Марина Аромштан - Жена декабриста
Но ведь так и надо? Я же хотела быть как жена декабриста?
***— Асенька, как это неожиданно! Как неожиданно! У вас в жизни такие серьезные изменения!
Мария Ильинична заботливо хлопочет и все поздравляет, поздравляет. Но мне почему-то кажется, что уголки ее губ время от времени подрагивают. И глаза блестят слишком ярко. Она сегодня очень нарядная и красиво причесана.
— Я вас многому могу научить, Асенька. И я уже договорилась на рынке с одним продавцом: он будет оставлять для вас мясо. Вам ведь теперь понадобится мясо, вы знаете?
Я не успела об этом подумать— что надо будет готовить. Я не ем мяса. А Геннадий Петрович, кажется, ест.
— Что же Сереженька сегодня не пришел? Выпил бы с нами за событие.
Сереженька занят по горло. Известно, как он относится к учебе. Как дорожит своим институтом. К тому же он пока ничего не знает. А когда узнает, обязательно выпьет. Полный стакан водки. За мое здоровье.
***— Ты же сама говорила: он проводит со мной слишком много времени! И хотела, чтобы я вышла замуж!
— Хотела.
— И что теперь?
— Я хотела, чтобы ты нормально вышла замуж. А не так.
— Как так?
— А вот так.
— Нет, как — так?
Мама берет полотенце и начинает вытирать посуду. Обычно просто кладет ее в сушилку, а тут — вытирает и складывает в стопочку.
— Этот Геннадий Петрович, он, конечно, необычный человек. И я очень его уважаю. Но разве он тебя любит?
— Почему это вдруг стало важно, объясни?
Мама молчит и все вытирает эту глупую посуду.
— Нет, я не понимаю: почему? Геннадий Петрович— честный человек. Он не притворяется, не считает нужным лгать. И он искренне считает, что наш союз — лучший вариант из возможных.
— Лучший вариант? Это он говорит тебе перед свадьбой?
— Мама! Ну какая свадьба? Какая свадьба? Ты хочешь выкинуть кучу денег на то, чтобы лицезреть за столом упившихся родичей? Чтобы они вопили пьяными голосами «горько», а я бы целовалась на счет? Кстати, денег на эти пошлые забавы все равно нет.
Мама с сожалением замечает, что посуда совершенно сухая, и начинает возить тряпкой по столу:
— Можно все сделать по-человечески. По-человечески, понимаешь?
— По-человечески — это как бабушка? Или как ты?
— Ася! Прошу, не начинай!
— Кажется, эта так называемая любовь не повлияла на бабушкино решение отказаться от дедушки. И на твое решение не ехать с отцом.
Мама вместо ответа сметает со стола незаметную, но страшно виноватую в происходящем крошку.
Я знаю, что бью ниже пояса. Но зачем она меня бросает? Зачем она сейчас меня бросает? Она должна удивляться, радоваться, ликовать — что я выхожу замуж. Вот так, интересно. С социальным смыслом. С пониманием миссии. И, между прочим, мой законный муж получит все, что ему причитается. В плане удовольствия лишить меня девственности.
Мама наконец оставляет в покое посуду и тряпку.
— Но что теперь об этом говорить? Вспять, как я понимаю, повернуть невозможно. Теперь нужно думать о будущем.
Мама, мамочка, хорошая моя! Давай попьем вместе чаю. Вот так. И давай думать о будущем.
***Миллионы женщин делают это. Десятки, может быть, сотни — каждый день в первый раз. Я тоже буду делать. Очень скоро. Может быть, уже завтра. Как только перееду. Мы подали заявление, и я должна переехать.
Геннадий Петрович сказал, он поможет перевезти вещи. А у меня чуть не соскочило с языка: «Да что вы! Мы с Сережкой сами доедем!» Он же всегда помогал, всегда, когда было нужно. И когда не нужно, тоже помогал. Но теперь мои вещи перевезет Геннадий Петрович. Может, придется съездить два раза. Не стоит тратить деньги на такси. У нас обоих четыре руки — здоровые, работоспособные. Вполне можно сэкономить. Он так сказал, и я полностью с ним согласна.
Так что завтра, наверное, я перееду.
И он будет делать со мной это.
Я не очень представляю, что именно. То есть нет: я, конечно же, знаю. Но только на словах.
И мне страшновато немного — потому что впервые дойдет до «главного». Не то чтобы я боялась боли. Хотя там, наверное, другая боль. Иначе звучит, чем когда поранишь руку или ногу. И даже разобьешь бровь. Это специальная женская боль, и она приятна мужчинам. Чтобы ее причинить, они убивали друг друга. Они убивали друг друга за право первой ночи.
Первая ночь — разве это не интересно? Когда, наконец, доходит «до главного»? Тело внутри живет своей, скрытой от взгляда жизнью. Но кто-то другой— мужчина — может туда проникнуть, вмешаться в твою тайную глубину — «познать тебя».
Только за это познание нужно заплатить — женской болью и кровью. Это жертва мужчине, которому ты сдалась.
А может, будет без всякой боли? Если мужчина опытный, он может так сделать.
Что значит — «опытный»? Что это значит? Что он до меня любил других? Многих и многих других, приносивших такие жертвы? Я должна этому радоваться? Гордиться, что стала последней в ряду?
Я не могу. Не могу гордиться занятым местом. Ведь я выпадаю из ряда. Он так и сказал: «Я не люблю вас, и притворяться не буду. Но вы лучший вариант из возможных». Он поступил честно. Он всегда поступает честно.
И я сама это выбрала — быть как жена декабриста. Может, общего дела достаточно, и оно заменяет любовь. Оно даже лучше — чище и благороднее, потому что — над телом. А тело слишком эгоистично. Оно готово жить своей жизнью, отдельно от головы. Я знаю это чувство. Оно поднимается из телесных недр, неуправляемое, заставляющее пульсировать кровь. Это неверное чувство, и надо его давить. Главное — это дело. Чтобы расплатиться с судьбой — красиво, благородно.
***— Алло! Аська? Поговорить надо! Зайдешь?
Что-то случилось? Этот Влад, он же непредсказуем. И почему он вдруг позвонил мне? Обычно сигнал бедствия получал Вакула, и тогда мы вместе мчались «по вызову».
Да, мы всегда приходили к Владу с Вакулой. А сейчас вот — я одна. Такое странное ощущение. Неправильности?
Жму на кнопку звонка — ни ответа, ни привета. Пригласил в гости, называется. В сердцах толкаю дверь — она поддается. В подвальчике темновато. Свет где-то в глубине.
— Влад, ты где? Это Ася!
Вешаю на крючок пальто и сумку. У Влада при входе набиты коряжки с сучками, у некоторых забавные мордочки. Вхожу, оглядываясь: куда же он делся? Прямо на дороге — ведро. Я его не заметила— задеваю и спотыкаюсь.
Ведро опрокидывается, на пол выплескиваются остатки чего-то жидкого. Чулок на ноге порвался. Ушибленное место саднит.
— Влад, Влад, ты где? У тебя стрептоцид есть? Я ногу поцарапала. Кровит.
Влад появляется из глубины, с бутылкой в руках:
— Давай, Асюта, зальем твои раны водкой. Давай зальем тебя водкой — всю как есть. Заспиртуем — и в банку. Чтоб не испортилась.
— Влад, ты пьян!
Пока я ехала, он успел напиться. А ведь по телефону голос был совсем нормальный.
— И правда — кровь! Настоящая. Красная. — Влад наклоняется и льет мне на ногу водку.
— Ты в своем уме? Что ты делаешь?
— Что я делаю? Это ты что сделала? Что ты сделала, Асюта-гшздюта?
Я резко выпрямляюсь.
— Ты за этим меня звал?
Поворачиваюсь и иду к выходу. Внутри все полыхает от гнева.
— Ну, подожди, подожди. — Влад обгоняет меня и срывает пальто с крюка. — Хоть на прощание за тобой поухаживаю. Фифочка ты моя. — И вдруг обхватывает сзади, крепко сжимая, лапая грудь, зарываясь лицом в волосы.
— Пусти! Пусти сейчас же!
— Асюта, он тебя как — уже? По-особому, по-марк- систки? А давай по-простому, а? По старой дружбе? — Слова мешаются с перегаром и запахом дешевого курева.
Мне противно и страшно. Я резко пихаю его локтем— куда-то в мягкое.
— Ну, Асюта! Зачем так грубо? Не надо. Давай любить друг друга! Любовь человека к человеку— вы ж проходили! В этом вся суть.
Бью еще и еще, брыкаюсь, наступаю на ноги.
— Понял! Понял! — Он разжимает руки. — Ты не всем даешь. Только главным героям. Отбираешь по степени величия. Угадал?
Отскакиваю, тяжело дыша:
— Ты сумасшедший. Ты пьян в стельку!
Оглядывает меня нагло, оценивающе:
— Аська, ты знаешь, что ты сука?
Я судорожно пытаюсь освободить свою сумку. Она, как назло, упрямится, хватаясь сразу за все крючки.
— Ну ладно, ты меня зацепила — глазками, попой. Кстати, попу тебе поменьше можно…
Скотина, животное.
— Но Сережку-то за что? Идиота этого, рыцаря картонного?
И уже вдогонку, стоя в дверях:
— Ты мерку-то свою героическую проверь! Может, она того — с дефектом?
***Все. Уже скоро. Геннадий Петрович пакует последнюю пачку фотографий.
Он сказал, что сегодня моя помощь не нужна. Я могу провести вечер в приятной праздности. Мы поужинали, я помыла посуду и теперь сижу в кресле с книжкой. Делаю вид, что читаю.
