Елена Ляпота - Через тернии к свету (СИ)

Все тогда собрались вокруг исполина. Кровь густым ручьем текла из раны, заливая чудесное голубое платье к тому времени уже подросшей Паулы, которая, в отличие от своей мягкотелой матери, не хлопалась в обморок, а мужественно меняла ярко-алые лоскуты ткани, пытаясь заткнуть рану. Но Десмонду вряд ли что-то могло помочь, даже магия.

Глаза умирающего уже закатывались к потолку, когда он вытянул руку перед собой и едва слышно позвал Чезаро.

Тот, бледный, с красными от градом катившихся слез глазами, звучно шлепнулся перед Десмондом на колени и взял его ладонь в свою. Но Десмонд неожиданно резко отнял руку и сунул ее под кафтан. То, что он вынул оттуда, еще несколько ночей подряд мерещилось мне в полуночных грезах.

Небольшая, с четверть церковной книги, шкатулка из чистого, сверкающего при свете канделябра малахита, или иного камня. Диковинней вещицы я отродясь не встречал.

— Стоит она, по-вашему, немало, — просипел Десмонд, вперившись в меня угасающим взглядом, — Но ты, Чезаро, не вздумай ее продать. Избавься от нее, друг мой, но так, чтобы никто не нашел. Ни одна живая душа. И никому не говори про то, если только…

Что означало «если» мы так и не узнали, так как Десмонд умер. Крошка Паула глупо визгнула, впервые в своей жизни ощутив прикосновение мертвого тела, и сбросила голову Десмонда с колен.

Чезаро закрыл глаза усопшего дрожащей рукой, аккуратно приподнял его затылок и сунул под голову вышитую серебром подушку. Он так и простоял рядом, до самого утра, когда пришел священник, чтобы прочитать над телом Десмонда молитву.

Мы не знали, какой веры был Десмонд, но Чезаро был щедр, и священник закрыл на это глаза.

Хоронили Десмонда долго. Могильщик два раза спускался в яму, чтобы расширить края: исполинское тело никак не желало вмещаться в узкую обитель. И думалось мне тогда: как много тайн он с собой унес, и сколько нерастраченной магии. При мысли об этом руки сами тянулись к святому распятию, единственной реликвии, оставшейся мне от матери. Тогда я не жалел, что не знал Десмонда ранее.

Минуло около четверти года. По улицам вихрем кружили стайки пожухлых листьев, а воздух пропах сыростью взрощенной дождями земли. Дядя Чезаро уже не так грустно вздыхал, сидя по вечерам у камина, а крошка Паула, вытянувшись за лето, преуспела в мастерстве строить мне любовные глазки, ну а я в те времена был озабочен лишь одним: как выудить из потрепанного временем сознания позабытые навыки чтения и письма, уроки которых мне давал учитель, нанятый моим родным отцом. Но, сидя с гусиным пером и обрывками пергамента, я мог царапать размоченной золой лишь нелепые каракули, которые и сам с трудом мог разобрать. Покупать книги Чезаро наотрез отказывался.

Тогда-то и появился чужестранец. Едва он ступил в деревню, весть об этом разнеслась по всей округе. Шептали, будто это не человек вовсе, а существо, презревшее ад и возвратившееся на землю, чтобы нести чуму и гибель всему живому. Но слухи быстро притихли, уступив место страху.

При одном взгляде на чужеземца действительно пробирала дрожь. Если Десмонд считался исполином, этот был на голову выше и шире в плечах. И одежда была другой — наши искусницы сломали бы пальцы, но не смогли бы сотворить такую дивную ткань.

Чужеземец казался моложе Десмонда, с чуть простоватым лицом и острыми скулами, но глаза его были чересчур зоркими, ищущими по сторонам, что тогда мне ужасно не понравилось.

Он прошел через всю деревню прямиком к трактиру Чезаро, не задавая ни единого вопроса. Будто наверняка знал, где искать.

Первое, о чем он спросил, переступив порог, было о том, как умер Десмонд. Выслушав сбивчивый рассказ Чезаро, чужеземец потребовал показать его могилу. На погосте он долго стоял возле надгробия Десмонда, вытянув руки перед собой, словно поглаживая воздух. Затем повернулся к толпе зевак, незаметно выросшей в кустах за покосившимися надгробиями, и предложил пять золотых монет тому, кто выроет тело.

Толпа в ужасе растеклась во все стороны, впрочем, недалеко. Пять золотых — магический амулет против безбожия и страхом перед нечистью, и вот уже пара смекалистых мужиков бодро махали лопатами, выбрасывая комья земли.

— Я пришел не для того, чтобы попрать ваши традиции и ценности. Я хочу забрать тело Десмонда туда, откуда он родом, где покоятся его близкие, — объяснил чужеземец. Голос у него был красивым, а в глазах при этом мелькало странное выражение. Видимо, он сожалел.

Однако недолго. Сразу же после того, как тело извлекли из земли, усохшее, но на удивление не тронутое особо тленом и червями, чужеземец распорядился завернуть его в чудную мешковину, которую достал из-под полы плаща, и погрузить в любую повозку, которую ему согласятся продать. Желающих набралось много.

Чужеземец не стал дожидаться, пока деревенский люд переделит между собой право заработать гроши, и вернулся в трактир.

— Где то, что он оставил, хозяин?

Чезаро прикинулся дурачком, выпендрежно захлопал ресницами, однако глаза чужеземца буравили его насквозь, будто говорили: я вижу все твои потроха. Я наблюдал, как плечи Чезаро сгорбились, а сам он уменьшился от страха до размеров циркового карлика. Но чужеземец неожиданно отступил.

— Я дам тебе время подумать, Чезаро, — холодно сказал он, — До завтра. А если твои мысли заведут тебя в ненужное русло, я позабочусь о том, чтобы ты вспомнил…

С этими словами он ушел — тихо, словно испарился в предвечерней синеве неба за окном трактира. Я понял, на что он рассчитывал, но напрасно чужеземец считал нас такими уж ослами. Никто не отправился ни прятать сокровенную шкатулку, ни искать ей более надежное помещение. Чезаро был куда более предан усопшему Десмонду, нежели тот мог себе представить.

Опасаясь, что незнакомец владеет магией, способной развязать язык помимо воли хозяина, Чезаро повесился. Утром нашли уже закостеневшее тело.

Жена Чезаро, раздобревшая за годы сытой жизни, билась в рыданиях, прижимая к увесистой груди светловолосые головенки осиротевших близнецов. Крошка Паула стойко держалась за спинку стула посиневшими от напряжения пальцами. Я не мог выносить этого зрелища и, почувствовав себя чужим и опустошенным, беззвучно покинул трактир.

Я пересек луг и направился к обрывистому берегу реки, куда не забредали ни рыбаки со своими сетями, ни шаловливые детишки, поскольку вокруг были лишь камни да чертополох. Однако благословенного уединения найти не удалось. Чужеземец опередил меня, заняв единственное удобное место.

Он сильно изменился — голова поникла, спина ссутулилась, и даже красивый плащ, казалось, утратил разящий глаза блеск, превратившись в мутно-серую пыльную ткань.

— Можно? — осторожно спросил я, пристраиваясь рядом.

Чужеземец кивнул. Некоторое время мы сидели молча, глядя, как остывшие неласковые речные волны лижут противоположный берег. А потом он заговорил.

— Я не хотел, чтоб все вышло так. Понимаешь, я никак не могу вернуться домой без того, что оставил Десмонд. Есть дверь, но нет ключа…

— И что ты будешь делать? — спросил я.

— Не знаю, — чужеземец покачал головой, — Выживать, наверное.

— Почему? — удивился я, — Ты ведь не стар, силен, богат.

Но чужеземец лишь усмехнулся в ответ, обнажив ослепительной белизны зубы. Целые — все, как один. Он показался мне таким красивым!

— Это не жизнь, это… Разве что Десмонд находил в этом привлекательные стороны. На определенное время. Но тебе не понять.

— Орнео, меня зовут Орнео, сеньор.

— А меня… Можешь звать меня Микелла.

— Хорошо, Микелла, — я несколько секунд смаковал на губах это странное имя. Все, окружавшее чужеземца, было странным, и моя неожиданная симпатия к Микелле казалась верхом безумия.

С той поры жизнь моя сильно изменилась. После похорон Чезаро его не старая, в общем-то вдова, задалась назойливой целью — выпихнуть Паулу замуж, да поудачнее. А своей скорбящей молодости уготовила лакомое утешение в моем лице. Однако пылкого юного любовника из меня не вышло: я попросту сбежал от неприглядной судьбы, увязавшись за Микеллой.

Прежде чем покинуть Пирею, мы вновь предали тело Десмонда земле.

Тогда я и представить себе не мог, что за участь ожидает меня за пыльным поворотом, откуда началась новая, удивительная жизнь. Мы путешествовали пешими, большую часть времени ведя лошадей под уздцы. Микелла жалел скотину, сознавая, что своей непосильной ношей подписывает той смертный приговор. Я ничего не имел против — мир вокруг стоил того, чтобы посмотреть.

Вдвоем с Микеллой мы пересекли Италию, заглядывая буквально во все уголки, вкушая те радости, которые могли предоставить жалкие тесные городишки. В лесах мы охотились на зайцев, в полях — на фазанов и перепелов. А по вечерам постигали науки. Микелла многому научил меня — чтению, письму, математике, врачеванию и алхимии. Она даже пытался обучить меня своему языку, однако для меня это оказалось непосильным. Уж слишком многого я не понимал.