Борис Евсеев - Красный рок (сборник)
Странноватая мелодия, под завязочку набитая неожиданными скачками, наполненная дикими, доводящими до обморока гитарными скольжениями-глиссандо, бежала к своему завершению:
Сокол в рощу улетел.На кобылку недруг сел.
Последовала генерал-пауза и:
А хозяйка ждет милого,Не убитого, живого.
Красный рок! Corbies rock!Рок, рок, рок!..
Кельтская арфа смолкла, и зал, как саблей, рассекло надвое: одни свистели, другие требовали немедленного возобновления композиции. Недовольные сговором двух воронов и подлостью хозяйки – ломали стулья, переворачивали столы с едой.
Гнев, гнев, гнев!
Ночь, ночь, ночь!
Дух, дух, дух!
Нуль, нуль, нуль…
Как пьяный, пробирался Ходынин меж столиков в противоположный конец зала.
Corbies rock был понят им как рок России и поразил в самое сердце.
Тем временем на сцену уже выходили объявленные Пигусовым ребята из группы «Dead Animals Store». Ясные, звонкие, они, с недоумением глядя на переворачиваемые стулья, запели горячо и наивно: про жизнь молодую, про отсутствие настоящей любви…
Подхорунжий ребят не слушал. Он спешил за сцену.
Однако, дойдя до полускрытой портьерами двери, обернулся.
В спину ему смотрел старлей Рокош.
В глазах у Рокоша, чуть заволакиваясь дымом воспоминаний, дрожало пламя побед.
Подхорунжий понял все и сразу: он вспомнил последние напряженки по службе и многое другое. И тут же связал свои неудачи с Рокошем.
Заприметил он и алые штаны старлея.
«Только на свинью ему, гаеру, сейчас заскочить и осталось», – подумал Ходынин, а вслух дружелюбно спросил:
– Ты чего это здесь?
– А ты?
– Захаживаю иногда… Новенького чего послушать…
– Так классику испохабить!
– Не скажи, – Ходынин лихорадочно вспоминал, кто именно из классиков написал про воронов, – не скажи! Перекличка всех этих кельтских древностей и теперешней нашей жизни – ничего себе, в жилу. И мысли новые от этой музыки наклевываются… – меняя план вечера до неузнаваемости, добавил подхорунжий.
– Бунт и революция, вот чего у вас тут наклевывается… И еще этот бэнд шотландский…
– Был шотландский – станет русский.
Рокош вдруг улыбнулся:
– А баба у этих кельтов ништяк. Знаешь ее?
– Откуда? Ну, я пошел. А то голова лопнет.
32
Через два дня Ходынину объявили о предстоящем смещении с должности.
Еще через три: увольнение произойдет в конце текущей недели.
– На всех одеял не напасешься, – было туманно сказано наверху по поводу скоропалительного ходынинского увольнения.
Высокие слова подхорунжему передали в тот же день. Они ему неожиданно понравились.
«Оно даже и лучше. И тогда было неплохо, и нынче распрекрасно», – не в склад, не в лад подумалось ему про собственное увольнение.
Ближе к вечеру захотелось спуститься в Тайницкий сад.
Сад вечерний, сад Тайницкий плыл над Москвой-рекой и дремал. Тесно прижатые к саду, острились красные ласточкины хвосты кремлевской стены.
Сад был пуст. И все же чье-то присутствие в этом закрытом для обычных посетителей пространстве Ходынин ощущал всей кожей!
Подхорунжий оглянулся. Никого вблизи не было. Тогда он вынул из-за пазухи одного из молодых ястребков – самого сметливого, самого понятливого, усадил на руку.
– Давай, лапа, давай…
Подхорунжий давным-давно знал: сокола и ястребы на имена и клички не отзываются, реагируют только на интонацию, на повышение и понижение тонов человеческого голоса. Поэтому всю приязнь к пропавшему канюку, которого в кабачке, не спросясь, прозвали Митей и которого Ходынин теперь про себя только так и называл (потому что имя от птицы, как и от человека, если уж оно появилось, отодрать невозможно), вложил он в это: «Давай, лапа».
Ястреб нахохлился, вцепился в руку: не хотел взлетать.
Ходынин оглянулся еще раз и тихо свистнул. Потом, сойдя с дорожки, прошел по снегу к трем соснам, росшим кучно, рядом. Здесь когда-то лежал убитый балобаном умный ворон. Сейчас близ сосен никого не было: нынешние во́роны в сад не спешили.
– Давай, лапа, давай!
Ходынин тряхнул рукой. Ястреб, не привыкший к грубым движениям человеческой плоти, резковато взлетел.
Деревья тряхнуло ветром. Ястребок из виду на время исчез. И почти тут же подхорунжий увидел: ястребок гонит стаю сгустков! Не птиц, не птенцов – тех самых вихорьков, которые попадались подхорунжему здесь и раньше.
Ястребок молоденький еще только заходил на второй круг, когда острый поток воздуха ударил его из-под низу: в шею и в грудь. Ястребок упал метрах в двадцати от места, где когда-то лежал мертвый во́рон.
Сгусток исторических призраков исчез.
Ходынин крадучись подошел, глянул.
Грудка ястреба была пробита насквозь. В ней зияла огромная, круглая, по краям очень ровная дыра.
«Миллиметров 6–7», – определил на глазок Ходынин.
Не поднимая ястреба с земли, не отыскивая никаких следов, не ища никому не нужных доказательств существования тайных сил, к гибели ястреба скорей всего и приведших, подхорунжий, все так же озираясь, побрел из Тайницкого сада прочь.
33
Старлей Рокош и Олежка Синкопа спелись.
Олежка нашел в старлее внимательного и страшно отзывчивого слушателя.
Отплывая «от берегов отчизны дальной», то есть стремясь хотя бы мысленно от берегов Обводного канала доплыть до переполненных чудесами южных стран, они теперь мечтали вдвоем.
– Ты парень хоть куда, – пел восхищенный Рокош, – а Змей-Ходыныч – он только для серпентария теперь и годен!
– Верно! – мелодично соглашался Олежка, не торопясь раскрывать перед Рокошем всей прелести слов: «хоть куда». – Ты тоже – не слабак, не ламер!
– Симметрию свою бросай, – учил дальше старлей, – не пара она тебе. Мы для Олежки найдем – ого-го! А пока вдвоем с тобой такую кашу заварим – все ахнут!
– И ухнут, и вспухнут, и протухнут, – нежился в лучах заходящего, еще очень холодного солнца Олежка. – Только вот… – Синкопа в который раз уже заглянул Рокошу прямо в черные очи… – Только вот… Мне тут в одном месте сказали… Ну в общем… Авторские права на доносы и на подметные письма не распространяются. Как дрыном по голове огрели!
– Дураки, невежды, – утешал Рокош. – Мы это дело – в спецзаконе исправим. Есть у меня один законодатель. Ух, законодатель, скажу я тебе! Какой хочешь закон в Думе продавит!
– Я однотомник хочу! – петушился Олежка. Однотомник доносов, секешь? А лучше – двухтомник! В первом томе – только электронка. Во втором – открытки и обычные письма.
– Вроде не бывало еще такого на Руси… – чуть подзуживал Рокош. Правда, чувствовалось: старлей и на двухтомник согласен.
– А теперь – будет! – страстно перечил ему Синкопа. – Книга Песен? Была! Книги стихов, дневников, всякой прочей ереси? Были, блин! И кому теперь все это нужно? «Книга рекордов Гиннесса»? Нудятина! Другое дело – «Книга доносов Шерстнева»! Это же крутняк!
– Такую книгу мы продадим враз, – улыбался сговорчивый Рокош. – И без помощи Федерального агентства! С доносами – не проторгуешься. Ух, и хлебнем с тобой бузы на презентациях!.. Только ты это… Ты Ходынычу завтра плакатик-то на спину пришпандоль. Сумеешь на ходу? Когда он под мухой из клубешника возвращаться будет? Занесу я тебе сегодня плакатик… Да не в клубешник – домой.
– Домой, домой! Дома мы с тобой разберемся… Том доносов издать – не птичкам свистать! – бодрым голоском завершил беседу Синкопа.
34
Стоит терем-теремок-мок-мок, из подстанций рвется ток-ток-ток. Над холмами блещет рог-рог-рог, а из окон льется рок-рок-рок…
Красный рок слепой, гремучий, самый мерзкий,Самый лучший, ты не морок, не обман,Ты навек нам дан!
35
Весенний вечер, как тот квартирный вор, нарисовался незаметно: влез на карниз, встал у форточки, задышал кислятиной.
Старлей Рокош и Олежка Синкопа – Олежка впереди, старлей чуть сзади – шли за Ходынычем по пятам.
Алые, перепачканные свиньей штаны Рокош давно снял и выкинул, а вот ласковое поручение, данное ему наверху, в памяти бережно хранил:
– Вы в кабаке этом посматривайте, что да как. Но пока ни во что не вмешивайтесь. Перед Ходыниным своих намерений не обнаруживайте.
«Как бы не так. Не вмешивайтесь! Это – шиш!.. А вот обнаруживать себя, и верно, незачем».
Следя за пропадающей и вновь появляющейся фигурой, – верней, только за верхней частью фигуры подполковника Ходынина, только что взобравшегося по крутой лестнице на Замоскворецкий мост, – Рокош думал про то, какой же дурень Олежка Синкопа! И прозевал момент, когда Змей-Ходыныч вынул из-за пазухи и опустил на землю какой-то посторонний предмет.
Через тридцать секунд зубья маленького, но цепкого капкана впились Олежке в здоровую ногу чуть выше щиколотки.
