Маргарет Лоренс - Каменный ангел
Манавакскую больницу тогда только построили, и доктора Тэппена так и распирала гордость за блестевшие новенькой краской стены, белые железные койки и жуткий запах эфира и лизола.
Я бы предпочла разродиться дома, как кошка, которая приносит котят в укромном уголке, а после вылизывает себя до чистоты, и никто не спрашивает ее, от кого она нагуляла потомство. Кроме того, я была уверена, что никакого «после» для меня не будет. Я не сомневалась, что это конец.
Брэм повез меня в город. В общем, глупо было ожидать, что он свернет у англиканской церкви и поедет по проулкам. Куда там. Он прокатил меня на телеге по всей Главной улице, от магазина женской одежды «Симлоу» до Монреальского банка, успев помахать поводьями полукровке Чарли Бину, наемному работнику на конюшне Доэрти, который сидел в тот момент на ступеньках гостиницы «Королева Виктория» за цементными горшками с пыльной геранью.
— Ну, Чарли, на что спорим, что сын?
По улице шла Лотти Дризер, жена банковского служащего Телфорда Симмонса, изящная, как кружевной платок; она долго на нас смотрела, но так и не помахала рукой.
Оказавшись в больнице, я велела Брэму ехать домой.
— Агарь, ты случаем не боишься? — спросил он, как будто до него только что дошло, что мне может быть страшно.
Я покачала головой. Мне было не до разговоров и вообще какого бы то ни было общения. Что я могла ему сказать? Что я не хотела детей? Что думала, что умру, и желала смерти и в то же время молилась — пусть она меня минует? Что ребенок, которого он так хотел, будет его, а не моим? Что я получала свои тайные радости от его плоти, но не хотела появляться на улицах Манаваки с ребенком от него?
— Хоть бы мальчишка, — сказал он.
Я никак не могла уразуметь, какая ему разница, кто родится, — разве что мальчик помогал бы ему, но у него настолько редко появлялась работа, что даже бесплатный наемный работник не сделал бы погоды.
— На что тебе мальчик-то сдался? — спросила я.
Брэм удивленно посмотрел на меня, не понимая, как у меня вообще мог возникнуть подобный вопрос.
— Будет кому дом оставить, — ответил он.
Тогда я сделала для себя открытие: оказывается, Брэм желает продолжения рода не менее страстно, чем мой отец. В час, когда мы с Брэмом могли бы взяться за руки и успокоить друг друга, в моей голове звенела лишь одна мысль: сколько же в нем наглости!
Не родись Марвин в тот день живым, что было бы сейчас со мной? Полагаю, я бы оказалась в доме престарелых чуть раньше. Вот о чем, пожалуй, стоит подумать.
Двигаясь бочком, ко мне приближается маленькая худощавая фигурка в розовом халате, украшенном изображениями резеды и следами съеденных блюд. Что нужно от меня этой старой перечнице? Стоит ли мне с ней заговорить? Мы незнакомы. Не сочтет ли она это за грубость?
Она проплывает по веранде, трогает волосы рукой, напоминающей желтую соколью лапу, поправляет выбившуюся из-под голубой шелковой сетки прядь. Наконец, начинается доверительный рассказ:
— Миссис Торлаксон опять не явилась сегодня на ужин. Второй раз подряд. Я видела, как белобрысая нянечка несла ей ужин. И на Десерт у нее был не пудинг, как у всех. Ей дали кекс. Как вам это нравится?
— Может, она плохо себя чувствовала, — рискую предположить я.
— Это она-то? — фыркает перечница в розовом. — Послушать ее, так ей всегда нездоровится. На самом деле она просто любит поесть в постели. Она еще всех нас переживет, вот увидите.
Много чего я хотела бы увидеть, но уж точно не это. Так вот, значит, какова жизнь в подобном месте. Я отворачиваюсь, но ее так просто не остановишь.
— В прошлый раз нам дали лимонное желе, а ей мороженое. Да еще и с вафлями — знаете такие тоненькие вафельки, из таких стаканчики делают, а между ними глазурь? Так вот, она получила две порции. Представьте себе, целых две. Я сама видела.
Боже, какое примитивное создание. Она вообще о чем-нибудь думает, кроме как о желудке? До чего противно. Как мне отделаться от нее?
Но проблема решается сама собой. Приближается кто-то еще, и маленькая обжора спешно исчезает, успев шепотом предупредить меня через плечо:
— Опять эта миссис Штайнер. Сейчас достанет свои фотографии, век потом от нее не отделаетесь.
Новенькая становится рядом со мной и изучающе, но довольно ненавязчиво меня разглядывает. Она широка в кости и наверняка была когда-то очень привлекательна. Мне она сразу нравится, хотя я совсем не намерена проникаться теплыми чувствами к кому-либо в этом месте. В своем отношении к людям я всегда оставалась категорична. С первых минут знакомства человек мне или нравится, или нет. Не уверена я была лишь в своих чувствах к самым близким. Наверное, потому, что с близкими видишься слишком часто. Чужих оценивать куда легче.
— Я вижу, вы тут беседовали с мисс Тирруитт, — говорит она. — Интересно, кто лишил ее покоя на этот раз?
— Значит, она всегда так себя ведет?
— О да. Что ж, она такая. Кто ее осудит? Она ухаживала за старушкой-матерью, а теперь и сама состарилась. Пусть говорит. Может, это ее отдушина. Вы здесь недавно?
— Нет-нет, я здесь не живу. Сын с невесткой просто привезли меня сюда осмотреться. Но я здесь не останусь.
Миссис Штайнер тяжело вздыхает и усаживается рядом со мной:
— Я тоже так говорила. Теми же словами.
Она замечает выражение на моем лице.
— Поймите меня правильно, — спешит объяснить она. — Никто мне не говорил: «Мама, придется тебе поехать». Нет, вовсе нет. Но мне же и правда не было места у Бена и Эстер — квартирка у них совсем крохотная, с кладовкой спутаешь. До этого я жила с Ритой и ее мужем, и все шло хорошо, пока у них был только Мойше, но потом родилась девочка, и стало уж совсем тесно. Вот Мойше, а это Линн; он вылитый дедушка, мой покойный муж, те же темно-карие глаза. И умница. Такой смышленый мальчуган, диву даешься. А на Линн посмотрите. Правда же, прелесть? Просто куколка. У нее от природы вьющиеся волосы.
Она протягивает мне фотографию, и я ее рассматриваю. Два совершенно обычных ребенка катаются на качелях.
— Потому-то я и сказала Рите: «Что ж, ничего не попишешь, ну нету у тебя миллиона долларов, не построила ты особняк на сорок комнат, не плевать же за это Господу Богу в лицо?» Когда меня сюда привезли, Рита плакала горючими слезами. Не могу, говорит, мама, тебя здесь оставить и все тут. Пришлось ее успокаивать, как маленькую. Даже Эстер плакала, хотя ей, надо отметить, это стоило больших трудов. Хотела было ей сказать: «В кино для этого используют глицерин», но потом подумала — зачем? Она считает, что заплакать — ее долг перед Беном, Бог знает почему. Она настоящая красотка, эта Эстер, но суровая, не то что моя Рита. И вот уже два года, как я здесь. Рита каждые две недели отвозит меня в город и ведет в парикмахерскую. Знаю, говорит, мама, как для тебя важно, чтобы голова была в порядке.
— Вам повезло, что у вас дочь, — говорю я, прикрывая глаза и откидываясь в кресле.
— Да, дочь — это хорошо, — соглашается она. — А у вас…
— Два сына.
До меня доходит, что я только что сказала.
— Вернее, было два. Один погиб на последней войне.
Погруженная в холодную мглу, я спрашиваю себя, зачем я это сказала, — ничего общего с действительностью.
Миссис Штайнер сочувственно вздыхает — удивительная тактичность для такой болтушки.
— Жаль, — наконец произносит она. — Очень жаль.
— Да. — С этим я вполне могу согласиться.
— В общем, если подумать, здесь не так уж и плохо, — говорит она.
— Неужели… — я не решаюсь продолжить. — Неужели к такой жизни можно привыкнуть?
На это она отвечает коротким горьким смешком, который я узнаю и понимаю тотчас же.
— А можно ли привыкнуть к самой жизни? — говорит она. — Как вы считаете? Все в жизни случается так неожиданно. Приходят, к примеру, первые месячные, и ты не можешь поверить: надо же, теперь я могу иметь детей! Потом рождается ребенок, и ты думаешь: неужели это мое чадо? Неужто это я произвела его на свет? Кто бы мог подумать! Потом ты уже не можешь больше рожать, и снова потрясение: все кончено — так быстро?
Я вглядываюсь в нее и поражаюсь тому, как много она знает.
— Вы правы. Лично я ни к чему в этой жизни так и не смогла привыкнуть.
— Что ж, похоже, мы с вами поладим, — заключает миссис Штайнер. — Надеюсь, мы вас здесь еще увидим.
Теперь я вижу, как искусно меня заманили в ловушку. Не нарочно, конечно. Я не виню ее. Я просто понимаю, что мне необходимо выбраться отсюда сейчас же, сию минуту, без промедлений.
— Здесь вы меня не увидите, — выпаливаю я. — Ничего личного, уж простите. Но жить я сюда не пойду ни за что на свете.
Она пожимает плечами:
— А куда вы денетесь? Вам есть куда пойти жить?
Хороший вопрос. Нужно найти тайное место, куда я смогу уехать.
Мои ноги уже просятся в путь, и я поднимаюсь с кресла.
