Джеймс Олдридж. - Дипломат

– Ничего с ним не случится, – сказал Асквит. – И никуда он не сбежит, пока не узнает, чем кончилось обсуждение иранского вопроса в Совете безопасности. Ему трудно пришлось, но ничего страшного с ним не случится. Не беспокойтесь о нем, Кэти.

– Надо беспокоиться! – возразила Кэтрин. – Я уверена, что он очень болезненно принял сообщение Бутчера. И едва ли ему будет легче от того, что Гарольд тоже потерпел поражение. Мало радости слушать, как твое доброе имя порочат в зале палаты общин, и я уверена, что он это очень тяжело переживает. Вероятно, ему теперь уже в высокой степени наплевать и на Иран и на Эссекса. Он утратил перспективу и, в известной степени, свою способность рассуждать здраво. Одним словом, надо найти его, пока он никуда не сбежал.

Но Кэтрин не удалось его найти, хотя она долго ждала у Асквитов, а потом вместе с Джоном отправилась к миссис Берри. Ни там, ни здесь он не появлялся, и она поехала к себе домой и ждала его до тех пор, пока ей не стало ясно, что ждать уже нечего. Она легла спать, успокаивая себя мыслью, что, может быть, до утра он образумится и поймет, что бежать в Иран – значит полностью признать свое поражение. Но надежды на это были слабые, и они совсем улетучились, когда утром явился Асквит и сказал ей, что Мак-Грегор заезжал к миссис Берри. Он собрал свои пожитки и в большой спешке покинул дом.

Вероятно, Кэтрин не так уж трудно было бы разузнать, что сталось с Мак-Грегором, но она не хотела разузнавать. Обиженная его исчезновением и в то же время, как всегда, трезвая, она предпочла ждать, рассчитывая, что в течение дня вопрос о том, уехал Мак-Грегор или нет, выяснится сам собой. Если первым, непосредственным ее побуждением было помешать ему уехать, то теперь она пришла к мысли, что окончательный выбор он должен сделать только сам. Улетит ли он, останется ли здесь – ему самому решать. Но потом ее снова стали мучить сомнения, потому что день подходил к концу, а Мак-Грегор не появлялся, но она знала твердо, что если он остался в Англии – он придет.

Она ждала его среди георгианской роскоши пустынного величественного дома. Она даже не дала себе труда одеться. Большую часть дня она просидела у себя в комнате перед камином, но к вечеру ей стало невмоготу, и, запахнув плотнее свой розовый с золотом халат, она пустилась бродить по длинным коридорам и холодным, нетопленым комнатам. Так много всего было в этом доме. Непривычно затянувшееся ожидание дало ей повод впервые как следует осмотреть все свои сокровища. Она с детства знала дом дяди Поля, но ни разу еще не было в ее жизни случая, когда пришлось бы искать, чем заполнить пустые часы. Она переходила из комнаты в комнату, разглядывая мебель, драпировки, драгоценные персидские ковры из Шираза и Исфахана, шедевры фламандской, итальянской и английской живописи, греческие вазы и критские чаши, китайские кубки и итальянский фарфор, рукописи и книги с затейливыми заставками и виньетками, статуи и искусную резьбу на дверях. Все это принадлежало ей. Это была ее доля в богатствах обремененного годами старика, последнего отпрыска рода, который был знатен еще до того, как Вильгельм Завоеватель соединил несколько мелких поместий на восточном берегу Темзы, назвал их «Истминстер» и подарил этому роду, желая заручиться его поддержкой и верностью. Дядя Поль был последним, в ком еще текла кровь Истминстеров.

Кэтрин со стороны отца тоже принадлежала к ним, но по такой отдаленной боковой линии, что, собственно говоря, ее уже нельзя было считать продолжательницей рода. Единственным носителем родовых традиций оставался вот этот огромный пустой дом, который едва ли мог уцелеть в годы топливных затруднений, жилищного кризиса и больших перемен, переживаемых Англией. Кэтрин впервые задумалась о том, что она с ним будет делать. Вероятно, поверенные отца или еще кто-нибудь уже решили, какие принять меры, чтобы избежать разорительных налогов на наследство. Все это уйдет, включая краденого вестника марафонской победы.

Когда совсем стемнело, она вернулась к своему камину, потому что ей не хотелось зажигать свет в пустынных комнатах. Они были лучше так – темные и заброшенные. Однако экономка пришла сказать, что обед подан в библиотеке – там тоже топится камин, и вообще внизу теплее, чем у нее в комнате. Кэтрин сошла вниз, на ходу приглаживая волосы, и уселась за свой обед, состоявший из супа, маленькой бараньей котлетки и кофе. За едой она просмотрела вечерние газеты. Все они пестрели сообщениями о «грандиозном заговоре красных», только что «раскрытом» в Канаде. Это была основная сенсация дня. Впрочем, немало места уделялось также негодованию по адресу Мак-Грегора и восторгам по адресу Эссекса. Тут же строились предположения о том, что будет решено на сегодняшнем заседании Совета безопасности. Это заседание уже шло, пока она тут ела свою баранью котлетку; но Мак-Грегор исчез, и его недолговечная вера в действенность политических выступлений исчезла тоже. Не исчезло ли многое и у самой Кэтрин? Ей трудно было ответить себе на этот вопрос, и она выпила немного терпкого красного вина, чтобы проверить, насколько еще жива в ней память о Мак-Грегоре. Она задремала в кресле и проспала, пока ее не разбудил звонок у парадной двери. Экономка, видимо, куда-то отлучилась, и Кэтрин сама пошла открывать, включив предварительно свет у подъезда.

Это был не Мак-Грегор. Это был Эссекс.

– Здравствуйте, Кэти! – сказал он. На нем было серое двубортное пальто в талию и серая фетровая шляпа, а в руке он держал трость с серебряным набалдашником. Он казался молодым, красивым и полным надежд. – Вы одевались? Собираетесь куда-нибудь?

– Нет. Входите, – сказала она. – Я просто дремала у камина. Который час?

– Двадцать минут девятого.

– Вы обедали?

– Да, – сказал он.

– Тем лучше. А то мне вас нечем накормить.

– Не беспокойтесь. Единственное, от чего я бы не отказался, это рюмка коньяку. Поль – единственный человек в Англии, у которого еще сохранился коньяк, черный от времени. На самом деле он темнопурпурного оттенка, но кажется черным. Он еще не весь вышел?

– В библиотеке есть бутылка, – сказала Кэтрин, ведя его по коридору.

Войдя в библиотеку, Эссекс снял пальто и без церемоний подбросил в камин угля. Затем он расположился в одном из глубоких кресел у камина, а Кэтрин налила ему коньяку в хрустальный бокал. Он выпил, откинулся назад и расстегнул свой темносиний пиджак. Было непривычно видеть Эссекса в синем костюме; впрочем он, как всегда, был безукоризненно элегантен вплоть до белых шелковых носков, которые по-мальчишески морщили на щиколотках.

– Где Мак-Грегор? – спросил он Кэтрин.

– Не знаю.

– Я был почти уверен, что найду его здесь, – сказал Эссекс.

– Он вам нужен?

– Нет. Мне нужны вы. Но куда он девался?

– Не имею представления, – сказала она. – Вероятно, улетел обратно в Иран. Думаю, что он отказался от своих иллюзий после всех нелепостей, которые ему пришлось выслушать вчера в палате. – Кэтрин не расположена была щадить ни Мак-Грегора, ни себя, ни Эссекса. Она говорила то, что думала, и, кроме того, ей почему-то казалось, что Эссекс знает об исчезновении Мак-Грегора, хотя откуда он мог узнать, было непонятно. Теперь, после разрыва с Джоном Асквитом, некому было сообщать Эссексу о действиях Мак-Грегора.

– Я еще не успел принести вам извинения за все эти неприятности, дорогая, – сказал Эссекс. – Я всячески старался не допустить, чтобы ваше имя фигурировало в этой скандальной истории, но это уже не зависело от меня.

– Очень благородно с вашей стороны, Гарольд, – сказала она, – но я несу полную ответственность за свое участие, в чем бы оно ни выражалось, так что пусть это вас не тревожит. Вообще не стоит нам, пожалуй, разговаривать об этом. Начнешь пережевывать все снова – неизбежны взаимные упреки. Просто мы с вами занимали в этом деле противоположные позиции, вот и все.

– Ну, конечно, – сказал Эссекс. – Да я и не для того пришел, чтобы разговаривать на эту тему.

– Правда, не для того?

– Правда. Мы все трое разошлись, и я не вижу особого смысла в том, чтобы анализировать позицию каждого из нас. Я никого не хочу винить и не хочу обсуждать последствия. И, кроме того, я чересчур англичанин, чтобы признать свое поражение.

– Ну и не будем возвращаться к этому, – сказала она.

– Мне странно слышать это от вас, – сказал Эссекс, и в тоне его зазвучала былая фамильярность. – Никак не думал, что может возникнуть ситуация, которую вы не пожелаете разобрать по косточкам с присущей вам цинической дотошностью. Вы что, щадите меня или у вас изменились привычки?

– Ох, перестаньте, – сказала она. – Хватит с меня Мак-Грегора!

– Бедный Мак-Грегор. Право же, мне его жаль – выставить себя таким дураком, погубить свою карьеру и так с треском провалиться. – Но Эссекс злился, и ему не удавалось скрыть это. Он встал, налил себе еще коньяку и снова уселся. – Впрочем, оставив в стороне мое личное отношение к Мак-Грегору, должен сказать, что если он уехал, то я очень рад этому.