Игорь Голосовский - Хочу верить…
Следующий день не принес ничего нового.
Вечером я поехал на завод. Народу собралось очень много. По-прежнему задавали интересные, а порой и каверзные вопросы. Я записал их, чтобы показать в Москве Бочарову.
Вернувшись в гостиницу за полночь, я сразу уснул. Утром меня разбудил телефонный звонок. Я услышал голос Осиной.
— Что же вы вчера не позвонили? А у меня есть для вас новость! Вечером пришел гражданин, который сказал, что прочел ваше объявление и хотел бы с вами встретиться. Я сказала ему, где вас можно найти. Вы его еще не видели?
— Нет, — ответил я.
— Значит, придет. Если расскажет что-нибудь интересное, сообщите мне, хорошо?
— Договорились, — пообещал я и, положив трубку, быстро оделся.
Я даже не пошел завтракать, боясь, что этот неизвестный гражданин явится во время моего отсутствия. Ждать, однако, пришлось долго. Он постучался ко мне в номер, когда уже начало смеркаться. Я был так истомлен ожиданием, что едва не заключил его в объятия. Я тряс его руку до тех пор, пока он осторожно не высвободил ее.
Это был пожилой человек с полным, слегка обрюзгшим лицом, обширной лысиной, обнаружившейся, когда он сиял видавшую виды кепку, и с солидным брюшком. У него была коренастая, с широкими плечами, чуть сгорбленная фигура грузчика и длинные руки, которые он, не зная куда девать, спрятал за спину.
— Это вы писали в газету? — спросил он с порога, внимательно разглядывая комнату и меня.
— Да… Садитесь, пожалуйста.
— Я сяду. Будем знакомы. Кораблев Валерий Егорович, работник торговой сети. — Он сел на стул, по-хозяйски отодвинув его от стены. Я назвал свою фамилию.
Кораблев не начинал разговора. Он долго изучал меня, уставившись мне в лицо. Я ему не мешал, решив, что он должен заговорить первым. Пауза затянулась, но мой гость не испытывал никакой неловкости и продолжал безмятежно сидеть на стуле. Не вытерпев, я спросил:
— Итак, вы были знакомы с женщинами, чьи фамилии я указал в заметке? С обеими? Или же с одной из них? С кем именно?
Я готов был схватить Кораблева и как следует встряхнуть, чтобы заставить его раскрыть рот. Но он не спешил. Он достал пачку табаку, листок прозрачной бумаги и, ловко свернув папироску, прикурил. Потом медленно и обстоятельно заговорил:
— Вторую-то, которая вам нужна, я не знаю. Врать не буду, не слыхал. Я Галю Наливайко встречал…
Он умолк и принялся усиленно дымить.
— Где? — спросил я. — Где вы ее видели? Здесь, в городе?
— Нет, в город я в ту пору не заходил. Тут мне был не климат… Я в партизанском отряде Ефима Матвеевича Сушкова воевал.
Последнюю фразу он произнес с гордостью и, несколько раз яростно затянувшись, окутался облаком дыма.
— Значит, с Галей вы познакомились в отряде?
— Я же говорю… в отряде Сушкова. Да вы про Сушкова-то знаете? Ему посмертно звание Героя присвоили. Знаменитый был человек! Условия у нас были плохие, эти места не какая-нибудь там Беловежская пуща или Брянский лес. Три сосны да две березы — вот и вся чаща. Ее насквозь видно. Приходилось под землю закапываться, в землянки, кочевать с поляны на поляну, костры не жечь. А в отряде, между прочим, двести шестьдесят штыков, не считая женщин…
Кораблев увлекся, но говорил по-прежнему медленно, с длинными паузами между фразами. Я не торопил его. Мне интересно было послушать про отряд Ефима Сушкова, прославленного «деда», о котором в те годы рассказывали легенды.
— Как-то раз в октябре, числа так десятого или, может, пятнадцатого, под утро, пришли на базу Игорь Черныш и какая-то молоденькая девушка. Я как раз на часах стоял у командирской землянки. Они мимо меня прошли прямо к Сушкову. Я вам забыл еще сказать про Черныша. Он был нашим партизанским разведчиком. До войны Черныш работал главным инженером на химзаводе, знал несколько языков, в том числе немецкий, бывал за границей. Человек хитрости и дерзости необыкновенной. Он часто ходил в город, останавливался там в лучшей гостинице, выдавал себя за немца, разъезжал на трофейной машине и докладывал товарищу Сушкову обо всем, что немцы против нас затевали. Уж как он раздобывал эти сведения, до сих пор ума не приложу! — В голосе Валерия Егоровича вновь прозвучала гордость. Он принялся говорить о Черныше и о его фантастических, смелых рейдах в Прибельск, в самое логово фашистов.
Я слушал с интересом, вовсе не тяготясь этим новым отступлением от темы. Рассказав мне о Черныше, он вернулся к Гале.
— Ночь была дождливая, студеная. Я у костра стоял и при свете успел увидеть девушку, которую привел Черныш. Держалась она уверенно, по сторонам не озиралась и шла так, точно не он ей дорогу показывал, а она ему… Спустились они в землянку. Через сутки в отряде о той девушке уже знали, и все ею интересовались, потому что появилась она очень таинственно. Кто-то из партизан мне под большим секретом сказал, что зовут ее Галя Наливайко, будто бы она в городе в подполье была, немцам здорово досадила и, спасаясь от ареста, ушла к нам в лес. Меня, как и прочих, любопытство разобрало: очень хотел я с нею поговорить, расспросить, как наши в городе живут при иемцах, но ничего из этого не вышло. То ли мне не везло, то ли она нарочно на людях не показывалась, — больше я ее не видел…
Кораблев потушил в пепельнице окурок и неловко сказал:
— Напиться бы… Рыбы с утра наелся… Я принес стакан воды и спросил:
— Долго Галя пробыла в отряде?
Валерий Егорович посмотрел на меня неодобрительно:
— Погодите, я сам все скажу… Одни сутки она у нас в лесу жила. Ровно одни сутки. Ночью ушла из отряда вместе с Игорем Чернышом. По слухам, отправил Сушков Галю и Черныша со специальным заданием в глубокий немецкий тыл. Но точно этого я не знаю, может, и зря болтали…
Кораблев встал и надел кепку.
— Больше ничего мне о Гале не известно. Если мой рассказ вам пригодится, буду рад, а если нет — то извините… Прочитал в газете, дай, думаю, зайду…
— Спасибо вам, Валерий Егорович. То, что вы рассказали, очень важно, — ответил я. — Но мне хотелось бы еще уточнить… Вот вы говорите, при свете костра Галю разглядели. Не можете ли описать ее внешность?
— Могу, — подумав, сказал Кораблев. — Молоденькая, лет двадцати. Роста невысокого. Глаза вроде синие… И голос ласковый.
— Это не она? — спросил я, показав ему фотокарточку Людмилы.
Кораблев долго вертел в руках фото и, наконец, смущенно ответил:
— Не хочу зря болтать — не помню… Двадцать лет прошло. Вроде бы Галя, но может, я и ошибаюсь… Все хочу вас спросить: жива она?
— Нет. Но где и как она погибла — неизвестно. Вот это мне и хотелось бы выяснить.
— Так вы у Черныша спросите, он наверняка знает.
— Разве он жив?!
— Что ему сделается? Года три назад приезжал в Прибельск собирать материал для книги. Книгу он пишет о партизанском отряде. Заходил к нашим, И у меня побывал…
— Где он живет?
— В Москве, на Кутузовском проспекте, дом восемнадцать, квартира не то шесть, не то четыре. Он мне дал адрес, просил написать, но я зашился со своей торговлей…
Его лицо выразило смущение, и я вдруг представил молодого бравого парня с трофейным автоматом, партизана Кораблева, без брюшка и без лысины… Тесно ему, наверно, за прилавком. Навсегда сохранит он воспоминания о жизни в лесу, полной опасности, о Сушкове и Черныше, о своей боевой, славной молодости…
Проводив Валерия Егоровича и пообещав передать от него привет Игорю Чернышу, я позвонил в кассу аэропорта и заказал билет на утро. Пора было возвращаться в Москву.
8
Прилетев в Москву, я сразу отправился к Чернышу, но не застал его. На мой звонок никто не отозвался. Мне не хотелось встречаться с Василием Федоровичем, и я не пошел в редакцию. Субботу и воскресенье я провел дома с родными. Рано утром мы поехали в Домодедово кататься на лыжах. Мама осталась дома, пообещав приготовить вкусный ужин. Пробыли мы за городом до вечера. На обратном пути хохотали до самой Москвы, вспоминая, как Виталий сломал обе палки, Катюша заблудилась буквально в трех соснах, а я свалился в ручей и вымок до нитки… Все эти злоключения, однако, ничуть не испортили нам настроения. Давио я не проводил время так весело и беззаботно!
Мы так устали, что слышать не хотели об ужине, — зря мама старалась и напекла какие-то необыкновенные пироги. Мы с трудом добрались до кроватей и уснули мертвым сном.
В понедельник, охая и прихрамывая, я побрел в редакцию. Василий Федорович восседал за редакторским столом. Я сухо доложил ему о результатах поездки и положил перед ним листок с вопросами и пожеланиями читателей. Он отодвинул мою записку в груду бумаг, вздохнул и печально сказал:
— Все очень хорошо, но что мне делать с этим письмом? Не могу же я на него не реагировать, сам должен понимать?
— А вы реагируйте, — посоветовал я.
— Ты брось эти свои шуточки! — разозлился он. — Над собой ведь смеешься. Ты понимаешь, что подвел газету?
