Эдуардо Мендоса - Правда о деле Савольты

— Он — апостол. Таких, как он, много. Давай подойдем поближе.

Рока был одним из — тех немногих анархистов, которых мне довелось увидеть до зверского нападения девятнадцатого года. Одно дело анархизм, а другое — анархисты. Мы увлекались анархизмом, но не соприкасались с анархистами. И тогда, и потом, в течение долгих лет, у меня было очень живописное представление об анархистах: хмурые, суровые, бородатые люди, подпоясанные широкими шерстяными поясами, в блузах, в шляпах, безмолвно застывшие за баррикадами из сломанной мебели, за железными решетками камер Монтжуика, скрывавшиеся в темных закоулках кривых улочек, в трущобах, в ожидании своего часа, который придет к ним то ли на счастье, то ли на беду, и хрящеватое крыло гигантской холодной летучей мыши нависнет над городом. Люди, которые таились в ожидании, вспыхивали в ярости и были казнены на рассвете.

Свидетельский документ приложения № 3.

(Приобщается английский перевод, сделанный судебным переводчиком Гусманом Эрнандесом де Фенвик).

На лицевой стороне учетной карточки в левом и правом углу расположены друг против друга фотографии вышеуказанной личности. Фотографии почти идентичны и сделаны анфас. На фото слева — человек снят без головного убора, справа — в широкополой шляпе. Галстук и рубашка идентичны, а выражение лица и тени настолько схожи, что наводят на мысль, будто речь идет об одной и той же фотографии, а шляпа всего лишь слабая ретушь, сделанная в лаборатории. Однако при более тщательном рассмотрении можно обнаружить, что на фотографии справа человек в пальто, которое с трудом отличается от пиджака на фотографии слева, поскольку цвет и отвороты лацканов (единственно видимая часть одежды) очень похожи. Скорее всего, фотографии эти сделаны в один и тот же день, в одном и том же месте (без сомнения, в полицейском управлении), а человека, запечатленного на них, заставили надеть пальто и шляпу для того, чтобы легче было потом опознать его на улице. Лицо у него молодое, худощавое, удлиненное, нос орлиный, глаза темные, прищуренные (вероятно, близорукие), скулы угловатые, подбородок выпирает вперед, волосы черные, гладкие. Носит овальные очки без оправы.

(Данные, представленные Департаментом фотоанализа Федерального бюро расследования, Вашингтон, Д. С.)

Приложенная учетная карточка гласит:

            Андрее НИН Перес,        опасный пропагандист,           школьный учитель.Родился в Таррагоне, в 1890 году.

Был членом Социалистического союза молодежи Барселоны, который оставил, чтобы примкнуть к сторонникам синдикализма, став, наряду с Антонио Амадором Обоном и другими, организатором Единого Синдиката свободных профессий.

Являлся делегатом 2-го Конгресса синдикалистов, состоявшегося в Мадриде в декабре 1919 года.

Был арестован 12 января 1920 года в Республиканском центре Каталонии на улице Пеу-де-ла-Креу во время подпольного заседания делегатов Исполнительного Комитета, созванного с целью подготовки всеобщей революционной стачки, и препровожден в крепость Монтжуик.

Выпущен на свободу 29 июня 1920 года.

В марте 1921 года, в связи с арестом Евелио Боаля Лопеса, занял пост генерального секретаря Национальной конфедерации труда, но, скрываясь от преследования барселонской полиции, бежал в Берлин, где был задержан немецкой полицией в октябре того же года.

Меня пригласили на новогоднее торжество, которое обычно устраивалось в особняке сеньоров Савольта, расположенного в квартале Саррия.

Я зашел за Леппринсе домой. Он уже завершил свой туалет, и, увидев его, я понял, что имел в виду Кортабаньес, когда говорил мне, что богачи принадлежат совсем к другому миру, и мы никогда не сможем понять их, походить на них или им подражать.

Леппринсе предупредил меня, что на новогоднем вечере соберутся все члены административного совета предприятия Савольты.

— Не вздумай заговорить с ними о смерти Пахарито де Сото, — шутливо предупредил он меня.

Я обещал быть благоразумным. Мы отправились туда на машине. Леппринсе представил меня Савольте, которого я сразу узнал, так как видел в тот злополучный вечер на заводе, куда последовал в поисках Пахарито де Сото. Это был пожилой мужчина, но еще не старик, хотя грусть в глазах, плохой цвет лица, вялые движения и дрожащий голос свидетельствовали о том, что его снедает какой-то недуг. Клаудедеу, в отличие от него, являл собой саму жизнерадостность. Отовсюду доносились его громовой голос и заразительный смех, виднелась его могучая фигура сказочного великана. Мое внимание привлекла его рука в перчатке: она издавала металлический звук всякий раз, когда касалась какого-нибудь предмета. И я вспомнил разгневанного Клаудедеу, бичевавшего Пахарито де Сото и ударявшего рукой по столу во время совещания. Узнал я и Парельса, который в ту роковую ночь сидел рядом с Савольтой. Меня поразило лицо этого старика: ум светился не только в его глазах, но и в каждой черточке лица. Леппринсе еще раньше объяснил мне, что на заводе он занимал должность финансового советника и фискала. Его отца расстреляли карлисты в Лериде во время последней войны, и Пере Парельс унаследовал от покойного глубокую приверженность к либерализму. Он похвалялся своим свободомыслием и безбожием, но каждое воскресенье ходил вместе с женой к мессе, потому что «раз уж он женился на ней, то она имела законное право требовать, чтобы он ее сопровождал». Надо сказать, что жены этих синьоров, как, впрочем, и всех остальных, с которыми меня познакомили, показались мне скроенными по образу и подобию своих повелителей, и я начинал путать имена и лица, едва только запечатлевал условный поцелуй на их руках.

Первая половина вечера проходила под знаком мирных сплетен. Мужчины курили в библиотеке, обмениваясь короткими язвительными фразами и посмеиваясь над их скрытым смыслом. Женщины в зале с важным и серьезным видом обсуждали минувшие события и согласно кивали головами. Кое-кто из молодых людей составлял компанию дамам, молча слушая их с умным видом и одобрительно кивая головой.

В одном из углов залы я увидел красивую девочку, — единственную на этом вечере, — которая разговаривала с Кортабаньесом. Позже меня представили ей, и я узнал, что она была дочерью Савольты, жила в пансионе и приехала домой, к родителям, на рождественские праздники. Вид у нее был испуганный, и она призналась мне, что хотела бы поскорее вернуться к монахиням, которых очень любила. Она спросила у меня, кто я такой, а Кортабаньес ответил:

— Молодой подающий надежды адвокат.

— Вы вместе работаете? — спросила Мария Роса Савольта, кивая в сторону Кортабаньеса.

— Я нахожусь у него в подчинении, — уточнил я.

— Вам повезло. Нет человека добрее сеньора Кортабаньеса, верно?

— Верно, — сказал я не без ехидства.

— А тот сеньор, с которым вы только что разговаривали? Кто он?

— Леппринсе? Вы еще не знакомы с ним? Он ведь компаньон вашего отца.

— Компаньон? Такой молодой? — удивилась она, покраснев.

Я почувствовал, что она хочет с ним познакомиться, и представил его ей. Как только они обменялись формальными любезностями, я ретировался, испытывая некоторую неловкость от явного превосходства дочери магната и от того, что мне по горло надоело быть марионеткой.

Д. Опишите, не вдаваясь в подробности, расположение дома сеньора Савольты.

М. Он как бы вклинивался в жилой квартал Саррия. На невысоком холме, который возвышался над Барселоной и морем. Дома там были построены по типу «башен» — двухэтажные или одноэтажные строения, окруженные садом.

Д. Где собрались гости?

М. На нижнем этаже.

Д. Все помещения нижнего этажа выходили наружу?

М. Те, которые я видел, да.

Д. В сад или на улицу?

М. В сад. Дом стоял посередине сада. Надо было пересечь часть сада, чтобы достичь двери.

Д. Дверь вела непосредственно в залу?

М. И да, и нет. Она сообщалась непосредственно с вестибюлем, откуда лестница вела наверх. Между залой и вестибюлем имелись деревянные перегородки, которые раздвигались, образуя одно громадное помещение.

Д. Перегородки были раздвинуты?

М. Их раздвинули незадолго до полуночи, чтобы дать простор все прибывавшим гостям.

Д. Теперь опишите расположение библиотеки.

М. Библиотека представляла собой отдельное помещение, куда вела дверь не из вестибюля, а из залы.