Яков Арсенов - Тринити
— Может, чего перекусить хотите? — предложили девушки передышку.
— После первой не закусываем, — сказали Реша и Мат, не договариваясь. А вот покурить мы, пожалуй, покурим. — И вышли в коридор.
— Ну, как тебе твоя? — спросил Реша Мата.
— Честно говоря, это, ну, так-то, конечно, мля, ничего, а вообще не очень…
— И моя мне не очень, — признался Реша.
— Может, тогда, это, еп-тать, ну..? — начал пыжиться Мат и попер куда-то в дебри учебника по «Основам взаимозаменяемости», которые вела преподавательница Головкова, постоянно причмокивающая перед началом новой темы.
— Поменяемся, что ли? — переспросил Реша.
— Да, можно.
— Нет вопросов. Махнем не глядя. Допуски и посадки — моя любимая тема, — потер руки Решетнев. — ОВЗ — любимейшая из наук. Основы взаимозаменяемости меня манили с детства!
Разыграв путаницу и беспамятство, парни занырнули в другие кровати.
— Так не годится, — решили все выправить девушки. — Мы так не договаривались!
Парни захихикали. Они могли бы и покраснеть, но команды не было.
— Извините, мы просто перепутали, — делано обиделся Реша.
— Так, мля, нечестно, — надул губки Мат.
— Предупреждать надо, — хмыкнула носом у него из-под мышки его пантнерша.
Путем длительных переговоров обмен был все же осуществлен и конкурс красоты продолжился до очередного перекура.
— Ну, а как тебе моя? — спросил Реша.
— Вроде, это, мля, ничего, — ответствовал Мат. — А тебе моя?
— Годится, — сказал Реша. — Все они одинаковые. Просто каждая телка в состоянии отключа становится какой-нибудь практикующей Бодхисатвой, мечтающей выйти замуж за военного.
— И твоя, мля, за военного?! — возмутился Мат. — Тогда, еп-тать, это, ну…
— Короче, договариваться на завтра? — перебил его словесную текучку Реша. — А то уже светает!
— Угу, мля, — согласился Мат. — Только я, это, не пойму…
— Чего не поймешь? — свел брови вместе Реша.
— Так это, ну, мля, а какая же теперь моя?
— А я, думаешь, помню! — признался друг.
Запутавшись в двух коитусах, как в трех соснах, молочные братья гордо спускались с этажей. После любовных студенческих перевертышей они чувствовали себя вполне уверенно. Но напоролись на только что отзавтракавшую на рабочем месте вахтершу. От нее продолжало попахивать, как сразу уловил Мат, жаренной на смальце картошкой с лучком и морковочкой. Мат сглотнул слюну.
— Стойте! — запричитала вахтерша, схватив его за рукав первого. — Как вы здесь оказались?
— Да я… в смысле… безо всякого, так сказать, — побрел Мат в свои обычные в подобных случаях речевые дебри, рассматривая несколько вполне съедобных бутербродов у бабки на столе.
— Вы мне тут не умничайте! — вскричала старуха. — Корчите из себя ненормального! Я двадцать лет здесь сижу и все ваши иностранные языки выучила! Разбираюсь, когда «ноль один» звонить, когда «ноль два»!
Реша под шумок успел развернуться и свалил в глубь общежития. Вчерашний пожарный маршрут через балкон показался ему безопасней, чем этот — шумный и уж очень официальный. Он вылез на козырек и, услышав приближающийся кипиш, поднятый старухой, прыгнул с вниз. Приземлился удачно, но на прямые ноги. Молния прожгла его от пяток до затылка.
Спустя полчаса Реша возлежал в районном травмпункте с максимальным щажением суставов.
— Где это вы так? — отвлекал его разговорами хирург, ощупывая больную ногу.
— Помехи на крыше разметал, — ответил Реша.
— Лучше бы к теткам сходил, чем на крыше в такую погоду корячиться, поглумился врач над больным и что есть мочи дернул за пятку.
— А-а! — заорал больной.
— Ну вот, кажется, все, — стал умывать руки доктор. — У вас трещина плюсны.
— Серьезно?! — взорвался Реша.
— Шучу, у вас перелом, — улыбнулся хирург.
…535-я комната превратилась в палату. Посетители шли и шли. Даже в понедельник, когда никто никуда не ходит.
— Эк тебя угораздило, — соболезновали они Реше. — Жил же, как человек, и на тебе — по женским покоям понесло.
— В жизни надо срываться, — оправдывался переломанный, используя любимое выражение руководителя «Сладких спазмов» Бирюкова.
Прихожане выражали потерпевшему соболезнование, засиживались допоздна и попутно выметали из тумбочек все продукты, вместо того чтобы, как подобает, приносить их больному. Запасы 535-й таяли на глазах.
— Как долго у тебя срастается кость, Решетов! — говорили сожители. Похоже, она у тебя без всякого костного мозга! Ты нас по миру пустишь!
Самым методичным гостем был Мат. Он являлся на правах соучастника несчастья, сидел для приличия минуты две-три у изголовья больного, а потом, жестикулируя сосисочками пальцев, начинал свою элегию:
— Я, мля, так сказать, в смысле, одним словом, в крайнем случае, произносил он, словно пораженный моторной афазией.
— В шкафу! — обрывал его Гриншпон. — От тебя ничего не скроешь!
Мат брал пять своих почти законных клубней и, заведя сложный благодарственный монолог, исчезал за дверью.
— Ты допускаешь потраву угодьев, Решетов! — негодовал Артамонов. — За это раньше сажали!
— Зачем обижат человек? — защищал потерпевшего Мурат. — Тыбылыс лубой гост надо отдать всо! Панравилса кинжял — отдай кинжял, спросыли время отдай часы!
— Понимаешь, генацвали, — оттеснял Мурата Гриншпон, — наш равнинный лабаз и низменная нравственность не вынесут твоих высокогорных обычаев! И когда, наконец, тебе придет денежный перевод от родителей на очередную помолвку?
В 535-й комнате начались напряги с топливом. Оставалось одно погрузочно-разгрузочные работы на холодильно-овощной базе. Без использования подъемно-транспортных средств. Там, на базе, всегда требовались парни для заморозки, пожилые женщины для засолки и молодые девушки для закваски.
Дабы не вымереть, 535-я комната была вынуждена устремиться на заработки на отхожие промыслы и, чтобы не попрошайничали, прихватила за компанию всю 540-ю, хотя Фельдман тайно пообещал своим материальную помощь от профкома. Да еще почти силком заставили отправиться с собой буйного Пунктуса и нытлого Нинкина, которые уже неделю пытались от голода впасть в спячку.
Город засыпал. Он долго ворочался — искал удобную позу. То здесь гасло и вновь вспыхивало окно, то там. Потом город долго вздрагивал во сне то сиреной «скорой помощи», то запоздалым скрипом тормозов на перекрестке. Стрельб не было.
— Хорошо иным зверям, — говорил по дороге на базу Нинкин, потирая рукой свой замерзший противогаз, — чуть голод — сразу хоп, и спать.
— У них хоть совесть есть, — поддерживал вялый разговор Пунктус. — Они, нет-нет, да и просыпаются, а ты, если заснешь, то лет до сорока.
— Так уж и до сорока!
— Да и резинку эту стянул бы с лица, наконец, — предложил Нинкину Пунктус. — Ничем тут особенным не пахнет.
— На мне нет ничего, — обиделся Нинкин.
— Ну, извини, брат, значит, показалось, — развел руками Пунктус. Освещение сам видишь какое.
По ночам на холодильно-овощной базе платили вдвойне. По крайней мере, обещали заплатить.
В этот раз рефрижераторы были с мойвой. Договорившись насчет расценок и ставок, студенты под руководством Рудика приступили к разгрузке.
Фельдман в основном перекуривал, перекусывал и так, болтался по складу. Совершенно случайно он напоролся на чей-то тайничок с красной рыбой. Наверное, кто-то из служащих припрятал, чтобы в удобный момент утащить, допустил Фельдман и аккуратно переложил живность к себе в портфель. В конце разгрузки в дополнение к найденному Фельдман расколол о колено плитку свежемороженой мойвы и большую часть сунул к себе за пазуху.
— Будет неплохим подспорьем, — пояснил он свою затею, застегивая куртку на все пуговицы.
— Да кто ее станет есть, эту мойву? — попытались отговорить его друзья.
— Ее надо уметь приготовить, только и всего, — оправдал рыбу Фельдман. — У нас в стране дефицит поваренных книг, поэтому многое залеживается. Никакой кулинарной культуры в быту! Ведь у нас мало кто знает относительно осветления бульона из воловьего мяса паюсной икрой!
На проходной студентам в рамках ежемесячника по борьбе с базовыми несунами устроили проверку. Фельдман встал в очередь на досмотр последним боязно все-таки, хоть и рядовое, не для себя, но все же расхищение социалистической собственности.
Пока ощупывали передних, мойва за пазухой Фельдмана быстро таяла. Непоправимо быстро. Охранник проверял портфель Фельдмана и с ужасом наблюдал за его глазами, бегающими туда-сюда, как в нистагме. Глаза несуна из отряда сумчатых норовили и спрятаться от непонятно откуда взявшегося стыда, и в то же время хотели все вокруг видеть.
— Кажется, переработал хлопец, — пожалел Фельдмана проверяющий из вневедомственной охраны.
