Виктория Хислоп - Остров. Тайна Софии
Они достигли входа в длинный туннель, который вел к пристани. Элени повернулась к Димитрию.
– Ты останешься здесь, – не допускающим возражений тоном сказала она. – Возвращайся в дом и доедай ужин.
Из туннеля долетал приглушенный шум мужских голосов, и любопытство Димитрия все росло. Женщины двинулись в темноту и вскоре исчезли из виду. Раздосадованный мальчик пнул камень у входа в туннель, но потом воровато оглянулся и бросился в темный проход, стараясь держаться как можно ближе к стене. Достигнув поворота, он сразу понял, в чем причина всей этой суматохи.
Новые обитатели колонии обычно прибывали по одному и после теплого приема со стороны Петроса Контомариса тихо вливались в местное общество, стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания. Все они прибывали на Спиналонгу с надеждой прожить остаток жизни в тишине и спокойствии, и во время приветственной речи Петроса новички чаще всего молчали. Однако сегодня на остров прибыли совсем другие люди. Многие из них, выбираясь на пристань из маленькой лодки Гиоргиса, теряли равновесие и с шумом падали на каменистую почву, после чего воздух раздирали крики сильной боли. Со своего места в тени Димитрий видел, почему почти все эти люди были такими неловкими: казалось, у них просто не было рук. Но когда мальчик присмотрелся получше, то понял, что все новички одеты в странные рубашки, связывавшие руки у них за спиной.
Мальчик наблюдал, как Элени и Элпида наклоняются и развязывают тесемки на спине новоприбывших, освобождая их от своеобразных дерюжных оков. Живые существа, кучками лежавшие на пыльной земле, мало напоминали нормальных людей. Один из них неловко поднялся, пошатываясь, подошел к краю воды, нагнулся, и его вырвало. Затем то же самое проделал еще один, потом третий…
Охваченный страхом и любопытством, Димитрий неподвижно стоял в укрытии, наблюдая за происходящим. После того как новички освободились от смирительных рубашек и поднялись на ноги, они стали больше похожи на людей. Даже с расстояния в сотню метров мальчик ощущал исходящую от них злобу и агрессию. Сгрудившись вокруг какого-то мужчины, который, казалось, пытался их успокоить, новоприбывшие все разом громко заговорили.
Димитрий принялся считать нежданных гостей – их было восемнадцать. Гиоргис уже разворачивал лодку, чтобы вернуться в Плаку. Спустя четверть часа он еще раз подплыл к причалу, привезя последнюю, четвертую партию новеньких.
Неподалеку от пристани в Плаке собралась целая толпа, наблюдавшая за загадочными пришельцами. За несколько дней до этого Гиоргис доставил Петросу Контомарису письмо из Афин, в котором говорилось, что вскоре на остров должна прибыть группа больных проказой. Петрос и Элпида решили, что не будут сообщать эту новость остальным: перспектива одновременного приезда на Спиналонгу более чем двух десятков новичков вызвала бы у колонистов настоящую панику. Контомарису сообщили в письме лишь то, что у одной афинской больницы были большие сложности с этими пациентами, а потому их выслали на Спиналонгу. В течение двух дней их, словно скот, везли по морю из Пирея в Ираклион, после чего, измученных жарким солнцем и морской болезнью, на судне меньшего размера переправили в Плаку. Отсюда Гиоргис должен был доставить их – партиями по шесть человек – в конечную точку путешествия. Каждому, кто видел этих несчастных, становилось ясно, что их жизненные силы уже на исходе.
Рядом с прокаженными собрались дети Плаки, любопытство которых превозмогло страх. Анна и Мария также были здесь, и пока Гиоргис отдыхал перед доставкой на остров последней группы больных, Анна расспрашивала отца.
– Почему их сюда привезли? Что они натворили? Почему их нельзя было оставить в Афинах? – допытывалась девочка, однако у Гиоргиса не было ответов на эти вопросы. Но кое-что он мог ей сказать: переправляя на остров первую партию больных, он внимательно прислушивался к их разговорам и понял, что это здравомыслящие, способные грамотно излагать свои мысли люди – пусть даже раздраженные и обозленные сверх меры.
– Мне нечего тебе ответить, Анна, – сказал Гиоргис дочери. – Но сейчас для нас важно только одно: всем этим людям придется поселиться на Спиналонге.
– А как же мама? – воскликнула Анна. – Как она будет жить на одном острове с ними?
– Быть может, ничего страшного не происходит, – ответил Гиоргис, мысленно обращаясь к терпению, которого так много требовалось ему для общения со старшей дочерью. – Возможно, эти люди принесут острову большую пользу.
– Ты так думаешь? – фыркнула Анна и пренебрежительно махнула рукой в знак того, что она не верит в такую возможность. – Ты что, это серьезно? Да они же настоящие звери!
В этом она была права: новые больные действительно напоминали животных, которых перевозят куда-то, абсолютно не заботясь об их удобстве.
Гиоргис повернулся и пошел к лодке. На этот раз ему надо было перевезти пятерых пассажиров. Подъезжая к Спиналонге, они увидели, что остальные новоприбывшие бродят между морем и крепостной стеной. Возможность выпрямиться появилась у них впервые за тридцать шесть часов, и они воспользовались этим, чтобы размять затекшие мышцы. Четыре женщины, доставленные в числе этих двадцати трех человек, держались обособленно и молчали. Между новичками расхаживал Петрос Контомарис, выясняя у каждого имя, возраст, профессию и срок, прошедший после установления диагноза.
Президент колонии чувствовал, что голова у него идет кругом. Каждая минута, потраченная на все эти формальные расспросы, отодвигала необходимость решить, куда определить новоприбывших. Контомарис знал, что ответа на этот вопрос нет, и рано или поздно новенькие, пройдя следом за ним по туннелю, обнаружат, что жилья для них нет и что условия здесь даже хуже, чем в афинской больнице. На каждую короткую серию вопросов уходило несколько минут, и ближе к концу опроса Контомарис обратил внимание на одно любопытное обстоятельство. Прежде большинство больных, прибывавших на Спиналонгу, были рыбаками, крестьянами или мелкими торговцами, теперь же он имел дело с представителями совсем других профессий: юристом, учителем, врачом, квалифицированным каменщиком, редактором, инженером… На фоне обитателей Спиналонги эти люди смотрелись инородным телом, и в душе Контомариса шевельнулся страх перед афинянами, прибывшими на остров в обличье бродяг.
Настало время познакомить их с новым местом проживания. Контомарис повел новоприбывших по туннелю. Новость об их приезде уже распространилась по поселку, и вдоль улицы стояло немало колонистов, с любопытством рассматривавших новичков. Когда процессия достигла центральной площади, афиняне остановились и сгрудились вокруг Петроса Контомариса, который повернулся к ним и, помолчав, сказал:
– Пока что вас всех разместят в муниципалитете, а женщин поселят в свободной комнате в доме выше по улице.
Вокруг уже успела собраться толпа, и когда до колонистов дошел смысл сказанного, по их рядам прошелестел ропот недовольства. Однако Контомарис был готов к такому отклику и как ни в чем не бывало продолжал:
– Уверяю вас, это всего лишь временная мера. Ваш приезд увеличивает население острова почти на десятую часть, и мы надеемся, что теперь правительство выделит деньги на новое жилье, как уже давно обещали.
Причиной столь неприязненной реакции на слова о том, что здание муниципалитета будет использоваться в качестве общежития, было то, что именно здесь обычно происходили все значимые события в общественной жизни Спиналонги – какой бы бедной она ни была. Здание муниципалитета олицетворяло собой размеренность жизни колонии, и разместить в нем новоприбывших означало, что островитян лишали очень важной составляющей их существования. Однако других вариантов попросту не было. Была одна незанятая комната в безликом многоквартирном доме, построенном недавно благодаря усилиям Контомариса, но там следовало поселить афинских женщин. Контомарис решил, что попросит Элпиду провести женщин туда, а сам тем временем займется размещением мужчин. Когда он подумал о задаче, которую предстояло выполнить жене, сердце его тревожно сжалось: единственное различие между комнатами нового здания и тюремными камерами заключалась в том, что двери в первых запирались изнутри, а не снаружи. Мужчин же, хочешь не хочешь, приходилось поселить в муниципалитете.
В ту ночь Спиналонга стала новым домом для двадцати трех афинян. Уже на следующий день островитяне стали делиться с новоприбывшими своими скудными запасами. Кто-то приносил еду, кто-то предлагал поселиться у него – словом, посильную лепту внесли почти все колонисты.
В первые несколько дней в воздухе витало напряжение. Все ждали каких-то действий со стороны новичков, но пару дней их совсем не было видно: многие просто лежали, не двигаясь, на своих импровизированных койках. Осмотревший их доктор Лапакис обнаружил, что эти люди страдают не столько от болезни, сколько от последствий мучительной перевозки без пищи, воды и укрытия от безжалостного солнца. Кроме того, доктор понял, что, чтобы восстановиться после неправильного лечения в афинской больнице (или полного его отсутствия), продолжавшегося несколько месяцев или даже лет, новоприбывшим понадобится немало времени. Лапакису доводилось слышать, что условия в афинском лепрозории и в городской тюрьме, расположенных в нескольких сотнях метров друг от друга, на самом краю города, были почти одинаковыми. Говорили также, что больных лепрой кормили тем, что оставалось от заключенных, а одеждой для них служили лохмотья людей, которые умерли в центральной больнице города. Как вскоре выяснил доктор, во всех этих слухах и впрямь была доля правды.
