Александр Минчин - Актриса
— Что толку плакать?
— А что я могу еще делать, если вы мне не верите.
— Это все, что вас волнует?
— Да!
Меня тронуло ее трогательное восклицание. Я сентиментален, к сожалению.
— Лучше развеселиться.
— А заболевание?
— Оно вылечивается, я думаю. У вас есть знакомые доктора?
— Нет, у меня даже своего гинеколога нет. Они мне не нужны были никогда… — Она осеклась.
— Хоть лечиться будем вместе, — сказал я с легкой иронией.
— Может, это просто воспаление? Что-то не то съели?
Я посчитал.
— Сегодня пятый день, как мы пере… спали; инкубационный период от трех до шести, все точно совпадает. Клиническая картина, как в учебнике венерических заболеваний.
Я заметил, как на слове «переспали» она вздрогнула.
— А какое лечение есть?
— Флагил, французские таблетки. Нужно выпить 21. Раньше этот препарат стоил безумные деньги. Но есть ли он в вашем оазисе…
— Сейчас у нас много иностранных препаратов, а деньги я достану.
Я грустно усмехнулся:
— Да, деньги — это единственная проблема, которая существует у нас с вами. Забудем до завтра. Давайте выпьем лучше.
Она с удивлением вскинула влажные глаза:
— А разве от этого вам не будет хуже?
— Водка — наилучшая провокация, а еще вернее — с пивом, так что завтра наверняка буду знать, что у меня. И у вас! Самодиагностика.
Я налил себе большую порцию. Выпил, не ожидая, и пошел в туалет. Мысль о мочеиспускании была тягостна. Но я хотел точно знать. И я узнал. Потекло, как из рога изобилия.
Я сменил туалетную бумажку и укутал пациента в бумажную шаль.
— Пойдемте спать. Завтра предстоит веселый денек.
Она медленно поднялась. Мы разделись и легли.
Несколько мгновений продолжалось молчание. Я положил ей руку на грудь, потом коснулся бедра.
— Вы не разделись? — Она обычно ложилась голая.
— А вам… можно? — спросила тихо она.
— Если у вас это есть, то я от вас ничего нового не приобрету и вам ничего нового не подарю. К тому же второй лучший способ для провокации — половой акт.
— Как быстро все изменилось, как быстро, — грустно сказала она. — Теперь это — провокация.
«Это не моя вина, — подумал я, — не моя вина».
К утру, однако, все успокоилось. Моча была совершенно прозрачна. Вспомнив урологические уроки папы, я взял стеклянную банку и пописал в нее. Разболтал и стал смотреть. Плавало две-три тонко-белые нити, никаких хлопьев. До десяти была допустимая норма. Я не до конца успокоился. Видимо, приступ вульгарного уретрита, резкий. Столько пить!
Тая сидела на кухне и тщательно, сосредоточенно красила глаза.
— Как вы себя чувствуете? — с видимой тревогой спросила она.
— А я похож на больного? — пошутил я.
— У вас… вчера… — она подбирала слова, словно рассыпавшиеся бусы, бусинки.
— Все в порядке. Ложная тревога.
— Никаких выделений? Не болит?
Я отрицательно покачал головой.
— Слава Богу. Я очень переживала.
Она не сказала, я «чувствовала себя виноватой».
— Через пару минут я подам завтрак, я не думала, что встанете так рано, и не успела приготовиться.
Я не сказал, что ночью вставал три раза и стоял в позе краба над унитазом. «Раком».
Зазвонил телефон. Я машинально снял трубку.
— Сыночек, я достала тебе все, что ты просил: международное купе, мягкий вагон, экспресс «Лисс». Вот только с гостиницей пока проблема, в «Загрантуристе» мест нет. Ну, в худшем случае снимешь на месте, может, какой-нибудь домик.
— Спасибо, мамуля, большое.
— Ты сегодня появишься? Тебе же завтра уезжать!
— Обязательно. Немного позже.
— Спасибо, ваше величество.
Я повесил трубку.
— Мы едем завтра на море. Поезд уходит в два часа дня.
Глаза ее радостно зажглись.
— Все-таки я бы хотела, чтобы вы сдали анализы.
— Может, я заеду в посольство, у них есть американский врач.
— Сегодня в двенадцать дня — второй тур в училище. Вы меня просили узнать.
— Мы можем на него пойти?
— С вами — на край света.
— Всё шутите?
— Абсолютно серьезно. У вас сегодня нет встреч?
— Есть. В издательстве с забавным названием «Столичный рабочий».
— Они публикуют очень хорошие книги.
— Когда-то это было «крестьянское» издательство.
— За последние два года здесь все поменяло свой цвет.
Она отдает мне свою машину, и гонка начинается. В одиннадцать я в издательстве. В двенадцать встречаюсь с ней в училище. На прослушивании сидят совершенно другие люди, с гонором, которые отбирают для третьего тура. На котором уже будет сама ведущая курс. Белоруский одет приличней, но читает хуже, неуверенней, — видимо, напряжение начинает давить и на него. Его не хотят пропускать на третий тур. И если бы не настойчивая просьба Таи, которая чувствует мой давящий локоть и толкающее колено и рассказывает, как замечательно он читал на первом туре и сейчас просто волнуется. Его — после долгих раздумий — пропускают.
По лестнице я спускаюсь с ним и говорю:
— На третьем туре я уже буду в Америке. И вам придется выдать все, что вы умеете. Прослушивать будет сама профессор, набирающая мастерскую.
— А как сегодня?
— Очень плохо, — честно говорю я. — Расслабьтесь, забудьте, что приемная комиссия, не смотрите на них и победите!
— И тем не менее сегодня… — Он хочет сказать, что прошел.
Я перебиваю его:
— Удачи вам. — И вылетаю к машине.
Тая стоит со знакомыми актерами. Может, кто-нибудь из них?..
Она подходит и берет меня за руку.
— Вы не забыли, вам нужно в посольство?
«Нет, — говорю я про себя, — наверно, просто…»
В два пятнадцать я в посольстве — врач принимает в другом здании только до трех.
В три я в валютном магазине — закупаю провизию для путешествия.
В четыре — встреча с балериной, которой нужно передать фотографии в Нью-Йорк знаменитому балетному танцору. После спектакля я должен забрать Таю у театра.
Заехал я позже и в модный литературный журнал «Флаг». Известный многим заместитель главного редактора по прозе принял меня торопливо и через десять минут пообещал разобраться сразу с четырьмя моими книгами. После чего я откланялся, чтобы не переутомлять человека. По-моему, ему не нужны были ни я (да и кто я такой), ни мои книги, ни весь этот «литературный процесс». Через несколько дней, когда я вернулся, он сообщил, что для их журнала ничего не подходит. Как за пять дней он разобрался с четырьмя книгами, для меня до сих пор загадка. Наверно, как Корди…
Тая ждала меня у театра, одетая в белое платье.
— Как завершился театральный сезон?
— Никак. Обычно, — безразлично сказала она.
Мы заехали к ней. Выпили поздний чай.
Она вопросительно посмотрела на меня.
— Я не был у доктора, мне нечего вам сказать.
— Разденьтесь.
— Зачем? — спросил от неожиданности я.
— Я хочу вам поцеловать, где болит.
……………………………………………
— Вам нужно собираться, — выходя из душа, говорю я.
— У нас это проще, чем у вас, — шутит она.
К маме я успеваю ровно в полночь. «Бег жизни». Есть такая пьеса? Или название?
— Ты совсем похудел, что ж ты так мотаешься?
— Завтра начинается отдых.
— Надеюсь, до отхода поезда тебе никуда не надо на встречи?
— В четыре места, — негромко говорю я. — А чем ты занимаешься?
— Пытаюсь дозвониться в Лисс, чтобы сделать тебе номер в отеле.
Я достаю ей банки апельсинового сока и любимые крекеры.
— Ой, сыночек, спасибо большое.
— Это тебе спасибо.
Ночью я сплю поверхностно. Я не могу понять, то ли у меня действительно режет, то ли мне это кажется.
С утра я еду на кладбище. И на полчаса отключаюсь от всего мира.
От сует, забот, бега, проблем. Наверно, это моя пристань в мире… Рядом с папой. Поскорей бы…
В одиннадцать у меня переговоры с Артамоном по поводу тиража, авторских экземпляров, бумаги для фотографий.
— Алексей, у тебя нет сигаретки случайно?
Я достаю блок «Мальборо» и дарю ему.
— Это мне? Огромное, большое спасибо!
— Артамон, только сделайте все, как надо.
— По высшему разряду, я знаю. Это первый ребенок. — Он улыбается.
Я несусь за чемоданом к маме.
В двенадцать тридцать я встречаюсь у гостиницы на имперском проспекте со своим старым институтским товарищем, который дает мне красный паспорт. Теперь я «имярек». Так как с американским паспортом в Лиссе, кроме «Загрантуриста», меня никуда не пустят. (Потом оказалось, что и в «Загрантурист» меня не пустили.)
В час я залетаю за Таей. По пути на вокзал мы захватываем ее подругу. Я высаживаю Таю с торбами на вокзале и еду ставить машину в какой-то гараж. Так как подруга машину водить не умеет. Тогда зачем ей машина?! Я еду по тротуарам, чтобы успеть. Пробки дичайшие.
