Петр Алешковский - Жизнеописание Хорька
Попили чаю, и Сергей засобирался наверх. Хорьку было интересно, и он, поборов робость, напросился: «Помочь чего не надо – поднести там или как?»
– Скучно тебе – пойдем, поставлю размывать, мне только на пользу.
Тетка Вера что-то сказала им напутственное, но ее уже не слушали – Сергей уверенно взбирался по крутой внутристенной лестнице наверх, в храм, на ходу посмеиваясь как бы про себя.
– Страшный суд ее пугает, вот темнота, погоди, не усидит, Сибирь глухая, выползет к полночи. И что сторожить, если страшно?
Они подошли к козлам. Сергей разложил на столе свои железячки-скальпелечки, зубоврачебные крючки, шпатели, ножички, ножнички, резко и быстро налил из бутылки в банку фиолетовый раствор, что-то к нему то ли добавил, то ли не добавлял, взболтал, поглядел на просвет.
– Божественная штука – денатурат! Еврей один придумал головастый и Сталинскую премию, между прочим, отхватил. Необратимый процесс – вроде просто: химический карандаш, керосин и спирт, а очистке не подлежит. Против язвы желудка лучшее средство: и дубит, и сушит. Примешь для сугрева?
– Не-а, не хочу.
– Как знаешь, а я пятьдесят грамм возьму – холодно, зараза. – Он плеснул из бутылки в стакан, отхлебнул глоток водички, задержал его во рту и, не поморщившись, принял фиолетовый настой, и снова хлебанул воды. – Вдогонку, милое дело!
Затем аккуратно развернул конфетку, положил под язык и зачмокал радостно, как младенец, и, что-то напевая под нос, принялся вертеть на палочку ватный тампон.
– Значит, так делается, – показал он Хорьку, – ты справа, я слева, макаешь в денатурат и прямо по грязюке, и трешь ее, трешь, падлу, и ваты не жалей, как испачкалась, верти новую.
Он показал и, не откладывая в долгий ящик, принялся обрабатывать поверхность, поглядывая на Хорьково старанье, прибавлял словечко-другое, навроде: «Сильно-то не жми, всю позолоту слижешь, слабенько, тихохонько, вот так, она сама, грязь, и слезет».
И верно. Спирт отлично отмывал копоть – веками наслоившаяся грязь впитывала его, как губка, и мягчела на глазах, и поддавалась, отлипала от доски, вся оставалась на вате.
– Счас мы ее быстренько, думаешь, возиться я с ней намерен, не, мы скоро, раз-раз, и как новая будет. Потом пройдемся чуть-чуть, глазки-крылышки поновим, нимба€ дадим, филеночку протянем, отлачим, и готово: попам же важно, чтоб блестела.
Хорек слушал его вполуха и поражался – столь разителен был контраст: тетка Вера и этот, кажется, ни в черта ни в Бога не верующий реставратор, хотя вроде крестик у него болтается на шее.
Часа за два с небольшим, за три самое большее, икона была отмыта, но еще не блестела, светилась тускло. Сергей уже колдовал с кисточками, разводил краски, целиком оттеснив не нужного теперь Хорька на второй план, и ловко уже закрашивал белые заплаты, подгонял под общий фон, а после принялся циркулем с краской на конце в специальном клювике вертеть нимбы.
– Вот, гляди, нимба€ дашь, и сразу личико повеселело. Это кто у нас? Рух – благоразумный разбойник, в Рай первым попавший, да? Вот мы его и поновим: нимб – он что, он твое внимание притягивает, сосредотачивает, а филеночка, видишь, рамка идет, полоска по краю дощечки, – она пространство сплачивает, организует, значит.
Хорек не очень-то понимал его ученый треп, но видел, как поновленные, светлые кружки удивительным образом оживили икону, а ангельские крылья обрели новую легкость и изящный, ранее замызганный, затертый временем изгиб. Иголка циркуля впивалась в лоб, в переносицу лика, будь то хоть сам лик Христов: р-раз, и уже сияло ровное, светлое, то голубоватое, то белое, то розовое даже колечко над головой, и голова начинала глядеть, выпирала как бы из доски и притягивала взор.
Попутно Сергей рассказывал, явно работая на выползшую на свет, стоящую за спиной тетку Веру:
– Сие, значит, второе пришествие, оно же есть Страшный суд, написанный по пророчеству пророка Даниила и по Апокалипсису. – Тут Сергей был как дома, все знал, и все становилось понятным и доступным.
В центре и вверху на престоле восседал Спас-Христос – Грозный Судия. Слева и справа, припадая к подножью, тянулись к нему Адам и длинноволосая Ева. В стороны расходились, а точнее, стекались к центру, как в иконостасе: Богородица, иссушенный пустыней Предтеча, Петр и Павел и весь длинный ряд за ними.
– Деисус – моление о будущем, – следовало очередное пояснение.
Под троном мощный Моисей, в одной руке зажав свиток, другой тянул за бороду истошно вопящего фарисея с выпученными рыбьими глазами, запутавшегося в полах одежды. На них спокойно взирали толпы – народы сходящиеся, готовящиеся к Суду. С левой стороны толпились, им под стать, чинные, замеревшие рядами святые, первосвященники, священники, мученики за веру. С двух боков, как поле подсолнухов, посаженных ствол в ствол, устремляли они внимающие глаза свои к престолу.
От подножия его истекала огненная река, и рядом с ней, повторяя ее течение, толстобрюхий, кольцами завитой, низвергался страшный змий, на каждом кольце его помечен был особый грех, как-то: гордость, зависть, объедение, сребролюбие, сквернословие, любодеяние, насильство, вероломство, оклеветание, пьянство, кощунство, скупость, тщеславие, самолюбие и хула на Духа Святого – последнее кольцо перед тем, как распухшее тело достигало огненной главы, разевающей пасть от нестерпимого жара в геенне огненной. Там, в Аду, в языках неистовствующего огня, сам красный, большой, с выпирающими ребрами, сидел Сатана с маленьким человечком на коленях – то была черная душа предателя Иуды. Здесь же, в этом царстве огня, в четырех кругах, бесновато поводя очами, разевая пасти, подняв угрожающие лапы, находились четыре страшных зверя – четыре царства Антихриста. Чуть поодаль, отдельно, тоже обособленные в струящихся медальонах, Земля и Море отдавали своих мертвецов, исторгая их тысячи и тысячи: тела скрюченные и распластанные, летящие в какую-то страшную, кошмарную бездну, на Суд. В самом же низу, в самом чреве, в черно-коричневых острошипых цветках, нагие, похохатывающие, мерзкие черти и чертенята мучили грешников – вопящих, стонущих, с вываливающимися от боли глазами, с закушенными, раздутыми языками: их били, рвали, кусали, пилили пилами специальные остропилатели с шерстистыми брюшками, им прижигали каленым железом живую и страждущую плоть. С левой же стороны над мерзким, опаленным, провонявшим серой и испражнениями Адом Ангел копием поражал корчащуюся, как червяк на углях, змееподобную Смерть. И уже над ними и чуть сбоку буйство сатанинское исчезало вовсе, уступая место тихим тонам, спокойно льющимся линиям Рая, где Даниил, младенчески прислонившийся к Архангелу Гавриилу, взирая на ужас под своими ногами, внимал его объясненьям, перстом указывал Архангел на каждого и на всех вместе: на горящих вечно еретиков, индусов в тюрбанах, негров с вывороченными тубами, луноликих и коварных басурманов в парчовых халатах, архиереев в клобуках, преступивших данный обет, поганцев отступников – Ария, Нестория, Македония – козлобородых, с всклокоченными, тлеющими уже прядками у висков.
Спокойное, объемлющее, струящееся, как виноград на столбе, рядом с Даниилом вписалось ложе Авраамово, с сонмом возлежащих на нем праведников, что попали в Рай до сотворения Царства Небесного: Сив среброволосый, Моисей и первая душа – Pyx-разбойник с умиленным лицом кондитера-пирожника. Над ними, еще выше, поднимаясь к верху доски, в благоухающих чертогах восседала Матерь Божия – Богородица, на шитых речным жемчугом подушках, под легкими, как шелковый балдахин, небесно-голубыми сводами.
С самых уже боков, в тянутых, точеных клеймах возносились на облаках преподобные монахи, и всех первей густобровый и хиннобородый Варлаам, и крещенный им и постриженный индийский царевич Иосаф в чалме с аграфом, раздавший родительскую казну нищим и ушедший с учителева благословения в целебный затвор. Возлетали и Зосима и Савватий Соловецкие, и святой Сергий Радонежский – чудотворец, и младые местночтимые Иоанн и Иаков Менюжские, по недоразумению погибшие, и отрок Артемий Веркольский, молнией чудно убиенный во поле. Возносились они к и вовсе недосягаемой красоте, к Небесному граду Иерусалиму, в чертогах и палатах которого расположились мудрые небесные старцы. И, вровень с ними, как по лестнице ступая, окруженный сияющим облаком, восходил Христос ко Отцу, чтоб занять место одесную Его.
Тут же рядом, но чуток пониже, Архангел Михаил в схиме, в образе монаха, поражал воинство Сатаны, низвергая его в Ад, весь окруженный поющим небесным воинством.
Так по неспешной, плавной, а порой по стремительной ниспадающей прямой путешествовали эти небесные люди и мерзостные, нагие, срамные черти, все это было закольцовано, как ход неумолимого времени, и была, была в левом верхнем углу дверка, там, где открывался Небесный Иерусалим, но над ним уже и за ним – там место было новым небесам, осиянным, не доступным ни взору, ни пониманию.
