Анатолий Тоболяк - Невозможно остановиться
«Пойду побреюсь, — говорю, вставая. — Поскучай минут пять, ладно?»
«Зачем тебе бриться?» — хватает она меня за руку.
Та-ак.
«Тебе вообще не надо никогда бриться».
Та-ак!
Склонив голову набок и нежно глядя на меня, она спрашивает, отращивал ли я когда-нибудь бороду. Никогда? Даже в юности? Ну, и зря! Борода мне пойдет. Да, кстати! Видел ли я когда-нибудь редкую фотографию Ленина без бороды и усов? Никогда не видел? Так вот: это жуткий уголовный тип! Между прочим, после защиты диплома она в Москве не останется, это решено. А мой привет Суни она не передала. Ее вообще поражает, как люди могут поклоняться кровавому Ильичу и обхаживать какую-то Суни с кривыми ногами. Она ненавидит тяжелый рок, но любит Иосифа Бродского. В Подмосковье у ее родителей есть дача.
Та-ак! — блаженствую я. Не часто все-таки слушаешь такие пылкие импровизации.
Лизонька вдруг замолкает в растерянности и жалобно смотрит на меня.
«Что?» — ласково спрашиваю я.
«А как же я в общежитие пойду? Я, по-моему, опьянела». «А зачем тебе идти в обшежитие, скажи на милость? Переночуешь здесь».
«Но у тебя же одна тахта!!» — вскрикивает она. «Верно. Одна». «Но я же дала себе зарок!»
«Ну, подумаешь, зарок», — притягиваю я ее к себе. «Но ты же небритый!» — кричит Лиза.
Мы замолкаем. Мы… как бы это изящней выразиться?.. сливаемся в поцелуе. Лиза душит меня с неожиданной силой, кусает мне губы. Ох, бабуля Алена Ивановна, кудесница! В неоплатном долгу перед тобой Теодоров! Благодаря тебе, бабуля, все происходит без нудных дипломатических переговоров. Брысь, Маруся, не до тебя сейчас! Ты лишь игра воображения, легкая тень на белом листе, след моего пера… А тут… Трудно поверить, но именно в этот момент кто-то громко стучит в дверь. Лиза мгновенно отшатывается. Мы прислушиваемся. Стук повторяется. Сильный гнев вспыхивает в глазах Лизы.
«Опять! — шепчет она злым голосом. — Ну, это уж слишком! Откроешь, да?»
«Открою, но никого не пущу».
«Правильно! Пошли их, пожалуйста, на х…», — умоляюще просит Лизонька.
На миг я цепенею от изумления, а затем, хохоча, иду к двери.
II. Иван Медведев собственной персоной стоит на площадке, сопя, тяжело дыша после подъема на четвертый этаж. Толстый, солидный, в светлом костюме.
«Ваня!» — радостно восклицаю я. Редкий гость он в этой моей квартире, очень редкий.
«Чему смеешься?» — мрачно осведомляется Иван, и я вижу, что он как-то необыкновенно мрачен.
«Да так. Есть повод. Каким ветром, Ванюша, в приют мой убогий тебя занесло?»
«Может, сначала впустишь?»
Видит Бог, Ивана я не могу выпроводить, даже если Лиза от ярости выпрыгнет сейчас в окно.
«Я не один, — предупреждаю его. — У меня дама. Ты умеешь вести себя при дамах?»
«Пошли они все на х…!» — довольно-таки громко вдруг заявляет Медведев.
У меня новый приступ смеха. Так и вступаем в комнату: солидный, мрачный Иван и веселый Теодоров. Лиза вскакивает с тахты. Гнев еще не сошел с ее горящего лица, но в ту же секунду оно преображается в ослепительной улыбке.
Два матерщинника смотрят друг на друга. Затем между ними происходит такой, примерно, диалог:
«Привет!» — буркает Медведев очень неприязненно. «Здравствуйте, Иван Львович! — радостно отвечает Лизонька. — Как хорошо, что вы пришли! Садитесь, пожалуйста!»
«А что хорошего в том, что я пришел?» — бурчит Иван, озираясь.
Лизонька отвечает, блаженно улыбаясь: «Ну, я не знаю! Я всегда рада гостям!»
«А вы что, живете здесь?» — резонно (но слишком прямолинейно) спрашивает Иван.
«Нет, я живу в Москве, я же вам говорила. Там я тоже всегда рада гостям».
«Понятно, — сопит Иван, хотя понять что-либо из Лизиных слов сложно. — Помешал вашей… э-э… беседе?»
«Ну, что вы! — вспыхивает Лизонька. — Нет, конечно! Правда, Юра? Если бы кто-нибудь другой пришел, мы бы его, конечно, выгнали. А вас здесь все любят!»
«Наверняка не так, как вас», — отвечает Иван и опускает свои сто килограммов на тахту.
Лизонька тотчас пододвигается к нему и предлагает, лучезарно улыбаясь: «Закурить хотите?»
«Не курю», — бурчит Иван. И еще что-то невнятное — должно быть, матерится.
«А выпить?»
«А что это у вас? — Он берет бутылку без этикетки, смотрит на свет, принюхивается. — Нет, благодарю. Самогон не пью. Вам тоже не советую. Пусть дует Теодоров. У него мозги луженые».
«А мне, знаете, понравилось! — не соглашается с ним Лиза. — Юра, давай выпьем за нашего гостя».
«Давай!» — сразу соглашаюсь я, отрываясь от стены.
Иван мне что-то не нравится. Что-то он необыкновенно мрачен. А эта новая, незнакомая Лиза, она, конечно, диво дивное!
«За вас, Иван Львович! За ваш недавний день рождения!» — принимая от меня чашку, разудало произносит она. Хлоп! Готово. И сигарету в зубы вместо закуски. Иван крякает, точно огненная жидкость влилась в него. Крякает вторично (это заглотнул я). Чувствую, что тяжело Ване, очень тяжело наблюдать за такой согласованной, счастливой парой. Он вынимает платок и промакивает лоб. (В комнате душно?) Вдруг багровеет, наливаясь кровью:
«Везде пьянь! Зашел к Мальковым — пьют где-то в гостях. У Яковлевых, ты их знаешь, гулянка. В автобусе пьяные хари. Я в этой стране жить не могу! Это заблеванная забегаловка!»
«А почему вы не уедете туда? — сострадательно спрашивает его Лизонька. — У вас, я слышала, родственники в Канаде».
Иван косится на нее. Он думает: надо ли принимать всерьез эту красотку? Он думает: прожил сорок лет, а ни разу не имел такой! Он думает: счастливчик Теодоров! (Я за него думаю.) Он отвечает Лизе тяжело и устало: может, и уедет. Но это не решение проблемы. Ему везде будет плохо. Нет такой страны, где ему будет хорошо. Это понятно?
«Конечно, — жалостливо отвечает Лиза. И спрашивает, придвигаясь: — Можно, я вас поцелую?»
«Для этого есть Теодоров», — отвечает Иван, и что-то булькает у него в горле.
«А я все-таки поцелую! Я так хочу! — заявляет Лиза. Порывисто обнимает Ивана за толстые, покатые плечи и чмокает его в толстые губы. — Вот!»
Я смеюсь. Иван опять багровеет от прилива крови.
«Что за хреновина у тебя тут происходит, Теодор! — рычит он. — Перепились вы тут. Смотреть на вас тошно. Некуда податься, поговорить по-людски!» — Он беззвучно матерится.
«А что стряслось, Ванюша?» — подаю я голос.
Тут он сообщает, что разводится со своей женой Ниной. Наступает молчание.
«А зачем?» — спрашиваю я после паузы.
А затем, отвечает Иван (Лизочка примолкла), чтобы не слышать больше ее голоса и не видеть ее. Она его вконец добила. Раньше у нее наблюдались проблески мыслительного процесса, теперь — глухо.
«А ты не спешишь, Ваня?»
«Наоборот. Опоздал лет на десять! Ладно. — Иван встает. — Продолжайте свой праздник. — Он тяжело смотрит на Лизу. — Нам сколько? Лет девятнадцать?»
«Увы, двадцать», — вздыхает она.
«Много чего еще успеете натворить, — прогнозирует Иван. — Берегите Теодорова».
«Я — его?!»
«Вот именно», — подтверждает многодумный Медведев и выходит из комнаты тяжелым шагом, сутуля плечи.
Уже на площадке он спрашивает меня: серьезно с этой девицей или как? Жениться я, что ли, надумал? Я смеюсь и отвечаю, что он зациклился на чужих женитьбах и своих разводах; ободряю, хлопаю по плечу — и спешу назад к Лизе, в третью серию вечера, переходящего в ночь.
III. Опасаюсь, что гостья моя расстроилась и загрустила после этого визита. Шутка ли, такой умный человек и такой несчастный! Мало того, что вынужден покинуть свою семью, но он ведь и в дальнейшем не сможет никогда найти успокоения, ни в одной стране обитаемого мира!.. А тут, понимаете, вонючий самогон, бездумный Теодоров-сан и предстоящая ночевка в его постели… поневоле задумаешься над смыслом жизни.
Но нет! Перемен в Лизе не произошло. Глаза ее лихорадочно блестят. Она, оказывается, очень-очень рада, что Иван Львович разводится со своей клушкой. («Пятый раз на моей памяти», — вставляю я.)
«Правильно, что я его поцеловала?» — спрашивает меня.
«Правильно, — отвечаю. — Когда Суни плохо, я тоже всегда так делаю. А ей всегда плохо».
Лизонька кидается на меня, впивается и сильно прокусывает мне губу. В другой раз Теодоров не простил бы такие штучки… но это же не Лиза свирепствует, а бабулин тигроидный напиток.
Уходить в ванную комнату на этот раз мне нет надобности.
Вот, друг читатель, перед тобой двое обнаженных: Ю. Д. Теодоров и Л. Семенова.
Вот они стоят под яркой лампой и, невольно облизываясь, сглатывая слюну, разглядывают друг друга.
Теодоров интуитивно повернулся чуть в профиль, чтобы подчеркнуть, надо думать, обоснованность своих притязаний.
Л. Семенова чуть расставила длинные ноги, бессильно опустила руки вдоль бедер; молочно белые груди целятся сосками; опущенное лоно, кажется, трепещет; светлые волосы рассыпались по плечам.
