Джон Ле Карре - Песня для зебры

— Получается, на каком бы языке они ни говорили, мы его знаем лучше их, так? Вот мы молодцы… — протянул Шкипер. Но его тон подсказывал, что не так уж он и доволен. — Вопрос, нужно ли им это знать? Может, поступить хитрее? Придержать железо в рукаве?

Железо? Какое еще железо? Или он имел в виду мои познания в военной технике? Я осторожно выразил недоумение.

— Да твое железо, горе луковое! Твой лингвистический арсенал. Младенцу ясно, хороший воин не станет хвастать своими возможностями перед противником. То же и с твоими языками. Зарой их поглубже, замаскируй, пока не потребуется выйти на передовую. Элементарный здравый смысл.

Макси, как выяснялось, обладал опасным, неотразимым магнетизмом. Ему ничего не стоило заставить тебя воспринимать самый безумный план как совершенно нормальный, даже если еще и не знаешь толком, в чем этот план заключается.

— Давай-ка покумекаем, — предложил он, будто идя со мной на некий компромисс, который удовлетворит моим завышенным стандартам. — Допустим, мы объявим, что ты знаешь английский, французский и суахили, и все? Этого больше чем достаточно для кого угодно. А малышей спрячем до поры. Годится? Интересно? Совсем ведь иной расклад для тебя. Новый.

Если я его правильно понял, меня такой расклад совершенно не устраивал, однако ответил я иначе:

— В каком конкретно контексте, Шкипер? В каких обстоятельствах мы это скажем? Или не скажем, — добавил я, изобразив, как мне хотелось думать, мудрую улыбку. — Не хочу быть занудой, но все же: перед кем мы все это разыгрываем?

— Перед всеми участниками переговоров. В интересах операции. Ради успеха конференции. Вот смотри. — Он выдержал одну из тех театральных пауз, которые всегда делают специалисты, пытаясь разъяснить что-то профану. В свое время, признаться, я и сам был не чужд подобному высокомерию. — Вот у нас два Синклера, — он держал передо мной свои пуленепробиваемые ладони, по одной на каждого Синклера, — один над поверхностью воды, выше ватерлинии, — левая ладонь поднялась, — а другой ниже ватерлинии, — правая ладонь опустилась на колени. — Выше ватерлинии лишь верхушка айсберга: ты владеешь французским и разными вариантами суахили. Ну и по-английски, разумеется, говоришь со своими. Вполне нормально для среднестатистического переводчика. Понимаешь, к чему я?

— Пока да, Шкипер, — кивнул я, изо всех сил стараясь выглядеть заинтересованным.

— А вот ниже, — я теперь глядел вниз, на его правую ладонь, — под ватерлинией у нас девять десятых айсберга, то есть все остальные твои языки. Ты ведь сможешь притвориться, а? Ничего сложного, если взять себя в руки и постараться.

С этими словами Макси сунул в рот еще один крекер, дожидаясь, пока до меня дойдет.

— И все-таки, Шкипер, я, кажется, не совсем понимаю, — признался я.

— Хорош ломаться, Синклер, все ты понимаешь! Это просто, как табуретка. Я вхожу в комнату переговоров. Я тебя представляю. — На своем чудовищном французском, одновременно пережевывая крекер, он провозгласил: — Же ву презант месье Синклер, нотр энтерпрет дистенге. Иль парль англэ, франсэ э суахили[16]. И все дела! А если кто в твоем присутствии станет разглагольствовать на любом другом языке — ты типа их не понимаешь. — Несмотря на все мои усилия, выражение моего лица его по-прежнему не устраивало. — Да боже ж ты мой, подумаешь, великое дело — прикинуться тупым. Куча народу запросто проворачивает это изо дня в день. Потому что они и правда тупые. А ты наоборот! Ты охеренно талантлив. Вот и используй свой талант. Для сильного молодого мужика вроде тебя это раз плюнуть.

— Так когда же понадобится применить другие мои языки, Шкипер? Те, что под ватерлинией? — не унимался я.

Те языки, которыми я больше всего горжусь, думал я. Те, что выделяют меня на общем фоне. Те, что в моем сознании вовсе не утоплены, а, напротив, спасены от забвения. Языки, которые, с моей точки зрения, как раз и должны звучать во всеуслышание.

— Когда прикажут, не раньше. Для тебя есть секретные инструкции. Сегодня первая часть, вторая — утром, как только нам окончательно подтвердят, что спектакль состоится. — Тут, к моему облегчению, мне досталась его скупая улыбка, ради которой можно пересечь пустыню. — Ты — наше тайное оружие, Синклер. Звезда представления, не забывай об этом. Сколько раз в жизни выпадает шанс дать пинка истории?

— Однажды, если повезет, — миролюбиво отозвался я.

— Везение — всего лишь другое название судьбы, — поправил меня Макси, чьи глаза, так похожие на глаза Буки, таинственно мерцали. — Либо ты сам творишь свою судьбу, либо сидишь в дерьме и не чирикаешь. У нас тут не сладкожопый тренинг какой-нибудь. Нам нужно внедрить демократию в Восточном Конго, хоть под дулами автоматов. Стоит только грамотно организовать общественную поддержку, дать им достойных руководителей, и все население Киву сбежится на зов.

Моя голова уже кружилась от этих первых кадров его великого провидения, а дальше он сказал то, что сразу же запало мне в душу — и, не сомневаюсь, запало бы в душу Ханны:

— Величайший грех, который лежит на совести всех крупных игроков в Конго, это безразличие, так?

— Так, — горячо согласился я.

— То есть они влезали, если могли что-то по-быстрому захапать, а потом скорей катились на хер перед следующим кризисом. Верно?

— Верно.

— В стране застой. Бесполезное правительство, все эти ребята сидят и ждут выборов, которые то ли будут, то ли нет. И если выборы все же произойдут, то ребята не будут меньше зарабатывать. Значит, есть вакуум, верно?

— Верно, — опять эхом отозвался я.

— Вот мы его и заполняем. Чтобы всякие другие типы его не заполнили. Ведь и они все тоже туда же — и янки, и китайцы, и французы, и мультинациональные корпорации, все, кому не лень… Все пытаются влезть до выборов. А мы вмешиваемся, но и остаемся. Но только на этот раз повезет уже целой стране, всему Конго.

Я было попытался еще раз выразить свою признательность Макси за его слова, однако он перебил меня:

— Конго уже пять веков истекает кровью. Арабы-работорговцы его имели, как хотели. И собратья африканцы тоже. И ООН, и ЦРУ, и христиане, и бельгийцы, французы, британцы, руандийцы, а еще — алмазные компании, золотодобывающие, компании по добыче руды, потом половина всех дельцов и биржевых спекулянтов со всего мира, потом и собственное правительство в Киншасе. Еще немного — их поимеют и нефтяные компании. Пора дать им вздохнуть свободно, и именно мы этого добьемся.

Его беспокойный взор вдруг упал на месье Джаспера, который поднял руку вверх точь-в-точь таким жестом, каким обычно кассирша у нас в мини-маркете показывает, что у нее нет мелочи.

— Часть вторая завтра, — объявил Макси и, подхватив свою противогазовую сумку, ушел в хвост самолета.

Под гипнозом Макси мозг отключается. К тому же все, что он говорил, звучало музыкой для моего слуха. Однако, придя в себя, я стал размышлять и вскоре засомневался — беспощадный голос разума вещал вполне отчетливо на фоне неравномерного рева двигателей.

Я ведь отвечал Макси “Верно”, так? Но разве это означало “Да, я согласен”?

“Нет” я не произносил.

Но тогда с чем же я согласился?

Разве мистер Андерсон говорил мне, описывая суть моего задания, что оно связано с превращением в лингвистический айсберг, девять десятых которого находится ниже ватерлинии? Не говорил. Он сказал, что есть возможность заняться настоящим делом. И что он отправляет меня на передовую, где придется жить двойной жизнью и на время распрощаться с библейскими истинами, на которых нас с ним воспитали. Но про ватерлинию, жизнь под водой и контролируемую шизофрению — ни слова.

Хорош ломаться, Синклеру это просто, как табуретка… Насколько же просто, Шкипер? Притворяться, будто ты услышал что-то, чего на самом деле не слышал, — довольно легко, согласен. Такое со всеми происходит сплошь и рядом. А вот, услышав что-то, притворяться глухим очень даже трудно, на мой взгляд. Ведь синхронист высшего класса реагирует спонтанно, не раздумывая. Уловив сказанное, он включается мгновенно, а дальше — дело техники. Конечно, потом он оценит информацию. Однако мастерство заключается в моментальной реакции, а не в анализе сказанного.

Вот примерно такие мысли одолевали меня, когда один из наших небритых пилотов крикнул, чтобы мы за что-нибудь держались, да покрепче. И вскоре самолет содрогнулся, будто в него попал зенитный снаряд, потом еще раз. Приземлившись, он тяжело покатился по земле и через несколько секунд остановился. Дверь салона распахнулась, внутрь тут же ворвался порыв ледяного ветра, и я порадовался, что на мне пиджак из плотного твида. Наш Шкипер первым исчез в дверном проеме, за ним — Бенни со своим вещмешком, потом и месье Джаспер с портфелем. Подталкиваемый Антоном, я отправился следом, держа перед собой сумку. Спрыгнув на мягкую землю, глубоко вздохнул — воздух был пропитан ароматами моря.