Раймон Кено - День святого Жди-не-Жди
Ты причинил мне столько страданий, что ненависть не угаснет ни от нелепости смехотворной, ни от бессилия твоего,
Моя ненависть утолится только пролитием крови и наступлением смерти.
Ты причинил мне столько страданий, что унять мою ненависть не сумеет словами молочными жалость.
Твою голову я расколю, потроха разбросаю по скалам, палимым зенитом,
Ибо сердце мое исполнено жаждой смерти твоей».
И пулей своей последней отец поразил орла, который парил над его головой.
И закатилось на западе солнце за горы и погрузилось во славу свою,
Пронзенную пиками.
И тьма наступила, и ночь пришла.
И во мраке свой путь отец продолжал, пересекая ущелье Птиц.
И перестал преследовать я, ибо в тени не хотел затеряться,
И Пьер, не боясь затеряться и в ненависть веря, все же остался со мной,
А Набонид-отец в пропасть ночную пропал.
Ночь смоляная, ночь нефтяная, ночь без светил, Ночь, что с вершин стекает, подобная лаве, и заполняет собою пучины,
Ночь несравненная и абсолютная, пламенем мрачным небо объявшая, хищная ночь, поглотившая горы,
Ночь сухознойная, ночь безграничная, ночь беспокойная,
Ночь каменистая, ночь минеральная, о великая ночь пространства, затянувшая в мрачные складки свои
Тех, кто ущелье Птиц перешел,
Затерявшись в тебе, пал в пропасть отец. Набонид о Великий, всемогущий и сильный, зоркоокий охотник,
Чреслами ненасытный самец, Родимого Города судьбами управитель,
Набонид о Великий, в ночи пропавший, пал в пропасть[78].
Но умер не он, Набонид всемогущий, великий, умер не он[79], а хилый беглец, бессильный стрелец,
Дичь, которую ненависть гонит, одинокая жертва, которую бросили все без поддержки.
И долго пытались мы разгадать секрет его силы и власти,
И последнее слово той тайны счастья в Праздное утро мы отыскали,
И секрет его вырвали, и отныне пред нами был лишь простой человечек, неловкий охотник, в пропасть упавший,
Но, в пропасти лежа, он вновь казался тем Набонидом Великим[80],
В темной пучине он вновь возлежал всесильным.
Во мрак погруженный, я спал и грезил,
Но не спал и не грезил Пьер и, снедаемый злобой, смотрел черноте в лицо,
И видел, как проходили события жизни его роковой —
И видел, как проступает на фоне ночи недвижной тот великан из детства, такой огромный, что даже над крышами возносился,
Тот непреклонный защитник, которого он возлюбил покорно,
Всезнающий, всемогущий и добрый, которого он, недоумок из недоумков, любил.
И не спал и не грезил Пьер, все пытался жалость в себе найти,
И вот уже день наступает и испаряется тьма.
Холоднее, чем ночь, заря меловая на Долину нисходит.
Я, спящий, не знаю еще, что Набонид Великий запропастился во Мрак,
А тот, что бдит, не знает еще, что кровь униженья не смоет.
И разбудил меня Пьер, и вдвоем пересекли мы ущелье Птиц.
И шли мы к Великому Минералу, из склона которого бил Фонтан, Превращающий в камень И в воздухе резком и редком услышали вой предсмертный собачий,
Предсмертный вой, что усиливался, ослабевал и снова усиливался,
Предсмертный крик разрывал пространство от горизонта до горизонта,
И раздирал на куски небосвод, под которым хищные птицы метались,
И становился светлее день, и мрачнее плач, Но мы продолжали свой путь, отважные братья.
Некое время пройдя под стон, что кровью кропил наши уши,
Некое время пройдя сквозь воздух, что жалил наши виски,
Заметили мы возле Истока единственную и сокровенную нашу сестру, чье имя было сокрыто.
На коленях стояла возле Истока, выла, и не было там отца.
И подошли мы ближе, и докатилось солнце к Полудню вдоль склонов Великого Минерала.
И добрались мы до Истока, и стенала по-прежнему наша сестра, не признающая нас,
Завывая, словно волчица, и рыдая, словно возлюбленная.
Склонившись над бездной, увидели мы сквозь воду прозрачную Набонида Великого, лежащего к небу лицом[81]
И мертвого.
Долго и медленно бедствие мы созерцали. И солнце, усердный паломник,
Перевалило чрез горный хребет и, выплыв на небо, принялось освещать все живое.
Она замолчала, и Пьер сказал: «Вот он умер.
Рухнул в пропасть и в ночь, но не я его умертвил.
Вот он умер, но кровью его не мои руки залиты[82].
Он мертв, трижды мертв, тринадцатикратно покоен.
Отныне все кончено. Месть моя угасает, и ненависть затухает.
Я возвращаюсь вниз, мой брат, учить своей истине. Я возвращаюсь вниз и в Город несу свое слово[83],
Но вернусь я сюда, как только наступит срок
И подниму из воды этот труп великий, что тем временем в минерал превратится,
Из великого каменистого Набонида я сотворю кумира,
Он подтвердит мою истину[84], он подтвердит мое слово,
И Город Родимый получит кумира, изваяние каменное, ну а я
Стану первым из тех, кто живет внизу, стану хранителем истины[85],
Что встретилась мне в Чужеземье.
И придут все ко мне, и станут моими[86], и победит человека камень,
Моя истина в камне, и камень мой — в истине[87]».
И, повернувшись к сестре, сказал я: «Пойдем». И встала она.
«Прощай, Набонид Пьер, возвращайся в Город с каменным истуканом,
В Город с истиной возвращайся[88].
Среди людей ты станешь великим, ты станешь всесильным, ты станешь могучим.
И люди услышат тебя. И рты в изумлении разинут[89]. И в слово твое поверят.
И последуют за тобою ученики[90], и, возможно, умрут за тебя.
Ты много страдал и будешь отныне сам причинять страданья,
Ибо станешь великим и сильным, вооруженный истиной и истуканом[91].
И Город ты покоришь, и Именем истукана заставишь себя почитать.
Возвращайся и соверши предначертанье великое![92] В Город обратно спускайся!
Дыхание ненависти твоей столь сильно, что сокрушается все вокруг.
Свершив свою месть, ты унаследуешь страшного бога, который никогда не прощает,
Ничему не внимает и непреложно карает. Возвращайся в Город с ношей тяжелой своей и двойственной истиной.
Твоя Истина — двойственна, не забывай о рыбах, не забывай о воде с небес,
И когда вознесется навязчивый памятник, твой монумент, твой истукан».
Повернувшись к сестре своей, вновь я сказал: «Пойдем». И она подошла ко мне.
Склонившись над бездной, я взглядом измерил труп, водой искаженный.
«Возвращайся же к слабым и покажи им сию известковую морду.
Я покидаю Великого Человека, бесформенный Минерал Великий, истинный негалит[93].
Твоей истине двойственной суждено будет камень плавить и мрамор терзать,
И тогда, может быть, по пути я пройду через влажные земли».
Повернувшись к сестре своей, вновь я сказал: «Пойдем». И последовала за мной,
А Пьер возвратился в Город, который внизу, и гигантский попутчик валун[94] с ним путь его разделил.
IV. Сельчане
ПОЛЬ:
Вокруг меня во всей своей мерзости простирается деревня, длинная простыня скуки[95] и хлорофилла, в которую днем и ночью заворачиваются сельчане. Как получилось, что я опять в это вляпался… паршивая ворсистость пастбищ, плетеные циновки съедобных злаков, отвратительная пучковая волосатость кустарника, шероховатая эрекция больших деревьев… Ах, безмолвие полей… невнятные крики паразитической скотины, эти коровы, присосавшиеся к эспарцету, словно мандавошки к лобковым волосам, эти стадные животные столь зачаточные, что кажутся корнями, которые вылезли из земли, чтобы поедать траву… вялый и неприятный звук качающихся ветвей, этот пассивный и дребезжащий шум, это постоянное склонение по ветру, от которого просто тошнит… лающий говор работников, диалект сельчан… Я ненавижу эту кайму зеленки, что тянется вокруг нашего Города: тусклый альбумин, которым вынужден питаться желток. Только у нас, за камнями наших построек и на булыжниках наших улиц, можно прочувствовать жизнь; именно оттуда она излучается в сторону сельского мрака.
Как получилось, что я опять вляпался? Вновь я обречен на зрелище исключительно растительного мира, раскинувшегося в своей самоуверенной простоте, обречен на неизменно грубый контакт с двуногими и четвероногими, замкнутыми в пределах своего пищеварения. Какая скука! Повсюду ликует растительность, повсюду нарождаются растения, угрюмое и извечное обновление семенных сыновей и дочерей.
Как получилось, что я опять вляпался? Со всех сторон я ограничен горизонтальной линией растрепанных деревьев и изгородями земельных наделов. В окружности, расчерченной кадастрами и завещаниями, я не вижу ничего, кроме густого отпечатка времен года, жадного прикуса корыстного труда, медленной подготовки грядущего пищеварения, торжественного отупения деревенщины. Почему не подобен я солнцу, чей безмерный разум позволяет лучам, касающимся мха и лишайника, сохранять чистоту?
