Дидье Ковеларт - Евангелие от Джимми

— Да идите вы! Я не верю в Бога, плевать мне на наследство неведомо от кого, а вас я знать не знаю. Счастливо оставаться.

Я дергаю за ручку. Дверца не открывается. Ищу кнопку разблокировки, оглядываюсь на судью, и у меня вдруг опускаются руки. Что это с ним? Смотрит с убитым видом на отца Доновея и, страдальчески морщась, повторяет:

— Он не верит в Бога?

— Пути Господни… — начинает священник.

— В протоколе не предусмотрено такой статьи!

— Джимми, — вмешивается психиатр, пристально, но по-доброму глядя на меня, — давайте внесем ясность: когда вы заявляете «Я не верю в Бога», что это значит — что вы о нем не задумываетесь, что религия вам претит или что вы утратили веру?

— Это значит, что я в гробу видал святых отцов, докторов и судейских! Куда уж яснее?

Вот так, пусть обозлятся и сами выкинут меня из машины — но нет, они перешептываются, кивая, будто я успешно прошел какой-то тест.

— И он ведь так говорил, не правда ли? — радуется психиатр.

— Не могу полностью согласиться относительно формы высказывания, — вздыхает священник, — но по сути…

— Будем считать, что он поклялся, — решает судья, взглянув на часы, и протягивает мне синий конверт.

Внутри картонная папочка, я открываю ее и вижу свой анализ крови на бланке диспансера с Леннокс-авеню и с датой — 1 июля.

— Откуда это у вас? Диспансер же взлетел на воздух!

— Результат передали нам как раз перед взрывом.

Пробегаю глазами столбики цифр. Ничего особенного, все показатели укладываются в норму, кроме холестерина и мочевины, но что в этом такого, тоже мне, сенсация. На следующей странице вместо цифр — буквы, всего четыре, сто раз повторяются в разном порядке: это моя генетическая матрица. Сзади подколоты листки другого цвета. На них нет имени, и шрифт другой, но порядок букв ТАГЦ, кажется, точно такой же.

— Это тот человек, из которого сделали меня?

— Да.

— Он хочет остаться неизвестным.

— Мы этого еще не знаем, — бормочет доктор, покосившись на священника. — Но Белому дому пока нежелательна огласка. Вы являетесь клоном человека очень и очень значимого… в мировом масштабе… Но значимость его, к сожалению, дает повод для споров.

— Я что, наследник Макдональда?

У них отвисают челюсти.

— Нет, вы скажите, если во мне течет кровь Макдональда, да со всеми его судебными исками, я лучше переливание сделаю! Не надо мне такого наследства! Тысяча лет тюрьмы за пособничество ожирению — ну спасибо, удружили!

— Речь идет не о «крови Макдональда», мистер Вуд, — перебивает меня судья и щелкает пальцами перед своим носом.

Я вздрагиваю, ощутив задом вибрацию. Машина-то покатила!

— Куда мы едем?

— К вам домой. В вашем состоянии вам нельзя ехать поездом.

— В моем состоянии… Вы о чем?

— Вам предстоит пережить шок. Не беспокойтесь, я звонил вашему хозяину и предупредил, что вы заболели.

— Да чья же во мне кровь, в конце концов?

— Христа.

Я перестаю дышать, ищу на их лицах хоть тень улыбки, надеясь, что это юмор, метафора или ляпсус. Но нет: доктор смотрит на меня, как будто смакуя свой диагноз, священник почти благоговейно склоняет голову, а судья, подняв брови, кивает с сочувственной гримасой. Не могу удержаться от нервного смеха; их лица застывают, но не меняют выражения, как будто все мои реакции им заранее известны.

— А откуда она взялась-то, кровь Христа? Это что, вино, которое священники пьют на мессе? Из чего меня клонировали — из мерло или из шардонне?

Судье хоть бы что; он протягивает руку, перелистывает бумаги у меня на коленях, находит фотографии — позитивы и негативы, увеличенные, отретушированные.

— Вы когда-нибудь слышали о Туринской плащанице? — спрашивает священник каким-то севшим голосом.

— Это покрывало, что ли, в которое Христа завернули, когда сняли с креста?

— Да, погребальный саван.

— Кончайте чушь пороть: что я, телевизор не смотрю? Ваш саван — он раскрашенный, и кровью его измазали, кисточкой нанесли для правдоподобия. Это может быть чья угодно кровь, если я из нее, так это все равно что родиться неизвестно от кого.

Мне отвечает судья — убедительно, с расстановкой:

— Я приложил к документам полное научное досье по вопросу Плащаницы, Джимми. На двадцать пятой странице вы найдете обоснованное опровержение гипотез о краске и позднейшем нанесении крови. С генетикой трудно спорить: ваша ДНК идентична ДНК человека, распятого в I веке нашей эры, — по всей вероятности, пророка, известного под именем Иисуса из Назарета.

— Был он сыном Божьим или нет, — добавляет психиатр, — это другой вопрос, но, возможно, вы поможете на него ответить.

Картонная папочка падает у меня из рук, листки рассыпаются, священник бросается их собирать. Мельком вижу какие-то чертежи, диаграммы, бланки с грифами военных лабораторий, штампы «секретно». Отчаянно пытаюсь сглотнуть, но в горле пересохло и во рту ни капельки слюны.

— Вы хотите сказать… вы пытаетесь убедить меня, что я родился от пятна на простыне?

— Не какого-нибудь пятна, — улыбается отец Доновей. — И не на какой-нибудь простыне.

Я оседаю, откидываюсь на подголовник и закрываю глаза.

— Ну что, — раздается над самым ухом зычный голос судьи, — как вы себя теперь ощущаете?

Будто чемпиону, выигравшему матч, подсовывает микрофон: поделитесь впечатлениями. Я не отвечаю. Неясные картины мелькают в темноте под веками. Белые халаты снуют вокруг стеклянных трубок, клубится голубой пар у открытой морозильной камеры, мечутся в клетках крысы, и крест надо мной растет, растет и вдруг обрушивается на меня… Те самые кошмары, что снились мне всю жизнь.

Я открываю глаза. Лимузин едет по Меритт-Фривэй.

— Что вам от меня нужно?

Судья достает пачку витаминных сигарет, протягивает мне, я качаю головой, он убирает ее назад.

— Времени у вас достаточно, Джимми, — говорит он. — В ближайшей перспективе — полчаса на изучение вашего досье: естественно, мы не сможем дать вам его с собой. Таким образом, вы приедете домой уже зная все, что должны знать, и будете подготовлены, чтобы принять решение.

— Какое решение?

Психиатр вытягивает ноги и вдруг заявляет с непонятной мне гордостью, что никто не собирается принуждать меня насильно.

— Да к чему принуждать?

— К вере в себя. Вы должны сами принять свою сущность… я бы даже сказал, свою роль.

— Ибо вы, возможно, являетесь, — подхватывает священник, — повторяю, возможно, ибо мы еще ничего не знаем наверняка… являетесь тем самым Мессией, чье возвращение предрекают нам Евангелия…

— Или всего лишь эрзацем, продуктом биотехнологии, которому не бывать осененным благодатью, — добавляет судья.

— А почему вы именно сегодня мне это преподнесли? Потому что мне тридцать два года и время не терпит, Христос-то умер в тридцать три?

Они удивленно переглядываются — похоже, не ожидали такого поворота. Совсем что ли, за дурачка меня держат?

— Мы потеряли ваш след, Джимми, — отвечает отец Доновей. — Исследовательский центр, где вы родились и провели первые шесть лет жизни, сгорел, а вы, если мне будет позволено так выразиться, чудесным образом спаслись.

Я вспоминаю шоссе, мою обгоревшую пижамку, машину Вудов…

— Вы совсем не помните меня, Джимми? — продолжает он тихо. — Я был тогда молод, еще не растолстел… Вы росли у меня на руках, я учил вас, заложил основы религиозного образования…

Я смотрю на него во все глаза, даже голова начинает болеть от напряжения. Пытаюсь представить его в белом халате, на тридцать лет моложе… Нет, отвечаю, зря он старался: о первых шести годах своей жизни я ничегошеньки не помню. И пусть не пудрят мне мозги, будь я тем самым клоном, они давно бы меня нашли.

— Вспомните, какое было время, — вздыхает судья. — Конец правления Клинтона, чудовищно раздутый бюджет национальной безопасности, миллиарды долларов, угроханные на спутниковый шпионаж, от которого никогда по-настоящему не было толку… А сколько создавали следственных комиссий, искавших любой предлог, чтобы свалить президента: тут тебе и скандалы с недвижимостью, и минет на рабочем месте, и законспирированные научные программы… Спецслужбы Белого дома, конечно, пытались разыскать вас, а как же, но на тот момент важнее было сохранить ваше существование в тайне, а найдись вы, утечек информации было бы не миновать, и тогда пришлось бы официально оправдывать клонирование человека, в то время как Билл Клинтон во всех своих выступлениях его осуждал. Ну а у администрации Буша были… другие приоритеты. В наступившем потом хаосе о вас просто забыли. Впрочем, все думали, что вы умерли, как и ваши братья.

— Братья?

— Вы были не единственным эмбрионом, мистер Вуд. Девяносто четыре неудачи потерпели ученые с кровью Христовой: выкидыши, патологии внутриутробного развития, мертворожденные младенцы. Только один был благополучно выношен и родился живым: это вы.