Александр Проханов - Политолог
Так думал он, лежа на полу, слыша снаружи высокие, глухие раскаты приближавшейся грозы. Было темно и душно. Где-то рядом, среди скопившихся тел, ребенок жалобно произнес:
— Мамочка, пить…
И в ответ — шепчущий, дрожащий голос:
— Потерпи, Ларисочка, утром будет водичка…
Его вдруг посетила ослепительная догадка. Все, происходящее вокруг, — мнимость, оптический обман. Наваждение, когда волнуемые слои атмосферы преломляют световые лучи, и возникает оптика странных видений, несуществующих миражей. Точно так же потревоженное сознание преломляет исчезнувшее прошлое, привносит его в настоящее, наполняя библейскими сновидениями, античными образами. Все это не более, чем странная линза, искривляющая время. Разум успокоится, линза растает, и пугающая мнимость сменится привычной реальностью. Он очнется в своем уютном доме, где задремал на диване, глаза увидят красивый, полный книг шкаф, китайскую вазу с аистами, бронзовую танцовщицу из буддийского храма, картину художника Дубоссарского, напоминающую громадный лубок, и он станет вспоминать загадочное, посетившее его сновидение.
У самого лица протопал башмак террориста. Щека ощутила вибрацию пола, а ноздри уловили зловонье потной ноги. Мнимой была надежда на мнимость. Реальной была адская, им самим сконструированная реальность.
Эта реальность была грандиозна. Соизмерима с моментом происхождения жизни. С переходом от растений к животным. С выходом рыб на сушу. С исчезновением динозавров. С возникновением из приматов человека. Жизнь, видоизменяясь, достигла пограничной черты, за которой начинался качественно новый период. «Перекодирование» мира, о котором говорил Потрошков, завершало то человечество, к которому принадлежала «Илиада», Евангелие, открытие Колумбом Америки, победа над фашизмом, выход Гагарина в Космос. Все это оставалось в прошлом. На смену устаревшему, архаическому человечеству являлось новое, порывающее с категорией «человечности». Задуманное избиение было направлено в матку «человечности», где соединялись мать и дитя, человеческий род и любовь, познание и благо, вера и богооткровение. Готовое совершиться имело целью разорвать пуповину, связывающую человека с Христом. Оторвать человека от категорий добра и ввергнуть в новое, без Христа, бытие, основы которого уже созданы в секретной лаборатории Потрошкова. Этот отказ от «человечности», разрыв пуповины, предполагавший кровавый ужас, совершался в присутствии Стрижайло, благодаря его деянием, почти что его руками.
Эта мысль была непосильна, как непосильна мысль о бесконечности Вселенной. Однако, она повлекла за собой иную, вдохновенную. Смысл его появления здесь — в том, чтобы не дать совершиться «перекодированию». Среди предстоящего ужаса и пролития крови не утратить «человечности». Защитить в себе Христа. Не Христос в своем безграничном могуществе защитит его от безумного мира. А он защитит Христа, поместив в свое сердце в момент, когда кругом будет литься кровь, и жестокие воины станут искать среди изрезанных трупов святого младенца. Не найдут в глубине его любящего верного сердца.
Это открытие было восхитительным. Возвращало всю полноту смысла. Делало его героем, чей удел — божественный подвиг, который и должен стать искуплением всех былых грехов. Дивный старец спас его душу, не оговаривая это спасенье никакой благодарностью. Но благодарностью за спасение станет героический подвиг, — спасение Христа, сбережение спасенного Христом человечества.
С этой ошеломляющей мыслью, объяснявшей весь ход мировой истории, Стрижайло уснул.
Проснулся от грохота, треска. В окне полыхали молнии. Туча вспыхивала косматыми синими клубами. Дул резкий, мокрый ветер. Во время вспышек окно блестело множеством водяных струй. До лица долетали брызги. Люди проснулись, поднимали головы, хватали пересохшими губами влажные сквозняки. Напоминали огромное лежбище моржей, где самки, окруженные детенышами, поднимали тревожно головы. Ливень перехлестывал подоконник, мочил пол. От окна в зал натекал плоский ручей, который во время молний дергался ртутью. Люди подползали к ручью, жадно припадали губами. Вода быстро таяла. Так у водопоя скапливаются изнывающие от жажды животные, хватают языками драгоценную влагу. Ручей приблизился к Стрижайло. Мальчик, лежащий рядом, проснулся, потянулся к воде. Стрижайло уступил ему место. Мальчик подполз к ручью, припал маленькими губами к плоской, растекавшейся воде и стал пить. Стрижайло испытывал к нему отцовскую нежность, мучительную любовь. Смотрел, как он пьет.
глава тридцать седьмая
Проснулся в воодушевлении, исполненный мессианства. За окном с осколками выбитого стекла было солнечно, с утра начинало припекать. От ночного ливня не осталось следа. Водяной ручей на полу был выпит. Люди вокруг, искавшие следы ночной влаги, напоминали животных на краю высохшего водоема. Его мессианство заключалось в сбережение «человечности», как признака, позволяющего людям называться людьми. Посвященный в мистическую тайну перекодирования истории, он один мог взять на себя миссию спасителя, — не поддаться ужасному параличу и не позволить другим впасть в безвольную духовную немочь. Окружавшие его люди были племенем, идущим по безводной пустыне, а он был их пастырь, ведущий соплеменников в обетованную землю. Так думал он о себе, испытывая мучительную жажду, стараясь телесную муку одухотворить сознанием подвига.
Толпа, изнемогая, шевелилась, издавала непрерывный тягучий стон. Стрижайло чувствовал, как томится и мучается жизнь, как испаряется из нее драгоценная влага, как иссыхают тела, становясь тоньше и немощней. Носы у людей заострились, губы обесцветились и покрылись серой коростой. Глаза лихорадочно блестели. И повсюду слышалось: «Пи-и-и-ить». Этот звук напоминал тоскливый крик птицы, у которой разорили гнездо. Было невыносимо ощущать страдание стольких людей, медленную гибель детей и женщин.
По залу расхаживал молодой боевик, коротко стриженный, с рыжеватой челкой и зелеными насмешливыми глазами. Держал наперевес тяжелый автомат. К нему протягивались умоляющие руки, и очередная мать просила:
— Разреши сходить в умывальник… Ребенок погибнет…
Тот улыбался, не злобно, а скорее приветливо отвечал:
— Пусть подыхает.
Мальчик, которого Стрижайло ночью поил из ручья, смотрел черными вопрошающими глазами. Уверовал в то, что избавление может прийти от большого, незнакомого человека, уступившего ему место у водопоя.
— Как тебя зовут? — спросил Стрижайло мальчика.
— Руслан.
Имя прозвучало, как из чудесной пушкинской сказки, вызвав у Стрижайло нежность и обожание. И он вдруг сладостно, с прозрением блаженного, подумал, что это его сын.
Явился из «иной жизни», где когда-то они были вместе, окруженные картинами рая, от которых осталось память неясного восхитительного сновидения. Он не мог объяснить, где и каким был этот неправдоподобный рай, как черноглазый мальчик перенесся из одного времени в другое, как оказался в этом удручающем скоплении несчастных. Но был убежден, что это его сын, его появление неслучайно, означает, что здесь, в заминированном зале, сойдутся, наконец, две жизни, — «та» и «эта». Осторожно, с благоговением протянул руку. Погладил мальчика по блестящим волосам. Тот благодарно, радостно поднял на него маленькое, истомленное лицо.
На вторые сутки плена заложники были обезвожены, все реже поднимались с мест и уходили в темную раздевалку, откуда начинало тянуть теплым смрадом. Но те кто, забирал детей и скрывался в импровизированном туалете, возвращались оттуда с пластиковыми бутылками, в которых желтела жидкость. Сначала Стрижайло удивился, откуда в бутылках напиток, но потом, с болезненным изумлением, догадался, что это моча. Бутылку пускали по рукам, измученные жаждой дети пили, словно это была прохладная фанта. Не хотели расставаться с бутылкой, и тогда приходилось ее отбирать у ребенка, и он начинал плакать.
Стрижайло догадывался, что вокруг захваченной школы стянуты войска, создано оцепление, ведутся хитросплетения переговоров, бушует истерика на радио и телевидении. Множество возбужденных, эксцентричных политиков стремятся сюда, чтобы перед телекамерами и солдатскими цепями продемонстрировать свою жертвенность, народолюбие, беззаветное служение людям. И среди этих истерических воплей и отталкивающих безумств свершается задуманный Потрошковым план, требующий того, чтобы этих безумств было больше, истерика нарастала, а захваченные в плен дети и женщины испытывали все больше мучений.
К полудню, когда жара стала невыносимой, и многие, почти раздетые, прижимались к полу, обморочно дышали открытыми ртами, словно рыбы в иссыхающем пруду, — за окнами вновь зарокотал мегафон.
— Груз гуманитарной помощи… Вода и детское питание… Международных организаций… Пропустить на территорию школы…
