Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 2, 2003)

— Белокровие — это рак, что ли? — спрашивает Кристина.

— Малое количество эритроцитов в крови. Поражение мозга. Восемь процентов опухолевых клеток.

Андрюша вынул платок и вытер лицо.

— Я как пришел к ней, даже испугался. Трубочки вокруг какие-то, приборы. Штатив стоит с банками, катетер. Все время возят ее по разным кабинетам: рентген, сканер, томография. Без конца переливание крови. Самая главная процедура — пункция костного мозга. Врач говорит: костный мозг ленив, работает не в полную силу. Однажды что-то не получилось с установкой катетера, и у Полины в этом месте образовалась огромная болезненная гематома. Другой раз ночью оборвалась трубочка, подходящая к катетеру, Полину залило кровью.

— Неужели все-таки ничего нельзя было сделать? — вздыхает Кристина.

— Я приходил к ней каждый день и всякий раз не узнавал ее. Волосы на голове выпали, лежит бритая, в чепчике. Рот весь в болячках. Воспалились кисти рук. Потом пошли печеночные колики. Печень была отравлена введением химии. Лицо все желтое от желтухи. Озноб немилосердно. Никакие одеяла не помогают. Все время надо менять белье — сильно потеет. Дышит с трудом, стонет, жалуется, что жмет сердце. Я думал, что сойду с ума. Прижму ее к себе и говорю: ты выздоровеешь. Плохие клетки убиты, растут хорошие. Возвращайся, не уходи!

Кристина тут чувствует, что у нее тоже глаза набухают слезами.

— Потом Поля вовсе перестала двигаться, не открывает глаза. Губы шевелятся, а слов не слышно. Врач говорит: она умирает. Сегодня или завтра утром. Я ему: может, реанимация? Он только рукой машет: какая реанимация! Я смотрю на Полю. Пульс у нее истончается, дыхание все реже и реже. Умерла она у меня на руках.

Андрюша не мог дальше говорить. Махнул рукой и побежал в храм. Кристина идет к монастырским воротам, сама думает: «Что же это я? Так и не читаю бумаги Андрюши, которые он мне дал. Сегодня же непременно начну читать».

Возле монастыря она увидела странную группу людей. Мужчина с бородкой, в гимнастерке, возле него женщина в простеньком платьице. Тут же четыре миловидные девушки с распущенными волосами и мальчик в матросском костюмчике. Они стояли и смотрели на толпы людей, идущие в монастырь. Если бы не современные одежды на них, Кристина так и решила бы, что это точно Царская Семья. Идет она мимо них и слышит разговор:

— Кто научил тебя, Ники, почитать подобным образом волю Бога? — спрашивает женщина. — «Да будет воля Твоя». И ты называешь это христианством? Только это звучит скорее как магометанский фатализм. Истинное христианство больше в действии, чем в молитве. Ученики Христовы никогда не сидели сложа руки. Они шли из края в край, проповедуя слово Божие. Господь Бог даровал тебе сто шестьдесят миллионов жизней. Бог ожидал от тебя, что ты ни перед чем не остановишься, чтобы дать им счастье.

— На все Его Святая воля! — отвечает мужчина. — Я родился шестого мая, в день поминовения многострадального Иова. Я был готов принять свою судьбу.

А женщина — свое, вроде как не слышит его:

— Надо было менять правительство Штюрмера! Тебя все предупреждали! Дядя твой Александр Михайлович так тебе и писал: если не поставишь других людей, будет катастрофа. Ты виноват во всем, что произошло!

— Что же я мог сделать? — оправдывался мужчина. — Я всего-навсего лишь полковник! Не велик чин! Не генерал какой-нибудь! Всю жизнь на военной службе. Сначала командир эскадрона лейб-гусарского полка. Затем командир батальона лейб-гвардии Преображенского полка. Вот вся моя карьера.

Девушкам, видно, надоело стоять без всякого дела. Они стали шалить, подталкивать друг друга. Одна из них, толстушка, дергает высокую девушку с бантом:

— А я на иконе красивее, чем ты!

Тут мальчик в матроске спрашивает:

— А что, правда, на иконе это мы и есть? Чудеса, да и только! Прямо не знаешь, что и думать…

В это время Кристина видит, что со стороны моста катят три легковые автомашины. Они останавливаются неподалеку, и из них выскакивают крепкие парни в одинаковых куртках. Все стриженые, в руках дубинки.

— Вот они! — кричит один из них.

Парни окружили семерых людей и повели их куда-то в сторону. Кристина подошла к одной из машин, в ней сидел лысый толстяк в черных очках.

— Частное охранное агентство, — сказал он Кристине.

Кристина тогда пошла следом за теми людьми. Они долго кружили по улицам, потом завернули в какой-то двор. Там невысокий дом с крыльцом, сбоку лестница в подвал. Парни стали заводить всех семерых по очереди в подвал. Кристина долго стояла возле этой лестницы, но никто из подвала не выходил. А потом ей показалось, будто внизу под домом раздаются выстрелы, после чего все стихло. «Нет, почудилось, — решила Кристина. — Точно послышалось». И она направилась обратно к монастырю. А навстречу ей идут сестры Прохоровы. Кристина слышит, как одна из них говорит:

— Моли Бога о нас, Царь наш батюшка…

Борис Викторов

Совесть и птица

Викторов Борис Михайлович родился в Уфе в 1947 году. Жил в Сибири, в Молдавии; последние двадцать лет живет в Москве. Автор нескольких поэтических книг, вышедших в Кишиневе и в Москве.

Ветлу оживит на твоем полустанкеэкспресс, в девять тридцать в Москву проходящий…В обратную сторону двинутся танки,качнется набитый газетами ящик,падут города, и рассыпятся гранки,и тень Суламифи в чужую сторожкусквозь грохот и скрежет проложит дорожку,очнется под яблоней животворящей…Рассыпется дробь, посветлеет на дранкеикона в дому, где безмолвствует ангел летящий…Ржавеет ружье, и мерцает страницатой книги, где царствуют совесть и птица,а гвозди и дробь сторожат холодящийпокой, застревая в подранке.

Влажный внутрь опрокинутый взгляд.Пол в опилках и камень.Так в завьюженный город глядятпоселенцы палат или камер.В отсыревшей тени крестовинпод дрожащей от ветра фрамугойостаешься один на одинс безымянною мукой.Полотенце повесив на гвоздь,слышу голос, откуда, не знаю:«Здравствуй, гость,я тебя понимаю!»Выхожу в коридор. Лифт гудит и гудит.Кореша курят, маясь в нелепых пижамах,и душа замирает, когда появляется мама…Скоро кончится самая долгая из остающихся зим.Куст рябины в суровых объятьях —серафим,альбинос, отщепенец в собратьях.Как хотелось ему прикоснуться, развеять сомненья,обжечь откровеньем,вмешатьсяв нашу речь, к рукаву из цигейки прижаться,отряхнуться, колючим снежком ободрить наши зябкие плечи,а потом отвернуться — до будущей встречи!..Пробивается сладкоголосая птица иглесиас сквозьснежный март и чугунную ретушь решеток,и любой приговор мягок, словно заржавленный гвоздь.Окончателен. Четок.

И в твоем краю та же ночь и те жеогоньки холодные, даже реже,холодней, скупей, чем в моей округена таком же брошенном побережье возле Луги.Кулаками в ставни твои стучу я,проклинаю, каюсь, подлянку чую.Я от дома к дому в ночи кочую.Отключили свет. Я устал. И усилился посвист вьюги.Я в стогу высоком переночую.

Наслаждаясь, смотрела с откоса,как река набухала и таяла,и громадилась ветвь абрикоса,и лиса из-за дерева лаяла.Берегла, припадала к любимымберегам, и тропинкою замкнутойубегала навстречу гонимым,исцеляла нелюбых и загнанных.Доводила спасенных до дрожи,всех жалела, слыла греховодницей —самым загнанным зверем и в то жевремя — самой жестокой охотницей…

То ли дождь — и газета стрекочет,как у Бунина, то ли пчеламозговую подкорку щекочет,надоела, две жизни свела.Вечен солнечный маятник Граса,май, горячие руки подруг,и любовь до последнего часа.И свисающий с неба паук.Тень прилипла, газета свалилась,и гамак, тяжелея, провис.В изголовье рябина светилась.Вдалеке угасал кипарис.А гамак — отвратительней плена —паутиной, как дратвой, прошит.И как в детстве, прижаты коленак подбородку. И дождь шебуршит.

Слишком низок порог болевойу пророков рязанских и тульских,все пируют с дурацкой толпойв номерах на окраинах тусклых.Угадать ли, впиваясь в глаза,соглядатая и вертухая?А в прихожей шинель и кирза,и коллега, и муза бухая.«Жизнь — жестянка», — басит эпигон,входит, дверь распахнув сапогом,делит славу, воркует, снобится.В окнах снег. В стаканáх самогон.И в чернильнице кровь ясновидца.

Григорий Марк