Ван Мэн - Избранное
Мать чувствовала, что рано или поздно грянет большая беда, надо с кем-то посоветоваться, но с кем? Тайна о том, что бесовская сила околдовала сына, не должна выплыть наружу и достичь чужих ушей, потому что в роду Ни сразу же найдется немало прохвостов, которые после кончины Ни Вэйдэ могут позариться на богатства семьи. Но пока еще они не решаются что-либо предпринять, потому что жив законный наследник — их братец Ни Учэн. А что, если посоветоваться с кем-нибудь из своей семьи? Нет, тоже не годится. Это может вызвать напрасные толки и разные подозрения: она, мол, вместе со своей родней строит планы насчет мужнина добра, а подобные действия жен расцениваются как безнравственные, почти такие же позорные, как любовная связь с посторонним мужчиной. Но было и еще одно обстоятельство. Ни Учэн вызывал у ее родни открытую неприязнь. И дело было не только в его глупом высказывании насчет пеленания ног. Трудно сказать, почему возникла у родственников неприязнь к ее сыну, возможно оттого, что его считали человеком из другого клана, а значит, чужаком, отщепенцем. И вот еще почему не хотелось ей обращаться к родне: она рассчитывала на помощь своего брата, хотя тот слыл человеком непутевым и дурным.
И все же она решила обратиться именно к брату, который ничтоже сумняшеся дал два дельных совета: во-первых, племяннику следует курить опиум, а во-вторых, его надо непременно женить. «Учти! — сказал он. — Всякого незаурядного человека да и просто ладного парня может в любой миг окрутить нечистая сила. Поэтому он должен, во-первых, не расставаться с трубкой, а во-вторых, найти себе женщину. И тогда сердце его успокоится, дух усмирится, а жизнь потечет вполне сносно. — Он помолчал минуту и более уверенно добавил: — Пример тому я сам! В молодости, известно тебе, нрав я имел разбойный, но в конце концов усмирил его. Ведь так? Правда, одна жена мне не помогла, пришлось взять еще двух — „крошек“!»
Сестре от таких слов впору было разреветься. Ей сразу же вспомнилось тщедушное тело покойного мужа, заядлого курильщика, который в последние годы жизни перестал походить на живого человека и был точь-в-точь как черт из преисподней. Но судьба свекра и его брата была куда страшней, чем у мужа. Эта неграмотная женщина, никогда никуда не выезжавшая, напуганная до смерти событиями Синьхайской революции и всем происходящим после установления Республики[43], начала подозревать, что и в ее сыне где-то вглуби зреет семя «революции», которое в тысячу раз страшней и опасней, чем любой опиум. Ведь смерть от опиекурения — это всего лишь гибель одного человека. А вот «революция» — та грозит гибелью всех устоев, разрушением родовых храмов и молелен. Это кара Небес, жуткая катастрофа! Революция способна все перевернуть вверх дном: опрокинуть небо и вздыбить землю.
Пятнадцатилетний Ни Учэн, как-то возвращаясь из школы, застал мать лежащей на кане, в облаках дыма со странным пьянящим запахом. Вдохнув дурманящего зелья, он почувствовал необыкновенное возбуждение. Ему захотелось покурить самому. Желание жгло его, как мучит человека голод. Он затянулся раз-другой и сразу же почувствовал опьянение, в голове помутилось, все члены ослабли. Он ощутил странное, но приятное чувство, почти блаженство. Из глаз хлынули слезы.
С этого дня Ни Учэн под руководством своей матушки приобщился к опиекурению, а его двоюродный братец скоро преподал ему пример «ручного блуда». Юную душу Ни Учэна терзали сомнения, на сердце лежала тяжелая ноша. Став совсем взрослым, он мог с полной уверенностью указать, кто были его главными наставниками в жизни: мать и двоюродный братец. Оба они преследовали одну цель и в результате сделали все, чтобы соединить два звена цепи грехов, стянувшей шею юноши. Правда, предположить, что братец действовал по указке матери, Ни Учэн, конечно, не мог. Юношу терзали страхи, он испытывал мучительный стыд. Едва он начинал об этом думать, как к горлу подкатывала тошнота… О Всевышний! Никто и представить не мог, во власти каких кошмаров жил Ни Учэн.
Дурные наклонности скоро дали о себе знать, шестнадцатилетнего юношу свалил недуг. На первый взгляд вроде и не слишком серьезный, всего-навсего расстройство желудка. Однако поносы мучили его непрестанно, что бы он ни съел. Скажем, съел он пиалу супа с лапшой и тонкими ломтиками огурца, а часа через два суп выходил наружу вместе с непереваренными дольками огурца. В конце концов Ни Учэн перестал есть совсем и ждал своего последнего часа. Это были страшные минуты. Он пролежал больше месяца, но все же поднялся на ноги и вдруг обнаружил, что ноги изогнулись колесом. Так и передвигался он на слабых кривых ногах всю последующую жизнь. Худые, тонкие, словно плеть конопли, ноги никак не сочетались с его массивной, внушительной фигурой и довольно приятной внешностью. Предметом особых беспокойств были щиколотки, тонкие и хрупкие. Ему казалось, что в любой момент, стоит ему сделать неосторожное движение, он тут же рухнет наземь и сломает ногу.
Спустя лет пятьдесят, а может быть, и больше он действительно сломал лодыжку, после чего перестал ходить. Потом у него стали сохнуть конечности, а затем и все тело. И однажды он насовсем покинул этот мир, после того как получил свою долю радостей и страданий. Он умер, умер с такой же неизбежностью, с какой появился на этот свет.
Итак, Ни Учэн стал обладателем ног, вид которых пробудил в нем огромную силу воли и решимость. Иногда он даже думал, что в нем бродит громадная революционная энергия. Ему казалось, что от него сейчас исходит некая угроза. Он остро ненавидел свою семью и свой класс. Он испытывал лютую злобу к двоюродному братцу и старшему дяде, ощущал приливы ненависти и к своей матери. Он хорошо понимал, что попал в омут и уже успел погрузиться в него с головой… И все же ему удалось встать на свои исковерканные ноги, в этом он увидел счастливое знамение, которое, как он смутно ощущал, связано с первыми волнами обновления, с революционным порывом, захлестнувшим в те далекие времена Китай. А может быть, он увидел знак бога смерти? В свое время на смертном одре молодой Ни Учэн уже ощутил его дыхание. Но потом смерть его отпустила. Вырвавшись из ее объятий, Ни Учэн словно прозрел… Раскаяния матери тоже сыграли свою роль.
Убитая горем, она заливалась слезами, каялась перед сыном. Это она, злодейка, отравила опиумным зельем мужа и сына, можно сказать, погубила два поколения семьи. «Я виновата перед тобою, мой мальчик. Ой, какой грех, какой грех я совершила! Шею мне мало свернуть, окаянной! — рыдала она. — О Небо, о Земля, покарайте меня, пусть на моем поганом языке вскочит чирей… Но я старалась ради семьи!»
Выздоровев, Ни Учэн первым делом сломал опиумную трубку и зажигалку, а потом выставил из дому двоюродного братца, который как-то пожаловал к нему с грязными предложениями. Ни Учэн не жалел, что бросил курить, тем более не испытывал ни малейшего сожаления по поводу разрыва с братом. Ему было жаль лишь мать. Болезнь подкосила ее, она сразу постарела лет на десять. Еще бы, вдова, потерявшая мужа в самой середине жизни и оставшаяся с единственным сыном на руках. Горе, сразу подкосившее мать, разрывало Ни Учэну душу… Но один раз он из-за нее уже пострадал и чуть было не умер. Может быть, ему тоже уготована ранняя смерть?
Когда ему исполнилось семнадцать, он уговорил мать отпустить его учиться в «заморскую школу», что находилась в уезде, при школе он и собирался жить. И вот в один прекрасный день большая повозка на колесах с резиновыми шинами, которую тащила одна-единственная лошаденка, выехала из деревни Таоцунь. Ни Учэн покидал этот край, где солончаковая почва будто усыпана белесыми цветами; он уже больше никогда не увидит эти застывшие лица, которые теперь ему грезятся лишь в дурном сне. Он принял твердое решение: с этого дня его жизненный путь навсегда расходится и с Таоцунь, и с этой помещичьей семьей.
И все же ему пришлось заплатить за свое решение дорогой ценой. Его отпускали учиться в уездный город лишь при одном условии: он должен жениться. Впрочем, в этих местах говорили не «жениться», а «сговориться», не «выйти замуж», а «сыскать мужа». Но означали эти слова совершенно определенное. Считалось, что в женитьбе все зависело от сговора, а в замужестве — от возможности найти подходящую семью. Значит, слова «сговориться» и «сыскать» весьма точно отражали суть дела. Ни Учэн сначала было хотел отвергнуть планы матери, избежать сговора. Надо сказать, что к этому времени он представлял себе, хотя и довольно смутно, что означает «свободная любовь», правда, называть вещи своими именами не решался, зная лишь, что такая любовь разрушает привычные устои и обычаи, поскольку таит в себе нечто безнравственное и противоестественное. Идти на окончательный разрыв с матерью он не смел. Вероятно, здесь сыграли свою роль те «путы любви», которые связывали его, и страх переступить предначертанную грань. Можно курить опиум, тем более забавляться с самим собой. Как будто нет ничего особенного в таких шалостях, как, скажем, соблазнить девчонку какого-нибудь арендатора. Можно, пожалуй, даже скрыться от возмездия, если ты по неосторожности порешил кого-то, правда, если сам сумеешь уцелеть в драке, но совсем другое дело — не подчиниться матери или старшим в роду в выборе невесты. Об этом он даже думать не смел, как бы он ни стремился к революционным действиям и какой бы отвагой ни обладал.
