Харри Мулиш - Зигфрид
Фальк отвернулся и стал рыться в ящике. Он извлек на свет Божий какой-то продолговатый блестящий предмет размером с мизинец и протянул его Гертеру.
— Это фигурка, сделанная Гитлером. Я ее сохранил. Как она вам нравится? Я помню, он сам был недоволен.
Гертер зачарованно рассматривал странного уродца. Он, разумеется, понимал, что фигурки получаются случайно, в зависимости от того, на какой высоте ложку держали над водой и с какой скоростью вливали свинец, он сознавал, что подобная фигурка могла выйти у каждого. И в то же время он знал, что сделал ее не кто иной, как Гитлер. Отдаленно она напоминала василиска, описанного Томасом Манном, но он не был уверен, что сравнение с василиском пришло бы ему в голову, знай он, что фигурку сделал, скажем, Ганди. По необъяснимой причине цвет металла напомнил ему смертельную белизну лба Гитлера. Беззвучно он протянул ее назад Фальку, но тот вдруг сказал:
— Я дарю ее вам.
Гертер кивнул головой и молча сунул фигурку в нагрудный карман рубашки. Что-то удержало его от того, чтобы сказать «спасибо».
Потянулась череда летних дней, их проводили на большой террасе над гаражом или в бассейне на вилле Геринга… Порой фрейлейн Браун ездила навестить родственников в Мюнхен или к подруге в Италию и всегда брала с собой Юлию, которая, в свою очередь, никак не могла оставить маленького сына; впереди в машине садились шофер и кто-нибудь из сотрудников гестапо, на заднем сиденье устраивались они с ребенком и играли в какую-нибудь игру. Зигги рос и превращался в шустрого пострела, он ни на минуту не закрывал рта и ни минуты не мог усидеть на месте. Он щебетал не переставая, в том числе с Блонди и с собачками фрейлейн Браун; если порой ему случалось набедокурить, он всегда сознавался, что это сделал он, заваливался в кресло, молотил ручками и ножками подушки, кувыркался, вставал на голову и, изображая страшное чудище, полз по полу, призывая на место происшествия маму, тетю Эффи или дядю Вольфа: «Они уже видели, что я натворил?»
«Дядя Вольф», — повторил про себя Гертер. Что общего у Гитлера с волками? То, что и тот и другие хищники? В двадцатые годы Вольф была его подпольная кличка; затем его штаб-квартиры в Восточной Пруссии, в России и на севере Франции назывались «Wolfschanze»[10] и «Wolfsschlucht».[11] Блонди тоже была похожа на волка; одного из щенков, которых она принесла к концу войны, Гитлер решил воспитывать сам и дал ему кличку Вольфи. Homo homini lupus est — человек человеку волк. Может быть, таким образом раскрывается его представление о себе самом?
Летом сорок первого был приведен в исполнение план «Барбаросса», но Фальк признался, что реальные события в ту пору проходили мимо его сознания. Когда-то он активно участвовал в политике, продвигался с самых нижних ступеней с револьвером в руке, но с тех пор, как стал подавать на стол кофе с печеньем господам, вершившим большую политику, он больше не следил за ней, потерял к ней всякий интерес. Лишь когда война закончилась, он понял, сколько бед наделал его шеф за эти годы, к примеру, он догадался, о чем шушукались Гитлер с Гиммлером, когда, надев солнечные очки и взяв в руки горные палки, отправлялись в длинные прогулки в сторону чайного домика и обгоняли всех остальных — чтобы никто не мог услышать их разговор. Даже Фегеляйна они никогда не брали с собой.
— Фегеляйна? — переспросил Гертер. — А кто такой был этот Фегеляйн?
— Группенфюрер СС Герман Фегеляйн, — сказал Фальк. — Обаятельный молодой высший офицер, личный представитель Гиммлера при Гитлере. Его еще называли «Око Гиммлера». По настоянию Гитлера, он женился на Гретель, сестре фрейлейн Браун. Это понадобилось, чтобы придать фрейлейн Браун, ставшей таким образом невесткой генерала Фегеляйна, больше веса в глазах общества. Гитлер устроил для них пышную свадьбу, но Фегеляйн мало интересовался Гретель.
— Он увивался за женщинами, — пояснила Юлия, выражение лица которой красноречиво говорило о том, что порок имеет массу разновидностей. — Между супругами то и дело разыгрывались отвратительные сцены.
— За линией Восточного фронта, — продолжал Фальк, — к тому времени уже насчитывались десятки тысяч убитых, а летом сорок второго по Европе пошли первые поезда, увозившие людей в лагеря смерти.
Он слегка покачал головой, словно сам не мог поверить в свои слова.
— Все шло, как он и задумал с самого начала. С каждым днем он все ближе стоял к своей великой цели — уничтожению еврейского народа, но никто из нас об этом не догадывался. Фрейлейн Браун об этом тоже не подозревала.
— Сегодня, спустя столько лет, нам кажется, — подхватила Юлия, — что он тогда весь был в грезах, уверенный, что человечество навсегда запомнит его как своего спасителя и величайшую личность мировой истории. Из-за этого изменилось даже его отношение к сыну.
Все заметили, что он стал уделять ему больше внимания, во всяком случае, когда рядом не было никого из посторонних. Фальк однажды видел, как он, стоя в своем кабинете, держал Зигги на руках и что-то ему говорил, показывая в сторону гряды Унтерсберг, возвышавшейся за окном. Или как он, усадив Зигги на колени, делал для него набросок карандашом: рисовал запущенный уголок старой Вены — у него это очень хорошо получалось, он обладал талантом и фотографической памятью. Когда он рисовал, он надевал очки, о существовании которых не должна была знать Германия. В другой раз — вскоре после сокрушительной бомбардировки Гамбурга в июле 1943 года — он ползал по полу на коленях, играя с Зигги в «шуко» — так называлась заводная игрушечная машинка, которую он ему подарил, — ею можно было управлять с помощью проволочки, крепившейся на крыше. Чтобы не вызвать подозрений, он делал ему лишь очень скромные подарки. Юлия как-то раз услышала, как он на террасе в присутствии фрейлейн Браун сказал Борману:
— Возможно, я стану основателем династии. Тогда я усыновлю Зигфрида, точно так же, как Юлий Цезарь усыновил будущего императора Августа.
Сказано не без иронии, но, возможно, это была не просто шутка. От него всего можно было ожидать.
13
Гитлер все чаще целые недели и месяцы проводил в своей штаб-квартире в Восточной Пруссии. После Сталинградской битвы на русском фронте все больше беспокойства вызывал натиск еврейско-большевистских ублюдков, да и в Северной Африке дела шли не лучшим образом, пришлось отказаться от цели всего похода — взятия Иерусалима; между тем под англо-американскими бомбардировками немецкие города один за другим превращались в развалины, погибли сотни тысяч людей, но никто не хотел смотреть правде в глаза, даже после вторжения войск на территорию Германии в июне 1944 года: до тех пор пока сам Гитлер нерушимо верил в окончательную победу, ни у кого не было причин сомневаться в правомерности его пребывания во главе империи. Все знали: тайное оружие, бывшее, по словам Геббельса, в стадии разработки, вскоре изменит ход войны в пользу Германии. В действительности ядерное оружие, этот своего рода вагнеровский меч Нотунг, ковали в Америке под руководством изгнанных из Германии евреев. Тем временем, как понял Гертер, вся система под руководством Бормана стала потихоньку прятаться под землю. Вот уже целый год сотни невольников день и ночь прокладывали многокилометровый лабиринт коридоров и бункеров, который должен был связать между собой все здания; там предусмотрели буквально все: от комнат шефа и его подруги, отделанных внутри драгоценными породами дерева и устланных коврами ручной работы, до жилища Блонди. Многочисленные кухни, кладовые, детские, рабочие помещения, архивные склады, штаб — квартира, телексные, ставка гестапо, доты, установленные на стратегически важных участках, — на поверхности для охраны возводились вахтенные башни, оснащенные скорострельным оружием.
Фрейлейн Браун так же, как и все остальные, всячески отгораживалась от реальной картины войны, напоминавшей о себе на Оберзальцберге лишь приглушенным гулом подземных взрывов. Изредка объявляли воздушную тревогу, о чем, по всей вероятности, немедленно докладывали шефу: через несколько минут он всегда перезванивал, настаивая, чтобы фрейлейн Браун немедленно спускалась в убежище. Она по-прежнему сильно огорчалась, когда ее Ади не было дома, но теперь у нее был сын и Юлии уже не приходилось ставить портрет возлюбленного возле ее тарелки. В то же время Юлия не могла не заметить, что обстановка разрядилась, едва лишь скрылась из виду сопровождаемая эскортом мотоциклистов колонна из черных «мерседесов», увозившая с собой все и вся: Бормана, Мореля, сменившего Брюкнера Шнауба, Гейнца Линге, секретарш, повариху, Блонди и двадцать больших чемоданов, вмещавших в себя полный багаж шефа. Оставшиеся на Бергхофе сразу же достали сигареты и закурили, отовсюду доносились раскаты смеха, в том числе из жилого корпуса рядового состава СС; где-то даже вставили в патефон пластинку с американским джазом, этой примитивной «нигерской музыкой», — все напоминало разлившиеся воды реки, которая потихоньку начинает размывать плотину. Вслед за первой волной «эмиграции» и другие начальники стали уезжать с горы, вдруг потерявшей все свое значение. Юлия вспомнила, как фрейлейн Шпеер, прощаясь с фрейлейн Браун, заметила, что Зигги все больше становится похож на нее, Юлию. Фрейлейн Браун хмыкнула, но потом надула губки.
