Дарья Орлова - Все пиарщики делают это!
Я обреченно оскалилась. Пеночкин, человек с фамилией-диагнозом, пресными усами и манерами стареющего провинциального ловеласа, не написал вовремя ни одной статьи (а некоторые он вообще не написал). С несказанной радостью мы бы вообще отказались от его сомнительных услуг, но именно его народ почему-то считал честнейшим журналистом Сибири. Честностью Пеночкин бойко торговал. Писал он по большей части жуткие вещи. «Молодежь или пенсионеры? Вопрос отнюдь не риторический. Ведь если завтра на избирательные участки придут только пенсионеры, то, как бы они ни проголосовали, наша страна вымрет...» Или: «Характер русского человека – это, я считаю, совокупность поведения в условиях внешней и окружающей среды».
Весь этот бред из статей Пеночкина мы вычеркивали. В ответ он заявлял, что мы – губители ростков демократии в России, которые и так почти выжжены Кремлем. С такими, как мы, у страны нет будущего... Не знаю. С такими, как Пеночкин, даже ее настоящее сомнительно. Уже хотя бы потому, что к своим без малого сорока годам Пеночкин детьми не обзавелся. Он имел троих брошенных жен и маму, с которой жил, – престарелую нимфетку и мужененавистницу.
И вот мы ждали его интервью с заместителем губернатора Северского края о судьбах России. Замгубернатора, утомленный жизнью патриот, был одновременно похож на богомола и на старый велосипед, но глаза имел чувствительные, как у больной коровы. По телефону он честно предупредил:
– Пусть ваш Пеночкин, извините, придет в четверг утром... потому что к вечеру, извините, я собираюсь уйти в запой. У нас, простите, партийная конференция.
Интервью от Пеночкина мы все-таки получили. Начиналось оно так: «Я пришел в кабинет замгубернатора задавать вопросы. Но вдруг неожиданно для себя понял, что его ответы мне не нужны. Я сам многое чего могу рассказать ему – куда должны двигаться страна и Северский край. К сожалению, ответом мне было в основном глубокомысленное молчание...».
Мы с Василисой хором взвыли. К вечеру справились с тезисами и речами, а все ростки «демократии» у Пеночкина были вырваны недрогнувшей рукой. Попадись он нам самолично, мы бы еще многое у него вырвали... Еще раз заварили чай с травами и задумались об ужине.
В это время Митя и Гарик, ценители прекрасного, странным образом оказались в единственном на целый Северск стриптиз-клубе с названием «Кооператор» и пару раз уже позвонили оттуда, сообщая, что девочки скучные и полусонные, раздеваются неохотно и все время путаются в штанах от пижам.
– Гарик, ты уверен, что это стриптиз-клуб? – не выдержала я. – Может, женская общага?
На том конце провода раздалось жизнерадостное ржание.
– А что, общага – это даже лучше! Сто лет, Дашка, не был в женских общагах! Эх, годы молодые!.. Слушай, прихожу один раз в общежитие к волейболисткам, а у них света нет... я тебе рассказывал?
– Раза четыре.
Гарик загрустил.
Перцель дважды позвонил Ваське – спросить, как обстоят дела на сибирских фронтах, заодно узнать, любит ли она дождь и вишню, и сказать, что в детстве ненавидел гороховый суп и пианино.
Горел камин – последние августовские ночи холодны. Во дворе уже почти сентябрьский ливень шипел, как плохая сотовая связь, и от этого хотелось приключений – надеть драные джинсы, взять гитару и орать под дождем: «Такие дела, брат, любовь!..»
Впрочем, я не умею играть на гитаре. Поэтому сижу и листаю в журнале «Бизнесмен» скучнейшую статейку о Петрове, борце с экстремизмом, национализмом и плохой погодой на территории России. Заказные уши торчат из заметки так, что чуть не задевают лицо во время чтения. Раньше «Бизнесмен» был веселее.
Внизу зашумело. Это Капышинский ворвался в дом, мокрый, как улитка, тоскующий, как Байрон, потому что Виолетта вчера отказала ему в любви с бестактностью, характерной для блондинок. Однако он не забыл принести пакет еды из местного ресторана «Триумф-палас», тем более что в холодильнике оставалось только полпачки творога и банка морской капусты (да кто же у нас все время покупает морскую капусту, в конце концов?!).
Отдельной строкой я ненавижу словообразования вроде «Триумф-отель», «Элит-палас» и «Клуб-эксклюзив». Даже больше, чем кока-колу.
В этих заведениях кофе всегда отдает пластмассой, овощи гипсовые на вкус, а на потолке лепнина. Такое ощущение, что еда в «Элит-паласах» – элемент интерьера, а сделана она из тех же стройматериалов. И точно. Фаршированный кальмар был резиновый, но нам было все равно – Ваське, сияющей влюбленностью, мне, пребывающей в эйфории, и бедненькому Капышинскому.
– Капа, – проникновенно объясняла Васька, – я думаю, все пошло не так, когда ты начал рассказывать Вете о своих детишках.
– Мужчина раскрывается в детях!
– Ммм... и поэтому ты рассказал, как твой младший кидается творожными сырками в автобусы?
– Я должен был рассказать, как старший написал в цветочную вазу?
– Ты мог бы вообще не трогать детей и поговорить с ней о маникюре...
– Я говорил!
– Ты говорил: «Я знаю, чего жаждет твое саднящее лоно!» – и пытался расстегнуть ее лифчик.
– Ой, правда?.. – смутился Капышинский.
Женщины не любят Капышинского, и в этом предмет его особой трагической гордости. На то есть причины: во-первых, у него жена и трое детей, во-вторых, у Капы выражение лица выздоравливающего маньяка. Но мы любим его – не как женщины, а как старые боевые товарищи – за изящество логических построений и ядовитый язык.
– Капа, – отвлеченно сказала я, разглядывая каминную решетку, – как ты думаешь, существует в России серьезная антикремлевская сила?
Васька недовольно навострила ухо.
– Серьезная? Ты имеешь в виду – не всякая шушера вроде недопосаженных сенаторов и недовольных губернаторов?
– Реальная сила.
– Ну, положим, Запад. Хотя знаешь, Дашка, Запад сегодня – не столько антикремлевская, сколько прокремлевская сила. И не потому, что президент кого-то напугал или перехитрил. Просто для того же ООН наша управляемая демократия вполне приемлема. По крайней мере, есть внятные правила игры, а не полное разгуляево, как десять лет назад. Для Запада «демократия» – синоним «бабла». Пока есть возможность более-менее свободно рубить в России бабло, они готовы думать, что у нас тут свобод полон рот.
– Теоретически у нас есть свобода слова...
– А что в ней хорошего?! Это привело только к хаосу и безответственности. Сами знаете: русский человек, как дитя, не задумывается о словах, которые произносит и печатает. Только прямой удар в тыкву заставляет его сообразить, что сказано лишнее. Вы посмотрите, лучшие люди: Достоевский, Флоренский, Лосев – как попадут на зону, только тогда и начинают задумываться о совести. Только тогда понимают, что слово – страшная сила.
Мы понимали. Это было любимой теорией Капышинского.
– Поэтому – никакой демократии! Демократия в России – хуже, чем гей-парад. Нам нужен царь, император. Монарх.
– Хорошо, не Запад... – Если ловко не перебить Капышинского, мы еще трое суток будем слушать размышления о монархии. – Есть еще олигархат. Сила реально существующая, хоть и размытая. Олигархи, например, могут выдвигать альтернативных кандидатов на выборах, корректировать экономическую политику...
– Ха, – махнул рукой Капа, – ничего антикремлевского в этом уже нет! Сегодня дружить с властью гораздо приятнее и дешевле, чем бодаться. Олигархат делом занят, причем каждый своим. У кого были амбиции вмешаться в политический процесс, те – сами знаете где. У всех остальных ни дерзаний, ни терзаний. Их главная задача сегодня – ускользнуть из-под пальцев Кремля, как женская грудь первого размера.
Образ мне понравился. Я пошла налить еще чаю и тихонько выбросила на кухне огрызок кальмара. Когда вернулась, Капа продолжил свои «рассуждансы»:
– Если сегодня антикремлевская сила где-нибудь и может возникнуть, то только в самом Кремле – все рычаги власти сосредоточены именно там. Без реальной власти нет смысла создавать оппозицию.
– Неужели в администрации президента?!
– Вполне. Чтобы быть ближе к телу. Но тут нужна гениальная конспирация. – Капышинский задумчиво почесал профессорскую бородку – Тайная оппозиция, тайное сообщество... я давно это чувствую. Что-то вроде масонской ложи, а, может, она и есть.
– Капа, ты бредишь.
– Нет, послушай, – с энтузиазмом заспорил он, и в его уверенности был оттенок шизофрении, – масонские ложи никто не отменял, они по-прежнему существуют, и они по-прежнему глубоко секретны.
– Масоны... – пробормотала Вася. – Это же оккультная секта? Мистика?
– Масоны, – торжественно сообщил Капа, – это всемирное тайное общество, замешенное на мистике и политике. В средние века объединяло строителей и архитекторов. Потом обросло идеологией, позаимствовало кое-какие идеи у буддизма, восточных философов, греческих космогонистов. Так что от строителей сохранились только символы – молоток и кирка. Масоны всегда были мастерами политических интриг, в начале двадцатого века масонская ложа сплошь состояла из политиков и финансистов. Половина первого состава русской Государственной Думы числилась в масонской ложе! И сегодня ложа прекрасно может заседать в Кремле.
