Юрий Покальчук - На южном берегу
И хорошо, что я в такой необычной обстановке. И эта киногруппа, экзотически странная, и этот симпатичный Роберто со своей любовью и чем-то действительно человечным, искренним, добрым в самой основе.
Похоже, он будет у меня частым гостем. Дома, в Киеве. Может, и чаще других.
Все же я верю в интуитивное приятие или неприятие людьми друг друга. Его я принял с первой минуты знакомства, еще не сознавая этого, потому что тогда я отнесся к нему весьма скептически...
Глупо у него все получилось. Особенно если учесть его возраст и все эти сантименты.
Увы, ему придется с самим собой разбираться в своих настроениях и отношениях с людьми. А то от всего этого еще слишком попахивает детством: ах, я сейчас влюблен, ах, завтра я до смерти влюблен в другую. Время — наилучшая проверка всех чувств. А Львов — недалеко.
Все реально, все в человеческих силах, если только человек чего-то действительно хочет. Можно выдержать любую разлуку, любое испытание, лишь бы любить по-настоящему... Я многого не знаю, а хотел бы знать и быть на его месте...
А поскольку я на своем месте, попробую как-то помочь.
XIV
Что делать? Что делать? Что делать? Не знаю. Что же это такое? Как же она могла? Уехала! Она же знала, что сегодня мы возвратимся, а через два дня — в Киев. И больше не увидимся. Могли увидеться, а теперь — нет.
Почему же она уехала? Все трое уехали. Светлана из соседней палатки так на меня глянула, когда говорила: «Их нет. И не будет несколько дней. Они поехали в Севастополь. К Мартиному брату или что-то в этом духе». А дальше на все расспросы отвечала: «Не знаю» — и только смотрела как-то сочувственно и в то же время злорадно. «Ага, получил!» — будто говорил ее взгляд.
Получил. Что же делать? Как ее найти? Почему она уехала? Почему?
Ляля! Наверное, она что-то сказала? Я ей покажу! Как она смела! Что она еще от меня хочет? Как же, наконец, с ней быть?
Знаю я, чего она хочет! Знаю! Но я не могу! Я же ей говорил, что уже все, и хватит... И она как будто соглашалась. А теперь — вот что! А может, не она. А что тогда? Как же быть? Что делать сейчас? Что делать?
Ой, даже под ритм шагов звучит этот вопрос — что делать? Действительно, что же сейчас?
У нас свободный день. На сборы. Завтра утром едем. Я иду сейчас по набережной, и мне хочется плакать от обиды. Ну почему мне так не везет?
И эта ракушка. Напрасно старался. Швырнуть ее сейчас в море? А все-таки жаль. Я так обрадовался, когда ее увидел. Леся хотела привезти домой большую ракушку с моря. Именно большую. И эта, что я купил в Судаке, действительно большая. Правда, большая и красивая. И слышно в ней, как шумит море.
Леся, Леся! Что же ты наделала? Как же так? Я же люблю тебя, люблю, понимаешь, люблю! Ты же понимаешь, ты же знаешь.
Я вижу твои глаза и знаю, что ты все знаешь, что понимаешь меня и все, что я мог бы сказать, уже не нуждается в словах, потому что глаза говорят лучше. Я люблю тебя, Леся!
И сейчас? Что же сейчас? Что делать?
Ага, Юрко! Юрко знает тебя, он с ними учится. Я с ним поговорю. И передам для тебя эту ракушку. Пусть это будет прощальный подарок. Но я тебе напишу. Возьму у Юрка адрес. Все ему расскажу, и он поможет.
Может, к Виталию? Он всегда знает, что делать. Пойду сейчас к нему. Только где же он? На пляже или дома? Скорее всего где-то здесь, на пляже. Сегодня ведь такое солнце! Все на пляже. И последние наши дни в Крыму.
Боже, как горячо! Мне кажется, от зноя я сейчас потеряю сознание. Жжет и жжет. И никуда не сбежишь. Везде духота и жара. Проклятое солнце. Ему все равно, что творится с людьми. Жжет, и все. Уничтожает своим равнодушием. Так, наверное, люди погибают в пустыне когда нет воды. Проклятое солнце! Ну и жара! Я уже мокрый весь, просто ручьи текут.
Леся, Леся! Я все отложил на сегодняшний день.
Сколько людей на пляже, как же найти Виталия? Он должен быть где-то возле причала или вот здесь у скал.
Ой, уже нет сил. Это солнце! Сяду, немного посижу. Еще и голова разболелась. Давит в висках, едва не лопается.
Что же делать? Боже, как все неудачно! Как мне не везет в жизни. Все как будто хорошо, но всегда каждая радость подпорчена изнутри. Не помню, чтобы я хоть когда-нибудь почувствовал полное удовлетворение от чего бы то ни было. Одно хорошо, так другое плохо. И так всегда. И теперь. После неудачного вступления. Крым, кино, Леся. Что еще? И вот — еще. Где же ты, Леся? Почему ты так поступила со мной?
О боже, эти женщины! Никогда не знаешь; что они выкинут через секунду. Но Леся! Ее волосы, длинные и русые, ее прекрасная улыбка, ее глаза. Нет, я не могу, я не могу! Леся!
Надо отыскать Виталия, потому что так долго я один не выдержу. Где же он? Среди массы этих тел трудно кого-нибудь увидеть. Я пойду по набережной — медленно, до самого причала, и буду смотреть. А потом назад, если не увижу. Он должен быть где-то здесь. Они все здесь, кроме Юрка.
Жаль, что Юрка пригласил Каминский возиться с этими ведомостями. Если б мы вместе пошли, может, больше узнали бы. Он просил передать Зоряне, что придет сразу после двенадцати. Может, его подождать. Нет, лучше не буду. Не хочу я сейчас с ним разговаривать. Ни с кем не хочу. Он прекрасный парень, но я должен прийти в себя. Я с ним поговорю. Но позже. Пусть еще сам пойдет и узнает. Может, еще скажут.
Все-таки это Ляля. Недаром она уехала. И эта ее записка. Как там было? «Я поехала, надо на работу. Люблю. Ляля. Если захочешь, позвони, когда приедешь».
Испугалась — сбежала. Нашкодила и сбежала. А может ей действительно надо на работу? А может, это не она? Так что тогда? У меня голова трещит от этих мыслей. Где же Виталий?
А нужен ли я ему сейчас со своими хлопотами? Впрочем, он же говорил, что всегда нужен, и все такое. Нет, я должен его найти.
Он же так много рассказал. И про эту свою девушку, и про женитьбу. Тоже пережил много. Он должен знать. Но что он может знать о ней? Леся, где ты сейчас? Что ты делаешь? О чем думаешь? Представляешь ли, что со мной творится? Нет, все-таки не представляешь, потому что так не поступила бы. Ты же не равнодушна ко мне, Леся, я знаю, я чувствую... Ага, вот, кажется, Виталий..,
XV
Все-таки что заставило меня взять в Крым свои дневники минувших лет? Не размышляя тогда, просто бросил их в чемодан. А сейчас думаю — наверное, назрела необходимость посмотреть на себя со стороны, на свои раздумья, на свои прошлые сомнения. Сравнить с сегодняшним. Устроить самопроверку. Даже то, что написано в минуты нервного напряжения, этот всплеск эмоций, пусть и отрицательных, — что-то искреннее, какая-то частица истины о нас самих, истины, которую мы сами не всегда осознаем. Сегодня я и пробираюсь сквозь витиеватость по-юношески высоких слов — туда, к этим крупицам истины.
«Огни большого города. Пестрый калейдоскоп странной жизни, неведомой тебе раньше. Куда ты? Остановись на мгновение, оглянись вокруг. Ты же еще не знаешь, что здесь, за этими огнями. Какая она, жизнь большого города?
Но ты не задумаешься и на миг. Предчувствие новой жизни, новых возможностей будет гнать тебя дальше, вперед, вперед. Вперед. Но часто и в никуда. Ты начнешь это постигать, все еще не опуская своего романтического флага. И в сотый раз вспомнишь о детстве, к которому нет возврата, о светлых, беззаботных временах прошлого и маленьком, но таком родном мире своей провинции...»
«Знать добро, но знать и зло. А что выберешь ты?»
«...Ты же еще и радоваться будешь поначалу своему умению идти в ногу со временем, с тем страшилищем, что у людей именуется модой. Модой одеваться, модой причесываться, модой танцевать. Модой мыслить. Модой любить».
«Цитата: «Каждый должен выращивать свой сад...»
«Найти свою звезду и не изменить ей. Не повернуть назад. Потому что тот, кто идет за звездой, никогда не возвращается назад».
А как же иначе тогда, в юности?
«Если хватит ума и здорового дедовского начала, если не погасит его в тебе мода, даже заблудившись, опомнишься когда-нибудь, и станет тебе горько из-за напрасно ушедших лет, из-за растраченных чувств.
Станешь искать новый путь. Ломать себя, свои привычки, стараться найти потерянное время. Может, и найдешь. Тогда превратится в душевное богатство твоя горечь, опытом станут провалы и неудачи, твое разочарование в любви обернется умением выбирать единственное ценное. Тогда ты станешь человеком, способным жить в мире».
Каждый раз, снова и снова погружаясь в чтение своих дневников, я вижу собственное желание приукрасить и приподнять даже мелкие движения души, а уж что-то важное — и тем более.
Надо же столько словес тратить на формулирование, банальной истины: кто поступает хорошо — тот хороший, а кто плохо — плохой. Чуть ли не библейские исповеди. Только слова не те. Да-да, со словами я... Вон как кудряво!
И снова неправда! То, что пишу сейчас, — другая неправда. Мне неловко за фразерство, неловко перед самим собой, что так вдохновенно копался в общеизвестном. И я перечеркиваю все одним махом. Нет, нет, так нельзя.
