Александр Снегирёв - Тщеславие
— Любят, блин!
[128] Димка подплыл к Лисе, тронул её за плечи ласково:
— Дай посмотрю...
Лиса влепила ему пощёчину, но потом всё-таки позволила осмотреть глаз.
— Темно, конечно. Но ссадин, кажись, нет. Только синяк будет, — радостно объявил Димка.
— Мало того что премию дадут тебе, так ты мне ещё глаз чуть не выбил!
— Ты тоже мне в глаз дала! А кому премию дадут — неизвестно.
— Все видели, как ты к Гелеру подлизывался! Рассказик написал и всем раздал. Хитрюга! Прикидываешься простачком.
— Не подлизывался я, он сам поговорить хотел! А рассказ я написал, потому что меня попёрло! Что мне терпеть, что ли?! Ты же писательница, ты же понимаешь, о чём я!
— Не надо меня жалобить! Ещё про вдохновение мне расскажи, блин! И вообще, ты москвич, на х#й тебе деньги?!
— Что значит на х#й? И при чём тут, москвич я или нет? Москвичам что, деньги, по-твоему, не нужны?
— Да у вас тут денег до хрена! Только руку протяни! А у нас! Ты вообще знаешь, как простые люди живут?!
— Ты меня с кем-то путаешь, Лиса. У меня папа не олигарх. Я такой же, как и все. Кто-то в Москве родился, кто-то на Марсе, а кто-то в таёж[129]ном посёлке Палатка! — Это Димка меня вспомнил. Я в посёлке Палатка родился. Мать геологом была, а отец тогда только откинулся.
— Мне эти деньги очень нужны, очень! — Лиса вдруг взвизгнула. — Как мне их заработать?! Проституткой стать?! Проходили уже, у нас знаешь, сколько проститутка получает? Пятьдесят баксов максимум, да ещё неизвестно, на кого нарвёшься! Меня парень бросил, ушёл к дочке мэра. Знаешь почему? Она себе губы в Москве сделала. У неё, как у Анджелины Джоли теперь! Сучка, блин, драная! Всем так и хочется туда х#й засунуть! И ему захотелось. Сиськи мои ему не нравятся! Большие, говорит! Так я уменьшу, будут как у пятнадцатилетней! Я рожала, у меня сыну шесть лет, в следующем году в школу... — Лиса вцепилась в кафельный бортик обеими руками и подбородком прижалась, что бы он не трясся. — Я всё знаю. Такие губы, как у неё, больше не модные, я в журнале прочла. Сейчас такие пикантные, с припухлостями по бокам самый шик, правда? — Лиса очень искренне посмотрела на Димку, будто он был специалистом в тенденциях пластической хирургии. Димка понял из всего этого только то, что губы у неё свои, не обколотые.
— Вообще-то у тебя губы красивые... ты это...
— Чё ты мне втираешь?! Я себе реальные губы сделаю, как в Москве! Я себе сисечки аккуратненькие сделаю — пипец! Живот подтяну! Я до [130] кризиса успела кредит взять, щас премию получу, на всё хватит! Я урою эту п###у с её двумя кусками мяса! И тебя урою...
***
Наскоро обтеревшись футболкой, Димка поспешил прочь от бассейна, поближе к людям. Ведь где-то сейчас народ собрался, бухнуть в последний раз. Свет успели починить. В коридоре на Димку, откуда ни возьмись, выскочила филологиня:
— Хватит меня мучить! Я всё решила, я сама всё расскажу!
Димка вздрогнул от неожиданного появления конкурентки, ничего не понял из её слов, заметил только, что живот у неё исчез.
— Не выйдет меня шантажировать, понял?! — Филологиня залепила ему пощёчину. Димка ещё никогда не получал целых две пощёчины в течение десяти минут. Да ещё от разных дам. Именно в этот момент из своей комнаты, у двери которой они стояли, вышла романистка из Тёплого Стана. Увидев сцену, она ахнула, хихикнула, извинилась и собралась захлопнуть дверь обратно.
— Куда пошла?! Сейчас я тебе кое-что покажу, не пожалеешь! — крикнула филологиня романистке.
Димка схватил филологиню за плечи и развернул к себе, чтобы отсутствующий живот не было видно.
[131] — Извините, — обратился он к романистке, за-
стывшей в дверях. — Извините, — сказал он ещё
раз, обращаясь почему-то на «вы».
Жительница Тёплого Стана придурковато улыбнулась и захлопнула, наконец, дверь. Всё сошло за пьяную разборку двух закрутивших романчик литераторов. Димка вздохнул облегчённо, захотел отодвинуть от себя филологиню, но та крепко обняла его. Её груди расплющились о Димку, и он вспомнил её тело в каплях воды.
— Мне так нужны эти деньги... Брата менты за пять граммов взяли, откупить не на что...
Филологиня плакала.
* * *
Тем временем остальные молодые литераторы собрались на очередную и последнюю литературную дискуссию. Если бы спросить тогда каждого по отдельности, зачем он пришёл, никто не смог бы ответить ничего вразумительного. Если раньше фавориты (как им казалось) из одной номинации могли позволить себе роскошь дружить с фаворитами из другой, то теперь всех уравняли. Всё равно, что пять независимых княжеств объединили в одно, и князья и князьки со дня на день ожидали назначения одного из них главным. Литераторы пили, и некоторые уже успели порядочно нагрузиться.
[132] —Я сейчас видел, наши в люксе у Зотова заперлись. Небось обсуждают, кому приз, — возвестил собравшимся Армен, имея в виду членов жюри.
— Квасят! Мамадаков уже третье утро жвачку жуёт, а всё равно пасёт за километр! — с крестьянским говорком добавила Наташка.
— Вот вам, Михаил, Тарковский нравится? — обратился Марат к вошедшему Димке.
— Поэт или режиссёр? — уточнил Димка, с дрожью вспоминая призрака на костыле. «Почему Марат спросил? Он что, знает про призрака? Тоже видел?» Димка вдруг понял, что никогда не читал стихов Тарковского. Не потому, что не уважал или что-то в этом роде, а просто не складывалось. Бывает, живёшь, к примеру, рядом с известным музеем, а никогда там не был. Так и у Димки с Тарковским. «Интересно, знает ли об этом призрак? О том, что я его стихов не читал. Может, если бы я читал, у меня бы с ним по-другому отношения сложились», — подумал Димка.
— Поэт, — задиристо заявил Марат.
— Хороший поэт, — дипломатично ответил Димка, думая, что призрак, возможно, его сейчас слышит, и одновременно надеясь, что Марат не попросит процитировать любимое стихотворение.
— Что значит «хороший»? — ещё задиристее настаивал Марат.
Димка пожал плечами, усмехаясь, и поглядел на остальных, как бы ища понимания.
[133] — Моя бабушка много общалась с Тагковски-ми, с отцом и с сыном, оба были специфические, — высказался драматург-революционер.
— А вам Тарковский нравится? — выкнул Марат Лисе, не отреагировав на ремарку революционера. Не дав Лисе ответить, Марат продолжил: — Вот у вас у обоих волосы мокрые, я вижу. Вы где-то вместе вымокли, так или не так? — В его голосе стали поблёскивать искорки истерики. Филологиня мрачно усмехнулась, наигрывая на гитаре. Она успела умыться и подложить фальш-живот на место. Димка убедил её сделать это, заверив, что доносить не собирается.
— Давайте за здоровье Липницкой выпьем! — громко предложил Саша. — Хорошая она женщина, устроила этот конкурс, выбила деньги...
— Да помолчи ты, гомосек! — перебил Марат.
— Что... я... да ты... — стал барахтаться в словах Саша, весь покраснев ужасно. «Эта его манера краснеть совсем никуда не годится, — подумал Димка. — Никакого очарования, только дефекты кожи становятся заметнее и плохие зубы».
— Подлиза! За Липницкую выпить! А зачем?! Думаешь, она тебе приз даст! Не даст она тебе ничего! Соси! Co-си! Ха-ха-ха! — Марат обрадовался собственному незатейливому каламбуру. Так радуются приличненькие, затюканные мамочками отличники, когда впервые решаются вывести на стене подъезда слово «жопа». Их потом бывает трудно остановить. Марат так завёлся, что даже [134] его тик изменил параметры; глаза то подолгу не моргали, то моргали часто и мелко, как изображение в барахлящем телевизоре. — Спонсоры денег пожалели на нас! Поигрались в меценатов и устали. Ты, Маринка, где хвост промочила? О, да у тебя фингал! Кто поставил? — Марат подскочил к Лисе. Она добросовестно припудрила следы Дим-киной пятки на скуле, но скрыть их целиком не смогла.
— А твоё какое дело? — огрызнулась Лиса. — Я тебе чё, жена, отчитываться?! Заведи себе какую-нибудь чернавку в парандже и води на шлейке, а от меня отвянь!
— Ба-а-а! Девчонки, пацаны! Санёк прав, пора накатить! — пригласил всех Армен, но было поздно.
— Чернавку в парандже?! — взвизгнул Марат. — Ты что-то имеешь против моей религии?!
— Марат, ладно тебе, расслабься, — улыбаясь как можно миролюбивее, предложил Димка.
— Вали на х#й в свой Израиль!
«Ну вот, приехали. Взял псевдоним на свою голову».
Марат разбушевался не на шутку:
— Ты мою религию не трожь, проститутка! Вы, христиане, все проститутки! Нашли кому молиться! Ха! Еврейской мамаше, которая залетела невесть от кого и впарила всему миру своего незаконнорожденного сынулю! А вы, идиоты, уже две тысячи лет плачете от умиления!
[135] — Эй, братан, притормози... — возразил Армен. — Мы, армяне, первыми христианство
приняли.
— Сосёшь всем подряд! — выкрикнул Марат.
