Владимир Масян - Игра в расшибного
Впрочем, о реформах заговорили ещё в начале шестидесятых. Народ устал от бедности, а повышение цен лишало его всяких надежд на лучшую жизнь. Когда дело дошло до того, что в пору вводить карточки на продовольственные товары, рабочие вышли на улицы.
Не прекращался массовый исход крестьян из деревень: измордованные колхозники получили в руки паспорта и бежали из рабства, куда глаза глядят. Рост производства продолжался исключительно за счёт притока людских резервов.
Инженеру Трофимову были понятны и близки идеи учёного Либермана о необходимости впрыскивания в плановую экономику страны элементов рынка. Премия производителей, по его мнению, напрямую должна была увязываться с прибылью, которая стояла бы выше плана. И Косыгин говорил об использовании прибыли в развитии производства. Но эти нововведения пришлись не по вкусу многим директорам заводов. Их интересовал только вал, а не спрос на производимую заводами продукцию. Вал щедро финансировался государством, а за выполнение плана сыпались премии.
Правда, в отличие от других директоров, Судаков долго и дотошно расспрашивал Трофимова о возможностях использования прибыли самим предприятием. Понять предлагаемую схему, по которой часть денег можно было направлять на развитие социальных проектов и прежде всего на жильё для своих рабочих, было не просто. Ведь это означало то, что важная доля государственных функций непосредственно передавалась на места, в исполнение трудовых коллективов. Иными словами, понял Судаков, передавалась в его руки.
Поделиться своими мыслями с остальными руководителями Судаков не спешил. К тому же реформа проталкивалась сверху, и открыто заявить о том, что она им не выгодна, красные директора не смели. Вот тут-то главный инженер Трофимов и почувствовал, что настал его час…
В гостиной зазвонил телефон. Леонид Савёлович представил, как мигом кинулась бы к аппарату домработница, чтобы первой получить информацию с другого конца провода. Параллельный телефон стоял в его рабочем кабинете на втором этаже дома, и по характерному пощёлкиванию в трубке он не раз подмечал, что разговор подслушивают. Пришлось установить тумблер, отключающий параллельную связь.
Домашний телефон! Этот электроакустический прибор для преобразования электрических колебаний в звуковые считался чуть ли не эталоном роскоши. По нему судили о достатке и положению хозяина. С него началось телефонное право. По его бесконечным кабелям можно было ускользнуть не в фантастические виртуальные, а в реальные параллельные миры, о которых простые смертные только догадывались.
Леонид Савёлович гордился тем, что в жизни всего добился сам. А сыну врага народа вырваться из паутины советских предрассудков было совсем не просто. Хотя отрицать, пусть мимолётного, но счастливого участия в своей судьбе многих достойных людей он тоже не мог.
Их семейная жизнь обрушилась в одночасье с арестом отца — командира стрелкового полка, только что получившего под своё начало бригаду. Леонид Савёлович не помнил, успел ли отец прикрепить новые знаки воинского звания к воротнику своей гимнастёрки. Он не видел его с той минуты, как их вещи перетащили из кузова грузовика в одну из комнат штаба бригады — квартиру убывшего в округ бывшего комбрига ещё занимала семья. Не дали им проститься и при аресте — отца увезли в чёрной эмке прямо со стрельбища.
Мать была в отчаянии: ни мужа, ни жилья, ни работы. И сын, который в тот год должен пойти в первый класс. В какую школу его теперь возьмут? Как на грех, в связи с переездом, у них почти не оставалось и денег.
К тому же все знали, что за арестом мужа вскоре должен последовать арест жены. Лёньку ждал детский дом.
И вдруг ранним утром, когда ещё чуть брезжил рассвет и луна не успела покинуть белёсый небосвод, в их не запиравшуюся дверь тихо постучали. Вошедший в комнату военный попросил не включать свет.
— Я капитан Лещинский, — представился он, едва дотронувшись пальцами до лакированного козырька фуражки, — адъютант комкора Петровского. Мне приказано срочно отправить вас в Саратов. Из вещей возьмите самое необходимое. Вот проездные документы и деньги, — и он протянул матери объёмный пакет.
Видя, что женщина всё ещё сомневается, добавил:
— Тут отпускные товарища Трофимова. Ваш муж не успел их получить. На сборы могу дать не более двадцати минут.
— Но ведь… — мать указала на дверь.
— Не беспокойтесь! — Лещинский приложил палец к губам. — Дежурный по штабу в курсе, что мы везём мальчика в госпиталь. У него началась ангина. На улице сыро, не забудьте закутать ему горло хоть полотенцем. Будут спрашивать, вернётесь к обеду.
Многое отдал бы сегодня Леонид Савёлович, чтобы отблагодарить того капитана. Корпус Петровского покрыл себя славой, но из довоенного кадрового состава никто не уцелел. О Лещинском в памяти остались только отливавшие светом даже в темноте высокие поскрипывающие хромовые сапоги да рубиновый орден Красной Звезды тогда ещё над левым карманом гимнастёрки.
В Саратове жили родители матери — Иван Григорьевич и Пелагея Серафимовна Кудряшовы, которых Лёнька раньше никогда не видел. Иван Григорьевич — когда-то зажиточный торговец скобяными товарами на Верхнем городском базаре и депутат Второго Саратовского общества взаимного кредита — был премного обижен советской властью, пустившей его по миру, и теперь вынужденного доживать свой век в лачуге рядом с рабочими бараками на краю Белоглинского оврага. Старик не одобрил брак хоть и бывшей, но всё же купеческой дочери с красным командиром, не поехал на их свадьбу и в гости к себе не звал. К возвращению дочери отнёсся настороженно, но узнав суть дела, морща лоб и сгребая в кулак седую бороду, высказался без обиняков:
— Покорнейше благодарю за радостные вести. Видно в воздаяние грехов моих опять будет гореть масло в лампаде перед святой иконой. — Он перекрестил рот, словно опасаясь, что с языка его слетят окаянные слова, и, чуть помедлив, порешил: — Не за тебя, беспутную, пекусь, а за наш с Пелагеей покой. Не хватало ещё нам в каталажке перед смертью посидеть. Мало претерпели. Да уж так и быть, поможем — всего и дел-то на пять целковых!
— Слава Богу, Иван Григорьевич, — поскуливала рядом Пелагея Серафимовна, прижимая к мягкому животу Лёнькину голову. — А то, куды им теперь?
— Раскудыкалась! — приставши со стула, грохнул дед кулаком по крышке стола так, что опрокинулся стакан с чаем. В повисшей тишине слышно было, как о некрашеные половицы шлёпались крупные капли воды. Временный непорядок возымел действие и на Кудряшова.
— Мальца оставишь здесь, — уже спокойно проговорил он. — Сама, — видно было, что он намеренно не хочет называть дочь по имени, — сама поедешь к нашему куму за Волгу в Алгайские степи. Там тебя чёрт не сыщет.
Помолчав, велел бабке накрывать на стол. Пока та суетилась, тихо шепнул дочери:
— Скажи спасибо, что мать не позволила тебя из домовой книги выписать. Документы выправим на Кудряшову. Пачпорт, скажешь, в поезде украли. Про мальчонку пока молчи. Мало ли по свету Трофимовых ошивается! А я его научу язык за зубами держать.
Язык за зубами Лёнька держал до сорок второго года, пока не пришел аттестат отца с фронта. А в сорок четвёртом он уже — сам себе на уме — учился в ремеслухе при Судаковском заводе. Там же, на родном оборонном, в шестнадцать лет поступил в вечерний техникум, потом заочно окончил Политех. Работал мастером, начальником смены, цеха. Возглавлял заводские службы и, наконец, выбился в главные инженеры.
Нельзя сказать, что он преднамеренно выстраивал свою карьеру. Скорее он рос по службе вместе с ростом задач, которые ставились производству послевоенным временем. Вернувшихся с фронта командиров хватало, а вот технически грамотные инженеры были наперечёт.
Как ни странно, помогала ему и замкнутость характера, которую многие принимали за высокомерие. Он и вправду держался подальше от шумных общественных мероприятий, на собраниях говорил только по сути технических проблем, с рабочими был вежлив, но при всей своей лояльности не терпел разгильдяйства и строго наказывал за пьянство.
Он и рос таким — мало говорливым и замкнутым. С одноклассниками не дружил, от уличных мальчишек прятался, зато водил знакомство среди взрослых парней, которым доставал курево из дедовых закромов. Тогда же научился делать на продажу зажигалки и портсигары из латунных гильз. Деньги отдавал старикам, а на «заначенные» покупал книги или журналы по авиа и судомоделизму.
В то время, когда сверстники взахлёб зачитывались приключенческими романами, Лёнька решал задачки из математических справочников и вычерчивал на заборах замысловатые конструкции. Бараковские шалопаи первыми оценили способности Кудряшовского подкидыша, когда тот показал им, как нужно выводить чернильные двойки в дневнике и писать шпаргалки на обратной стороне двух линеек, скреплённых гвоздиком с одного конца.
