Юрий Издрык - Двойной Леон. Istoriя болезни
— Einstellen! Auf! Habacht! Recht schauf! (Прекратить! Встать! Смирно! Направо равняйсь!) — визжит она в бешенстве.
Я натягиваю одеяло до подбородка, жмусь к теплой бутылке и, скорчив виноватую мину, бормочу:
— Glauben Sie mir, ich habe bisher wenig meinem Leben gehabt (Поверьте, я еще так мало пользовался жизнью.)
— Sie sind ein Simulant (Симулянт.), — немного успокоившись и приняв прежний невозмутимый вид, говорит фрау Де. Потом добавляет, как бы про себя: «Der Teufel soll den Kerl buserieren» (Черт бы побрал этого негодяя.) И уже безо всяких эмоций мне:
— Marsch hinaus (Убирайтесь.)
Это вроде бы то, чего я добивался, но какой-то бес противоречия и вправду вселяется в меня и я торопливо говорю:
— Ich kann bezahlen! (Я в состоянии заплатить.) Я над крейцером не трясусь.
— Heilige Marie, Mutter Gottes! (Матерь Божья, Дева Мария!) — закатывает она глаза и, выходя, приказывает верным BEER‘у с BEAR‘ом:
— Streng behueten, beobachten (Строго следить и стеречь.)
Как только дверь за ней закрывается, BEER, закрывая микрофон, говорит BEAR‘у:
— Das ist aber eine Hure, sie will nicht mit mir schlafen (Вот шлюха, ни в какую не хочет со мной спать.)
На что тот хмуро отвечает:
— Maul halten und weiter dienen (Держи язык за зубами и служи.) — и тут же переключается на свое диджейское арго, — ну вот и последняя на сегодня реклама:
— Кашель поутру. Хрипы в легких. Желтые зубы. Открой для себя страну MARLBORO!
Я, похоже, задремал. Наушники все еще на мне, а вот бутылка могла быть и погорячее. Я встаю, чтоб набрать свежей воды. Вернувшись, снова заботливо укрываю себя со всех сторон и надеваю наушники. Мистер Сульфазин пока никак себя не проявляет. Что ж, терпенья у меня хватит. Вот хватит ли сил?
А из эфира по-прежнему льются потоки приколов:
— Га-га-га! А знаешь этот — заваливает к проктологу мужик и с порога: «Доктор, помогите, геморрой замучил!» Доктор осмотрел его и говорит: «Это все ерунда. Я сейчас вам специальные свечи выпишу — по три свечки в день, и через неделю будете здоровы». Прописал, значит, ему свечки, а через пару дней чувак снова заваливает: «Доктор, сделайте что-нибудь. У меня уже сил нет. Что-то эти свечки не помогают. Я уже третью упаковку заканчиваю, у меня уже пена изо рта идет, ну, не могу больше…» А доктор приторчал в натуре и ошарашенно спрашивает: «Вы что — их едите?» А тот посмотрел на него и так саркастически говорит: «Нет, я их, знаете, в жопу засовываю».
— Ну, вот, уважаемые слушатели, как видите, не вы одни озабочены проблемой охраны здоровья. Я тоже. Особенно психическим здоровьем нашего любимого друга BEAR‘а. Его чувство юмора давно нуждается в психокоррекции.
— Ладно, ладно, не бухти, у меня тут еще целый блок, можно сказать, про жизнь, как она есть в натуре.
— Так что ты телишься? Давай, а то народ заснет.
Заснуть, думал я, это как раз то, что в данную минуту было бы наиболее уместно, но сном тут и не пахнет, а целая горсть капсул и пилюль, которую я сожрал всухую, неизвестно чем там занимается. Может, отечественный суперагент Сульфазин всех их, лохов импортных, расколол? А BEER c BEAR‘ом продолжали отрываться на всю катушку. Я уже перестал их различать и только ржал, как конь недорезанный, после каждого тупого анекдота. Чем тупее и «бородатей» был анекдот, тем громче я гоготал, рискуя разбудить соседей. Не хватало мне только общения с голой Оксаной, у которой кончились сигареты, но начался острый приступ либидо. Этот воображаемый сценарий отчего-то на самом деле меня пугал (а что если Оксана — тоже подсадка фрау Де?), и я отправился к дежурной сестре за валидолом. «Что-то сердце расходилось». «Ну, это вы слишком из-за сульфазина волнуетесь», — сказала она и подмигнула мне, как сообщнику, как только что посвященному розенкрейцеру, как члену ОУН-УПА, что до сих пор сидит в карпатском схроне с двухстволкой, поджидая проклятых москалей, или, не исключено, как своему потенциальному любовнику. Опрометью выскакиваю из кабинета, набираю в палате свежей воды и снова устраиваюсь в своем радиофицированном термодинамическом логове.
— Как-то святой Петр попросил Иисуса подежурить у ворот в рай. Тот стал, смотрит, какой-то мужичок ободранный прется. Ну, Христос, дело ясное, спрашивает: «Добрый человек, кто ты, как сюда попал?» А тот потупился: «Я — бедный плотник. Всю жизнь прожил в бедности. А потом родился у меня сын, пошел по свету и много доброго людям сделал». Христос удивленно: «Папа?!» А старик тоже удивился, поднимает глаза: «Пиноккио?!»
— На ту же тему: Поднялся старый еврей на гору Синай, подымает руки к небу и говорит, типа, Господу: «Боже мой, выслушай меня, старого еврея, — я всю жизнь был правоверным и послушным, ни законов, ни заповедей твоих не нарушал, все конкретно, по понятиям, правда? Так за что же мне такая страшная кара — сын мой подался в католики?» Тут гром, молния, разверзаются небеса, появляется Господь и говорит еврею: «А мой?» Въехал, нет?
— Такие истории надо с самого начала рассказывать, сечешь?
— А что там сначала было?
— Ну, как же. Приходит к психиатру старенький такой дедушка — седой, морщинистый, борода до пояса, в глазах что-то похожее на старческий маразм. «Садитесь, дедушка, — говорит ему психиатр. — Давайте, рассказывайте все по порядку, все с самого начала. Как это случилось?» — «Так-таки с самого начала?» — «Да, да. С самого самого. Когда все началось». «Ну, вначале, — говорит старик, — я сотворил Небо и Землю…»
— Ну, ты в натуре, не очень-то богохульствуй. Тем более там не спят, все слышат.
— Ничо, все там будем. А теперь короткое объявление: «Одинокий киллер из интеллигентной семьи познакомится с разочарованным в жизни пенсионером с целью отработки контрольного выстрела».
«Одинокий киллер», — отчего-то засело в моей голове. Абсурдное словосочетание. Киллер всегда одинокий. Единственное исключение — двойной Леон.
— Wellcome back. Продолжаем наш молодежный марафон, — захлебывались мои астральные друзья, — парад старых анекдотов для тех, кто родился недавно. Приходит, типа, мужик к ветеринару и приводит здоровенного такого пса. Слон, а не собака. Ветеринар посмотрел и говорит, а какие, мол, проблемы. А мужик ему отвечает: «Со здоровьем у него все ОК, но он, бляха, последнее время на „Запорожцы“ стал бросаться». «Ну и что? Собаки часто на „Запорожцы“ бросаются» — это доктор, типа, отвечает. А мужик: «Да это херня, что он на них бросается, — он потом их в поле уносит и где-то там закапывает».
— Значит, заходит в лифт тетка, вся такая нагруженная сумками, пакетами разными — с рынка, типа. А тут только двери закрываться стали — забегает мужик какой-то подозрительный, в таком длинном плаще, в черных очках, сексуальный маньяк, одним словом. Тетка уже нажала последний этаж, а чувак начинает расстегивать плащ, не спеша так расстегивает — а под плащом ничего. Ваще ничего. Голый. А тетка взмыленная такая со своими сумками смотрит на него и говорит: «Вот черт, опять забыла купить колбасу и яйца!»
— В Большом театре дают «Евгения Онегина». Еврей сидит рядом с москалем и спрашивает у него: «А Онегин — еврей?» «Нет». «А Татьяна — еврейка?» «Не-а».
«А Ольга — еврейка?» «Да нет, никакая она не еврейка». «А, может, Ленский — еврей?» — спрашивает с надеждой в голосе. Москаля уже достало конкретно, и он отвечает, чтоб тот отстал: «Еврей! Еврей! Расслабься!» После дуэли Онегина с Ленским еврей говорит с дрожью в голосе: «Один еврей на всю оперу был, и того убили».
— Это похоже, как мужик заснуть не может и все думает: «Есть Бог или нет? Наверное, нет. А может, все-таки есть? Или нет? Кто его знает? Может, и есть, а скорее всего нет». Собрался спать, а заснуть никак не может: «А вдруг все же есть? Нет, наверное, нету. А если есть?» Тут голос такой с неба: «Нет меня, нет! Спи уже!»
Вот, кажется, мои эфирно-астральные двойники добрались и до меня. Но даже эфирно-астральное «спи уже!» на меня не действует — в голове полная каша из их ди-джеевских приколов:
— Тетенька в лифте душит Ленского кольцом охотничих колбасок — яйца она так и не купила, по пшеничному полю за гигантским облезлым сенбернаром гоняются проктологи на «Запорожцах» и кричат: «Да сплюнь ты, наконец, этот шестисотый „мерседес“,оркестр играет похоронный марш на барабанах Страдивари…
Вдруг то ли в наушниках, то ли с башни ратуши раздается бой часов — пять утра. А в наушниках звучит чистый и прозрачный детский голос:
— Святой Боже, в Пресвятой Троице единый! С покорным сердцем склоняюсь перед тобой и сердечно тебя благодарю. Благодарю Тебя за то, что пробудил меня от ночного сна и укрыл от беспощадной смерти, за то, что могу служить Тебе и возносить Тебе славу. Благодарю Тебя, мой Боже, за здоровье, за все Твои дары и любовь, которыми так щедро наделяешь меня всю мою жизнь.
Господи, это знак, это знак Твой, значит, у меня есть шансы вырваться отсюда. Я поспешно засовываю под язык таблетку валидола, которую почему-то до этого момента держал в руке, и взволнованно, но из-за таблетки не слишком отчетливо, повторяю вслед за спасительной фонограммой:
