Вильям Козлов - Солнце на стене
— Что как? — полюбопытствовал я.
— Глазищами-то так и сверкает, — сказала женщина и демонстративно отвернулась.
— Что он сделал? — спросил мужчина в белой кепке.
— За такси не заплатил, — ответила решительная женщина, которой не понравились мои глаза.
Милиционер, свято выполнив свой долг, не спеша удалился. Разговоры прохожих ему давно прискучили. Проходя мимо трубы, которую я метра на три успел оттащить, он остановился, сунул руку в карман и снова достал маленький блестящий свисток. Но так как я был рядом, свистеть не стал.
— Нужно поставить на место, — сказал он, не глядя на меня.
— А как же рубль? — спросил я.
— Я ведь выдал квитанции.
— Два раза за одно и то же не наказывают, — сказал я. — Надо, младший сержант, читать устав.
Милиционер немного подумал и сам обхватил руками железную трубу. Но поднять ее оказалось ему не под силу.
— Помоги же! — наконец человеческим голосом попросил он.
— Гони назад рубль, — сказал я.
— А пять суток получить не хочешь?
— Тащи сам… А вообще, оставь лучше на месте.
— Давай не учи… — пробурчал милиционер и, повалив на себя трубу, покатил диск по асфальту на прежнее место. В лужу.
Это был молоденький милиционер. Еще не опытный. Другой бы так с нарушителем не разговаривал. Для ревностного блюстителя порядка автобусная остановка — закон. Может быть, это граница его участка. А я мало того, что нарушил эту границу, так еще передвинул ее, и, возможно, не в ту сторону.
Марина сидела на скамейке строгая и осуждающе смотрела на меня.
— Андрей, когда ты станешь серьезным? — спросила она.
— И ты против меня? — сказал я.
— Я взяла билеты в кино.
— У меня идея — давай возьмем лодку и поплывем по течению… Где-нибудь ведь кончается Широкая?
— До начала семь минут, — сказала Марина.
У кинотеатра мы столкнулись с Венькой. Все билеты были проданы, и он охотился за лишним.
— Какая досада, — сказал он. — Перед самым носом кончились!
Венька с любопытством рассматривал Марину. Он даже забыл про билет. А тут как раз пожилой мужчина продал лишний билет. Венька бросился к нему, но было уже поздно: билет перекочевал к худенькой девушке в очках.
— И тут прошляпил! — сказал Тихомиров.
Я познакомил его с Мариной. Венька стал что-то говорить, но Марина, едва взглянув на него, повернулась ко мне:
— Мы опаздываем.
Венька проводил нас до самых дверей, и видно было, как ему хотелось пройти в зал вместе с нами, но толстая контролерша выросла на его пути.
— Не отчаивайся, — сказал я. — Вечером в общих чертах расскажу…
Фильм был про войну и любовь. И заканчивался он, в отличие от большинства кинокартин, трагически. Она попала в плен, и ее повесили, а он погиб в последний день войны. У Марины грустное лицо и покрасневшие глаза.
Еще сумерки прятались за Крепостным валом и заходящее солнце, рассеченное узкими черно-синими тучами, красноватым отблеском озаряло крыши домов, но на небе, тронутом легкими барашками облаков, уже ярко сияла полная луна. На площади зажглись фонари, и свет их в этот час был бледным и невыразительным. Нас обогнал высокий человек в побелевшем на сгибах брезентовом плаще. На плече, дулом вниз, охотничье ружье, в руке позвякивал поводок. Пятнистый сеттер бежал далеко впереди. Охотник звучно протопал в подвернутых болотных сапогах и свернул за угол. Я позавидовал ему. Человек провел день за городом. Видел, как взошло солнце, дышал лесным ветром, бродил по желтой прошлогодней траве, слышал пение птиц, трогал руками березу. Может быть, и зайца встретил. Правда, добычи я у него не заметил.
Я сказал, что завтра утром уезжаю на полмесяца в деревню.
— Жаль, — сказала Марина. — Мама наконец собралась в Москву.
Ничего не поделаешь. Мою поездку отложить нельзя. Что ж, Анне Аркадьевне будет приятно узнать об этом.
Марина спросила, далеко ли я уезжаю и смогу ли хоть изредка наведываться в город. Я ответил, что вряд ли.
— Нам с тобой везет, — вздохнула Марина.
Мы молча шли рядом. Мрачное настроение, навеянное фильмом, проходило. Я представил, как мы сейчас придем к ней домой и она убежит в маленькую кухню, чтобы поставить на плиту кофейник. Я включу приемник, сяду на широкую тахту, поверх которой пушистый плед, и буду ждать ее. Мы немного потанцуем, если я поймаю хорошую музыку. Но когда мы остаемся вдвоем, мне не хочется танцевать и пить кофе. Когда мы остаемся вдвоем, я себя чувствую счастливым человеком. Мне еще ни с кем не было так хорошо, как с Мариной. А когда она, встав у затемненного длинной шторой окна, начинает снимать платье и я слышу, как трещат крючки, щелкают резинки, шуршат капроновые чулки, мне трудно усидеть на месте.
Навстречу нам попался какой-то тип в вязаной шапочке. Он еще издали, восхищенный, стал улыбаться Марине. Она сбоку взглянула на меня, мол, чувствуешь, каким успехом пользуется твоя Марина. Этот улыбающийся кретин все время оглядывался, чтобы поглазеть на ее ножки. Я заложил руку за спину и показал ему кукиш. Тип сразу перестал оглядываться и пошел своей дорогой.
— Твой Кащеев был у главврача, — сказала Марина. — Он действительно собирается что-то писать.
— Роман, — сказал я.
— Какой он огромный, — сказала Марина. — Человек-гора… Главврач от него в восторге. Говорит, он такой остроумный. И похож на Пьера Безухова.
— Глеб-то?
— Я не знаю, про кого он будет писать…
— Про тебя, — сказал я. — Вот увидишь.
Марина с улыбкой посмотрела на меня.
— Отчего ты мрачный, Андрей? — спросила она.
— Жалко мне этого парня, которого в последний день войны ухлопали, — сказал я.
Мы подошли к ее дому, поднялись на третий этаж. Марина достала ключ. На цементный пол со звоном упала монета. Я поднял.
— Какое счастье, что на свете существует преферанс, — сказал я.
Марина не успела ответить: дверь распахнулась, и мы увидели Анну Аркадьевну.
— Мама? — только и сказала Марина.
— Вот жалость, наша пулька сорвалась, — затараторила Анна Аркадьевна. — Петр Игнатьевич заболел.
Я молчал. И вид у меня, наверное, был глупый.
Мне нужно было войти, но я столбом стоял на площадке. Анна Аркадьевна, ядовито улыбнувшись, прикрыла дверь.
— Он, бедняжка, не может с постели встать, — услышал я ее мерзкий голос. — Спазмы в кишечнике! Я обещала ему позвонить. Назови скорее лекарство, Мариночка!
— Лекарство? — переспросила Марина. — Какое лекарство? Ах, спазмы… Ему необходим карболен, мама. Кар-бо-лен!
Я медленно спустился вниз. Выйдя на улицу, разжал руку: в ладони монета. Решка. Я подбросил ее вверх. Снова решка. Я сунул гривенник в карман и зашагал к автобусной остановке.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Мой грузовичок бежит по шоссе, покряхтывает. Километров через двадцать я начинаю ему доверять. Попробовал на всех режимах — ничего, тянет. Немного раздражает гудение в заднем мосту. Или нигрола маловато, или подносилась «сателлитка». Есть такая шестеренка. На место приеду, нужно будет посмотреть.
В кузове ребята горланят песни. Если в машине больше пяти человек — жди песен. Это уж закон. Дальняя дорога располагает к пению.
Я в кабине один. Предлагал Веньке со мной сесть, но он отказался. Не захотел отрываться от масс. Я приглашал девушек, но их было четыре, и, чтобы никому не было обидно, все забрались в кузов. Еще бы — там двенадцать молодцов!
Один человек сам попросился в кабину, но я его не взял. Это был Володька Биндо. Он тоже едет с нами в колхоз. Биндо поступил на завод токарем в механический цех. Не понадобилось моей рекомендации, его и так приняли. Дима провернул. Он горой за Биндо. Говорит, уговорю его поступить в вечернюю школу. Володька где-то ухитрился закончить восемь классов. Там, наверное, в колонии.
Я слышал, что он на заводе, но вот что поедет с нами — не ожидал. Это все штучки Сереги Шарапова!
Сначала говорил, что в деревню поедут только комсомольцы, что это ответственное поручение, и все такое. А под конец стал записывать в бригаду всех, кого начальники цехов предлагали. А начальник цеха хорошего работника сплавлять не будет.
Я увидел Володьку у заводских ворот. Он уже успел сойтись на короткую ногу с ребятами и что-то им травил, те только со смеху покатывались. Увидев меня за баранкой, Володька удивился. Он сразу замолчал и что-то спросил у рослого парня в желтой футболке. Его, кажется, Мишкой зовут, из кузнечного цеха.
Когда все забрались в кузов, Биндо подошел и, ухмыляясь, сказал:
— Дорога большая… Одному скучно будет. Возьми в плацкартное купе — я тебе разные байки из тюремной житухи выдавать буду.
— Ребята обидятся, — ответил я. — Им тоже интересно послушать… Так что полезай наверх.
