Михаил Вершовский - А другого глобуса у вас нет?..
Что составляет, как подсчитали дотошные англичане, 15% золотого запаса Соединенных Штатов, хранящегося в знаменитом Форте Нокс. Или, что еще более впечатляет, 1% от ВСЕГО золота, добытого за ВСЮ историю человечества.
Можно было бы подумать, что с такими-то деньгами широко должен был жить человек, душевно, не жаться уж из-за какой-то копейки. Ан не работает таковская теория, и все тут.
Когда вдова Маркоса, Имельда, после смерти его (а проживали они в нищем, как она прессе плакалась, изгнании – и то сказать, пять миллиардов, что и за деньги) снова на родину возвернулась, тело мужа с собой прихватив, она это тело поместила в специальное хранилище. С низкой температурой, строго определенной влажностью, и так далее. Для вящей сохранности – потому что а вдруг народ филиппинский гневаться передумает и осознает, какого лидера имел. А лидер – вот он, для мавзолея в полной готовности. (Ну еще, говорят, правительство тамошнее в столице Маниле его хоронить пока запретило, в силу выдающегося его воровства. Но эта причина, может, и не главной была во всей-то истории.)
Ну, в общем, в спецхолодильник она его сунула, а сама принялась снова в политику играть. (Потому как народ филиппинский, будучи и впрямь фантастически незлопамятным, Имельду – после всех подвигов упомянутой семейки – в парламент с радостной душой выдвинул. Что меня еще более укрепляет во мнении относительно любого на этой планете электората.)
Холодильник, однако, гудит, электричество поступает – ну, и счета за это электричество тоже идут. Компания электрическая Имельде уже и не счета слать стало, а просьбы слезные. И ведь, говорят, набежало-то уж 215 000 долларов. Для вас не деньги, а смех – а для нас не очень, как мы есть кооператив, и членам его, подвластному то есть вам народу, кормиться с чего-то надо. А то ведь уже электрикам зарплату платить нечем, а это чревато.
А уж когда мадам Маркос и тут ухом не повела нимало, постановила компания энергию отключить. Раз, говорят, у него семейка такaя жлобская, так пущай, говорят, и воняет.
Развонялась, однако, Имельда – и на весь белый свет. Таких, сказала, огромных денег, чтобы аж такие счета оплачивать, у нее нет. Да и зарплата в парламенте совсем никудышная. А вот эта акция бесчеловечная – чтобы ее муж и благодетель всего филиппинского народа провонял бесповоротно – есть не просто «очередное преследование семьи», но и «сведение счетов с мертвецом».
Она, надо сказать, и прежде на предмет собственной бедности расстраивалась. Еще в изгнании пребывая – не в Сибири, правда, а на одном из Гавайских островов – вот так же душу изливала на предмет несправедливости людской, прорыдав в одном интервью: «Наш прекрасный остров для нас хуже Алькатраса (знаменитой американской тюрьмы). В Алькатрасе хоть кормят, да и жилье бесплатное…»
(И вот ведь что очень характерно: жалобы слезные таких людей на безденежье. Я как-то в одной передаче заокеанской годков несколько тому назад слушал интервью с одним бывшим президентом одной бывшей – и очень большой – страны. Так он тоже плакался навзрыд, что живет-де с женой то ли в трех-, то ли в четырехкомнатной квартире. И что, дескать, какая же это жизнь, если даже и книжки все разместить никак не удается. Последнее заявление меня несколько и удивило – по прежним речам его таким уж шибко начитанным он мне не представлялся. Но это так, кстати.)
Тут еще заметить надо, что, на жалобы не взирая, пыталось все-таки упрямое филиппинское правительство с Имельды уворованные семейством деньги возвернуть. Аж пятьдесят четыре дела заведено было – мурыжили мадам и так, и эдак. Но у Имельды своя – и до чего же славная – версия событий на этот счет имелась.
Никаких народных денег, сказала, ни Фердинанд-муженек, ни тем более она в жисть не воровали. А состояние семейное, которое и впрямь миллиардами исчисляется, очень даже благородное происхождение имеет. Дескать, когда юный еще Фердинанд в лесах против японцев партизанил, наткнулся он на сокровища, зарытые страшным самурайским генералом Томоюки Ямашита в джунглях. И пометив местечко это, после войны к нему вернулся, да клад-то и выкопал. (Ежели англичане в своих подсчетах не сильно ошиблись, так это, похоже, и не сундучок одинокий должен был быть – миллион с лишним килограмм все-таки…) Так вот, значит, и разбогатели – самым что ни на есть трудовым образом. (Эта история и об интеллектуальных способностях власть предержащих особей говорит немало – совсем по психиатрической части рассказ.)
Ну, понятно, тут даже народ, в массе своей доверчивый, некоторое недоверие проявил. Но делу тому конца не видать, потому как история со статистикой показывают, что упереть из казны во все века было делом обычным. А вот чтобы в казну возвернуть – это уж за всю обозримую историю на пальцах пересчитать несложно.
Что же до объяснений фантастических, так случаются еще и не такие. В 1993 году в Бразилии стали ихнего депутата парламента Жоао Алвеша раскручивать на предмет нетрудовых доходов. Как-то уж он насобирал 51 миллион долларов, в народном представительстве сидючи. При зарплате тамошних законодателей весьма скромной, которая и сотой части его состояния за пять депутатских лет не покрыла бы.
Ну, вытащили его на комиссию соответствующую. Откуда, спрашивают, деньги-то? А он, глазом не моргнув: в лотерею, говорит, играл успешно.
Комиссия вариант проверила – не получается. В списках тех счастливцев, что главные – по миллиону и более – призы брали, нашего парламентария нигде не оказалось. Он тогда подумал и уточнил: а я, говорит, по маленькой выигрывал. Там сотню, там тыщонку, а там, глядишь, и две. Стоп, они говорят, так это ж сколько раз надо было так-то выигрывать? А он еще раз подумал, что-то там в уме посчитал и доложил: всего-то 24 000 раз. (До сих пор голову ломаю, почему он именно к этой цифири пришел.)
И никакая скорая помощь тут же не приехала. Никто ее не вызывал по этому случаю. Скорее всего, потому что прав был великий американский писатель Марк Твен насчет того, что «депутат» и «идиот», в общем-то, синонимы. В комиссии той парламентской кто сидел-то, не тот же самый человеческий материал, что ли?
Нет, братцы, это вот правило золотое – чтобы непременно брать при казне или даже просто у власти сидючи – никто не отменял и не собирается. И история против такой отмены возражает, и сама этих людишек при власти биология. Это как нам с вами не дышать.
Да вот ведь еще и Борис Годунов с лихоимством бороться пробовал. Штрафы навешивал, порол виноватых до бессознательности. Ну и что? Брать так и брали, но уже с большей выдумкой: при христосовании на Пасху знающий человек, по делу ходатайствующий, должному чиновнику вместе с яичком в руку положенное и всовывал…
И Петр Алексеевич Великий проблемой той – неразрешимой, как мы уж установили – мучился немало. Даже раз генерал-прокурору своему, Ягужинскому, приказал: «Пиши-ка ты, Пашка, именной указ, что ежели кто украдет настолько, что веревку купить можно, на оной веревке и вздернут будет.» Радикально так подошел, как великому реформатору и полагалось.
На что генерал-прокурор Ягужинский улыбнулся горько и понимающе (сам-то ведь из каковских был?) и сказал с упреком мягким: «Государь, да ты, никак, императором без подданных желаешь быть?» Правильно, между прочим, сказал. Конечно, не то, чтобы вообще без подданных, но уж без тех, что для службы государственной пригодны – это наверняка.
Но Петр– то наш Великий и к зеркалу вполне обратиться бы мог. Не на предмет того, что сам брал, а на предмет того, что реформами своими берущим пособил от души. Жалованье-то он установил в канцеляриях своих -но главным чинам да членам коллегий. Для прочих же ввел «акциденции», чтобы тем кормились, что челобитчик добровольно дать пожелает. И вот это для меня лично просто поразительно.
Ведь и окно в Европу рубанул, и ногою твердой стал при море, да и вообще Россию-мать на уши поставил, а настолько ума иметь, чтобы представить себе смиренного человечка при власти, который ДОБРОВОЛЬНЫМ подношением удовольствуется – это, ей-богу, просто ни в какие ворота.
Да и потомки Петровы в этом плане не лучше мыслили. В конце восемнадцатого столетия такая в Зимнем дворце теория родилась, что ежели людишек при власти менять регулярно, так биология проявиться, может, и не поспеет. А посему и наказано было, чтобы воевод на месте более двух лет не держать. Но оговорка одна была сделана. Буде-де граждане сами любимого воеводу и дальше захотят, по такой народной челобитной может Сам-Питербурх его и дальше на прежнем посту сохранить.
И тут уж, как срок тому или другому воеводе выходил, так в столицу челобитные и свозились – мешками. Ибо ни один воевода настолько-то идиотом не был, чтобы народной любви дожидаться, а народу кнутом да пыткой и намекал, что проявить хоть на бумаге таковую любовь было бы хорошо. Что граждане понимали отлично и ждать себя ни разу не заставили.
