Владимир Ионов - Гончарный круг
— Не знаю, чего вам и свертеть, — сказал он смирным голосом.
— А чего хотите, дядя Миша. Нам сейчас важен сам процесс, настроение. Попробуйте, что получится. И не обращайте на нас внимания. Не получится — сделаем еще дубль — только и всего.
Старик нахохлился над кругом. Чего вертеть? Криночку бы, конечно, тонкую завернуть! Весной Матрена спихнула с шестка кринку-то его любимую. Двадцать с лишком годов жила! Черная стала из красной-то, а хоть бы где обкололась али треснула. После войны свертел ее, после фронта — в первый же день. В аккурат в такую же вот пору вернулся — сенокосили бабы. Днем с Матреной свиделся, Митьку на коленях подержал, по стопке с Макаром выпили, перекурили встречу, и такая вдруг тоска по глине взяла, что не скрути он сейчас какую посудину — война опять начнется, опять из дому уходить. Оглядел на дворе круг свой старый — куры весь засидели да и лопнул — пересох за войну. Повесил на плечо двуручную пилу, кликнул Митьку и — к лесу, пенька подходящего поискать. Митька потащил к Водяному бочагу: пень там недавно подняло — вот уж пень! И верно, хорошую штуку прибило к берегу. Парень до слез упилился. Дуб-от черный, как уголь, и что железо — зубья у пилы сели. Однако с голодухи-то по мужицкому делу и мореный дубовый комель нипочем стал. Принес круг домой, скинул сапоги и босиком — на яму. Сколько лет босой-то не хаживал, ноги-то будто не свои, не узнают землю, и она всякой травиной колется. Да и то сказать, земля за войну другая стала! Колеи на дороге травой затянуло — ездить-то было не на ком. Короста какая-то, а не земля и под посевами. Стосковалась матушка по мужику, обезлюдилась. Бабенки, поди, из гужей вылезали, да чего они одни-то? Хлеба измельчали. Спасибо, хоть запах-то остался. И льны — по лодыжку, а уж вызванивают… Эх, пригодятся теперь солдатские-то руки, так ли еще пригодятся!
И яма заросла, затянулась, родимая, жерди перетрухли, обвалились. Замусорились Болотниковы копи! Вычистил, обладил всю, вырубил жерди, ошкурил их, чтобы уж все как следует — не на день ведь делал — для всей остальной жизни… Штыковой солдатской лопаткой вырезал из свежей стенки ломоть глины и принес его на ладошках, как подарок несут. Поработал топориком, стамеской, насадил дубовый круг на немецкий подшипник, что еще из Германии трофеем привез! И свертел на новом, мокром еще круге одну разъединственную кринку. Уж вертел круг-то, вертел, вытягивал ее да обглаживал — девке бы любой было завидно, сколько тоски, сколько памяти, сколько ласки на эту кринку ушло. Как стеклянную поставил ее на полку. И для нее единственной собрал печь для обжига. Дрова-то и те взял из поленницы не подряд, а выбрал поровней которые. И обжег ее. Вот уж звонкая-то вышла! Щелкнешь по краешку — и отзовется глубоким матовым звоном. И красивая была! Красная. Полива прозрачная, чуть в зелень отдавала… Поставил эдакое диво на стол перед Матреной и сказал: «Ну, теперь и крестьянствовать можно. Душа на место встала». И Матрена, бывало, молоко по кринкам разливать — ее первую на лавку ставила. Гости какие придут — кринка эта на столе… Это уж потом она почернела, пошла во всякий расход, а сперва как дорогая память была. Такую бы, по делу-то, надо бы скрутить — руки, жалко, не те. А то еще кандейка была — два горшка на одной ручке — в войну в Смоленской области такую посудину видел. На покос после войны кандейку брали. Бывало, сядут с Матреной друг против дружки и хлебают всяк из своего горшка. А то дак в одном горшке — похлебка, в другом — картошка. Потом и другие мужики кандеек себе навертели.
— А кандейку если я накручу? — спросил старик.
— Это даже интересно, — ответил Денис и мысленно увидел продолжение кадра: нарядная красная кандейка среди травы, дальше — рисованная мультипликация: мужик и баба снедают на покосе щи да кашу. А можно и Михаила Лукича посадить с Матреной или с Макаром. Тут тебе и пестрота луга, и вышитые рубашки… И будет настоящий лубок для выставки. Нет, никаких вышивок и подставок. Все — как есть. И только так!
Под окном завязался какой-то разговор. Кто-то шел в дом, а Василий не пускал, потому что «юпитеры» горели на полную мощность и, надо думать, шла съемка. Уж не Макар ли там объявился? Михаил Лукич не утерпел, приподнялся со своего места и увидел, что Василий загораживает дорогу Кондратию, а тот в широком ремне пожарного, с топориком в чехле, толкует парню, что коли добром его не пустят, он и вовсе порушит их дело, потому как нельзя палить такое электричество в деревне без пожарного надзора.
— Батюшки, Кондратий службу вспомнил! — повеселел Михаил Лукич.
Денис прислушался к разговору, понял, в чем дело, велел пропустить пожарного. «Юпитеры» вырубили. К удовольствию Михаила Лукича в избе опять сделалось сумрачно. Денис встал посреди избы, дожидаясь Кондратия.
— В чем дело? — спросил он, едва тот перенес ногу через порог.
— Пожарная служба! — важно доложился Кондратий и оглядел избу.
— Приятно слышать, а что дальше?
— Мер не вижу для безопасности.
— Дальше?
— А все! — ответил Кондратий и сел на лавку, звякнув какой-то из железяк своего ремня.
— Не понял.
Кондратий поправился на лавке, покачавшись с боку на бок, поглядел на Дениса и неторопливо заключил:
— Тут такое дело: или песку везите и остальное по правилам, или я тут буду находиться для крайности. Што вы! Дом — лучина, деревня — поленница. Полыхнет — я те дам! Так што вот…
— А ремень-от где сыскал? — спросил Михаил Лукич.
— На дворе висел… А курить тута можно у вас? — осведомился пожарный.
— Привет! — рассмеялся Денис. — Он же теперь и спрашивает!
— Дак я не в пожарном смысле. Я насчет вашего дела. Не задымлю?
— Все! Полный свет! — еще смеясь, скомандовал Денис. — Все по местам.
Глава 19
«Юпитеры» запахли сухим дуговым огнем, напряглись от света. Кондратий оборонился рукой от яркого луча, упавшего на него через какое-то отверстие, потом догадался сдвинуться на лавке. Огляделся, успокоился, даже в окно выглянул и серьезно показал кому-то кулак, наверно, чтобы не завидовали его теперешнему положению.
Михаил Лукич машинально отер руки о фартук. Да, все-таки надо начинать крутить. Дело не хитрое: два горшка — один побольше, другой поменьше, плетеная перемычка между ними и ручка с краю одного горшка на край другого. О крышках и говорить нечего! Глянул глазом, пальцем надавил — и готовы… Надо начинать. Надо сдвинуть круг с места, а когда он пойдет, тогда поздно будет раздумывать, тогда само все должно случиться. Надо начинать.
Он тронул круг ладонью, и тот без скрипа, плавно, надежно пошел. Рука коснулась прохладного комка глины. Мягкая какая рука-то. Рука — что глина. А глина на глину — ком. А комья-то кому нужны? Чай, не для того люди ехали. Ехали мастера поглядеть, а его уж нету. Недавно был, а теперь нету. Одна мякоть в руках осталась. А они ехали за столько-то верст… И еще один глядельщик пришел. Этот-то знает каким был мастер. Поглядеть пришел таков ли он теперь? Надоумился пожарный ремень сыскать. А глядеть-то уж и не на что. И Денис глядит. И Валентин с Виктором. Все глядят на пусто место…
— Погодите маленько! Чего-то жарко больно. Воды попью. — И Михаил Лукич скользнул между Валентином и Денисом.
Денис дал Валентину сигнал выключить свет и спросил Кондратия:
— Посмотрели? А теперь у нас перерыв.
— А дальше когда чего будет?
— Не знаю. После обеда наверно.
— Во работка-то! Включил, выключил — и полудять.
— Хорошая. Мы позовем вас, когда снова начнем.
Кондратий нехотя ушел.
— Будем мы сегодня работать или нет? — спросил Виктор.
— Ты же видишь…
— Надо построже с ним. Чего мы сюда ехали?..
— Тихо. И ни слова мастеру. У нас перерыв. Аппаратура перегрелась, понял? Попейте тут молока, отдохните, а я найду Макара, он с ним лучше.
Денис вышел на улицу. Опять сегодня жарко. У палисада — народ. Обступили Кондратия, тот водит руками, чего-то рассказывает. Денис отшутился от вопросов. И быстро перешел улицу к дому Макара. Приятель Михаила Лукича шорничал у себя под навесом. Увидев гостя, отбросил в сторону недошитый хомут, очистил для Дениса место на верстаке. Помолчали. Макар достал банку с табаком, предложил гостю. Тот отмахнулся.
— Ну, дак чего у вас тама?
— Да ничего особенного. Со стариком чего-то неважно. Не идет у него ничего сегодня.
— Дак, милый мой, ему уж не семнадцать. Где вы раньше-то были?
— Где-то в другом месте…
— Небось, другова такова же у могилы догоняли?
— И это было… А ты чего-то злой сегодня, дядя Макар.
— Да это разве злой? Глядеть, говорю, вам надо. Это как у его на кругу: рано толкнешь — на бок свезешь, поздно толкнешь — токо смажешь. В середку надо! А середка-то у его, где теперича? Две копешки на вилы надел — и на полку. А летошний год мы с ним два сенника двумя днями кончили.
