Кайли Фицпатрик - Гобелен
Она взглянула на часы. Оставалось всего десять минут на то, чтобы подготовиться к утренней лекции, а записи находились где-то среди вороха бумаг и груды книг. Пока Мадлен не было, все свободные поверхности стола успели заполонить груды документов. Пришлось приступить к раскопкам.
— Скорее всего, именно в тысяча шестьдесят четвертом году брат королевы Эдиты Гарольд Годвинсон нанес свой знаменитый и загадочный визит герцогу Вильгельму Нормандскому.
Мадлен не принимала специального решения обойтись без привычной, разговорной преамбулы и сразу же приступить к лекции. Студентов, собравшихся в аудитории, такое начало застало врасплох, и они быстро открыли тетради, чтобы начать записывать.
Как только Мадлен решила, что все готовы, она продолжила:
— Поражает то, что в «Англосаксонских хрониках» не описаны всего лишь четыре года одиннадцатого века, и умолчание о событиях тысяча шестьдесят четвертого года придает последним дням саксонской Англии налет таинственности. Разумеется, именно из-за отсутствия в «Хрониках» эти годы вызвали невероятный интерес и множество самых разных теорий и предположений. Визит Гарольда в Нормандию, а также сделка, которую он заключил с Вильгельмом на предмет наследования трона, до сих пор, даже спустя девятьсот лет, вызывают споры и сомнения.
Студенты продолжали писать. Мадлен остановилась, чтобы перевести дух. Период между тысяча шестьдесят четвертым годом и норманнским завоеванием в тысяча шестьдесят шестом, наполненный интригами и драматическими событиями, представлял собой идеальный материал для лекции. Ей стало интересно, найдет ли она описание этих событий в дневнике вышивальщицы… Неожиданно Мадлен сообразила, что студенты ждут продолжения лекции, видя, что она отвлеклась. Знают ли они, почему ее не было две недели? Университет с уважением и сдержанностью относился к личным делам своих сотрудников, но дурные вести имеют обыкновение разноситься по воздуху. Мадлен быстро улыбнулась.
— Ставки тогда были очень высоки, и, возможно, первая встреча Гарольда и Вильгельма на норманнской земле решила судьбу Европы. Впрочем, это весьма сомнительные сведения, и не только потому, что нет никаких надежных источников, сообщающих о том, что эта встреча имела место, но еще и потому, что неизвестно, что именно произошло между ними. Король Эдуард отправил Гарольда в Нормандию в качестве своего посланника, чтобы предложить Вильгельму корону после своей смерти. Существует мнение, что пока он находился там, то поклялся на священной реликвии стать союзником Вильгельма. Саксонская версия этой истории гласит, что Гарольда обманом заставили дать такую клятву. Вторая — и последняя — встреча двух амбициозных деятелей произошла на английской земле, во время битвы при Гастингсе[15].
Неожиданно в голову Мадлен пришла мысль: а вдруг вышивальщица что-то знала о визите Гарольда в Нормандию? Если так, то дневник представляет собой потенциально важный исторический документ. У нее отчаянно забилось сердце, когда она осознала огромное значение возложенной на нее задачи. Она была историком и такую информацию скрыть не могла.
— Известно, что самым важным вопросом в Европе до периода норманнского завоевания являлся вопрос наследования английского трона. Англия занимала солидное положение в Европе одиннадцатого века, потому что западносаксонские короли, и в первую очередь Альфред Великий, создали экономику и культуру, благодаря которым Англия стала самой богатой страной в Европе. Поскольку Альфред в буквальном смысле объединил королевство, остров являлся еще и самым защищенным государством. Точнее, так было до Этельреда, который правил до вторжения викингов. Надеюсь, вы помните, что король Этельред был отцом Эдуарда Исповедника.
Лекция, посвященная началу одиннадцатого века, была последней перед ее отъездом в Англию, и она хотела освежить ее в памяти студентов.
— Именно Этельред позволил скандинавским викингам разбавить кровь королевской династии, которая оставалась нетронутой в течение пяти веков. Вот почему вопрос наследования трона, который занимал Эдуард Исповедник, сын Этельреда, стал таким важным в тысяча шестьдесят четвертом году. Тот факт, что брак Эдуарда и Эдиты был бездетным, означал, что трон Англии освободится после его смерти. Естественно, что на него имелось множество претендентов, включая Вильгельма Нормандского и Харальда Сурового, короля Норвегии. Нет никаких свидетельств, подтверждающих, что Гарольд Годвинсон, самый могущественный человек при дворе Эдуарда, тоже имел виды на корону.
Когда Мадлен привычно заговорила о политике при дворе Эдуарда, ей захотелось сказать, что хотя и нет никаких доказательств того, что Гарольд мечтал получить трон Эдуарда, но у нее есть все основания считать, что такое было возможно. Однако она понимала, что не следует делать заявлений, не подтвержденных надежными данными.
Невероятным усилием она заставила себя сосредоточиться на окончании лекции и испытала облегчение, произнеся последнюю фразу:
— Однако один законный наследник у саксонского трона имелся. Это был Эдгар Этелинг, сын другого Этелинга — убитого племянника Эдуарда Исповедника. В те времена кровные наследники трона нередко умирали при загадочных обстоятельствах. Думаю, вы помните, что титул «Этелинг» присваивали тому, кто имел право занять трон. Отравление было самым популярным способом устранения претендентов. Эдгар избежал такой судьбы, возможно, потому, что его посчитали слишком юным и не представляющим опасности.
Мадлен возвращалась домой ранним вечером. Ее мысли снова вернулись к дневнику, и в крови забурлил адреналин. Тоненький голосок в сознании твердил, что, стараясь скорее продолжить перевод, она отбрасывает сомнения в истинности документа — причем на неопределенный срок. Однако бесспорным фактом являлось то, что у нее не было никаких доказательств подлинности дневника, хотя часть ее существа отчаянно хотела, чтобы он оказался настоящим. Но если она решит удостовериться в том, что он действительно написан в одиннадцатом веке, ей придется открыть его тайну. Однако, несмотря на растущее чувство вины, Мадлен пока не была к этому готова.
С другой стороны, в реальной жизни в руки нечасто попадают манускрипты, написанные на латинском языке одиннадцатого века, да еще в идеальном состоянии. Разумеется, кое-кто с ней не согласится — дети и прочие мечтатели, которые верят в то, что в жизни возможно все.
Мадлен тяжело вздохнула. Когда-то она тоже верила, что в жизни возможно все. Что же изменилось? Она изучала древность и познала логику. Отчасти дело в этом, но изменилось и что-то еще. Она чувствовала, что потеряла часть себя. Еще сильнее это чувство стало с тех пор, когда умерла Лидия. Прежде она думала, что у нее есть прекрасная возможность заполнить пустоту и вернуть себе то, что потеряно. С Питером ей казалось, что она получила шанс вернуть потерянную частицу себя, но в реальности он никогда ей ничего не предлагал, кроме дружбы в его весьма диковинном понимании. Мадлен постепенно начала осознавать, что должна стать цельной самостоятельно.
Было еще светло, но значительно похолодало, когда она привычной дорогой возвращалась домой. Узкая улочка с многочисленными кафе по обеим сторонам соединяла огромную территорию с удобно устроившимися на ней каменными зданиями университета и более скромный район, в котором она жила. Ее мысли, точно сбежавшая кошка, бродили где-то далеко, и она едва замечала сидевших за столиками кафе с чашками эспрессо людей, которые зашли туда после работы и разглядывали теперь прохожих в окна.
Интересно, что Лидия думала о дневнике? Она обожала тайны и загадки. История была полна и того и другого. Мадлен не следовало удивляться тому, что ее мать хотела держать дневник у себя как можно дольше. И разве сама она не думает о том же? Может быть, именно по этой причине она молчит о нем, как и Лидия? Ее мать уехала из Парижа спонтанно, словно уже знала, что это произойдет, и ждала подходящего момента. Мадлен тогда было двадцать пять — возможно, Лидия решила, что она уже достаточно взрослая, чтобы стать самостоятельной? К тому времени их отношения с Жаном себя исчерпали, хотя они и продолжали жить вместе, как будто считали, что легче продолжать поддерживать видимость семьи, чем взглянуть в глаза правде.
Дом, где жила Мадлен, виднелся на противоположной стороне улицы. Она шла, полностью погрузившись в свои мысли. Дико заверещал гудок машины, когда Мадлен шагнула на дорогу, собираясь ее перейти, забыв о сумасшедшем движении часа пик. Ей следовало быть повнимательнее — ведь она ходила по этому маршруту в это время почти каждый день. Она быстро отскочила назад, резко вернувшись в реальность. В детстве ей множество раз говорили, что не следует думать на ходу. «Сосредоточься, Мадлен. СОСРЕДОТОЧЬСЯ», — часто повторял Жан, хватая ее за руку в тот самый момент, когда она собиралась выйти на дорогу, по которой мчались машины. Он по-прежнему нервничал, когда им приходилось вместе переходить улицу.
