непременно должен прийти, хоть когда, хоть во сколько лет! И пусть это будет он, ее муж, пусть, лишь бы Великан! Чтобы тоже — ОБИРАЛ ее слезы, покупал у цыганки завядшие цветы («цыганкины цветы»), сажал в свою машину (в «Росинанта») на дороге любого (О! Это — особенно! Муж никогда этого не делал.), назвал бы хоть раз обычные куриные яички «цаплиными»!
Да! Да! Цап-ли-ны-е!
ВОТ ПРИШЕЛ ВЕЛИКАН!
И пусть он тоже, как там, придет и заплачет, пусть! Это особенно важно, особенно!
Да, особенно!
Она, когда читала повесть, подсчитала, что Антон Павлович Кержун, Великан сам, хотя он там и не считался Великаном, и его Ирена Михайловна плачут 40 раз, то есть плачут через каждые 1–3 страницы!.. И что Великан упал. Пришел и упал, не побоялся, хотя и Великан (он — не он Великан — все равно он!).
Да, не побоялся! Правда, у них там по-настоящему никто не падал, это у них такая поговорка была, для успокоения, но ведь не каждый для успокоения такое бы себе выбрал, а они выбрали! И он, Антон Павлович, действительно не побоялся бы, ни за что бы не побоялся упасть! Если бы было надо, если действительно было надо — пришел бы и УПАЛ, — вот что важно.
А, что говорить…
Цветы ей муж вообще не преподносил, был, правда, один случай, в армии, в Венгрии, но не об этом же особом случае вести речь!.. И сейчас бывало, конечно, бывало, но так редко… Скажем, если он видел, что цветы продаются прямо под носом, или если кто из больных приносил ему, или случалось такое по весне, — она настоятельно (!) просила остановить машину возле какого-нибудь куста черемухи, мимо которого они проезжали, и ему приходилось выходить и ломать черемушные ветки, но это ведь тоже не могло идти в счет! — ведь делал он это по просьбе, да еще настоятельной, — без своей воли, без своего желания!..
Сам же он, сам, лично, специально за цветами никогда не охотился, нет, этого не было. Даже в праздники. А уж если бы увидел завядшие!.. — ни в коем случае, даром бы не взял! Потому что ее муж никогда бы не взял в ум купить завядшие цветы просто так, да, просто так, — ну, для игры, в шутку, для предлога — отдать девчонке эти копейки — цыганке ли, не цыганке, и, конечно, не потому, что жаль ему было эти копейки, нет — просто в голову сроду не пришло бы такое — ну, не Великан он, ну что тут поделать!..
Насчет слез. Он никогда не плакал (как и не падал). Правда, раз, один раз — было. И она слышала, как он плакал, точнее, кричал в голос. Это, когда она приехала от профессора из их областной клиники, и муж узнал, что ей предстоит операция. И какая.
…Он сидел на краю ванны, включив широкую струю воды, чтобы крика не было слышно, а она в этот момент случайно вошла в ванную.
В своего «Росинанта» людей сроду не сажал, это уж никогда! И придумывал в оправдание всякую всячину: вдруг, например, сядет к ним ненароком какой-нибудь хулиган, вдруг придется задержаться где-нибудь из-за этого пассажира, а ей в это время надо будет, скажем, срочно попасть домой, чтобы лечь — нехорошо ей станет, да мало ли что может быть, если в машине посторонний!.. Хотя она-то всегда умоляла остановить машину. И все это хотя «Великана» читал и прекрасно знал, как эта повесть любима женой.
