Спи, мой мальчик - Валантини Каролин
С первой же недели учебы Алексис по приглашению Марлоу опять начинает проводить время на ферме. Он ходит туда все чаще и чаще, ему нравится катить по этому маршруту на своем небольшом «ситроене» яблочно-зеленого оттенка, проезжать поселки и хвойные леса, забираться в самую чащобу. Размытые тени, танцующие на высоких деревьях, наполняют пейзаж мягкостью. Под фоновую музыку или в тишине, с открытыми окнами, минуя километр за километром, он приближается к нетронутой зоне, зеленому пространству в глубине своей души. Он дышит свободнее. В другие дни он проделывает этот путь пешком: он идет, он идет вдоль реки, лес обступает его, помогая отвлечься и не думать ни о чем, кроме дороги и солнечного света.
Прибыв на ферму, Алексис поднимается в отведенную ему мансардную комнату и берется за работу. Он караулит тяжелые шаги профессора на лестнице, надеясь, что тот заглянет к нему. Марлоу всегда появляется словно из ниоткуда. Стучится в дверь и входит, не дожидаясь ответа. Садится в кресло рядом со слуховым окном, и Алексис протягивает ему то, над чем он в данный момент работает. В комнате повисает тишина. Луч света просачивается сквозь стекло, освещая лист бумаги в руке преподавателя.
Иногда профессор очень приветлив, делится с ним чем-то сокровенным, слегка поддразнивает. Иногда он ужасно холоден. Ограничивается тем, что пробегает глазами работу Алексиса, хлопает рукой по колену, провозглашая, что все отлично, и уходит, оставляя после себя смесь запахов можжевельника, шотландского виски и сигар. Молодой человек озадаченно слушает удаляющиеся шаги. Он никогда не понимает, как себя вести. Порой Марлоу берет его за руку, увлеченно рассказывая о какой-нибудь статье, которую сейчас пишет. Алексису несколько неуютно во время этих разговоров глаза в глаза, но он не осмеливается высвободиться из твердой хватки преподавателя. Берут ли профессора за руки обычных студентов, с которыми их связывают чисто академические отношения? Или же он неправильно понимает степень симпатии, которую временами выражает ему Марлоу?
Звонит его мобильный. Это Лукас.
— Ау, парень, ты где?
— Занимаюсь.
— Что, все еще?! Тащи-ка лучше свою задницу сюда. Здесь скоро будет Манон с другими телочками с психфака.
— Что еще за Манон?
— Что еще за Манон? Манон! Та самая богиня Манон. Она придет к нам в общагу, да-да, ты не ослышался, к нам. С девчонками. Будет пицца на всех. Так что пошевеливайся: соберется офигенная тусовка.
Алексис бросает быстрый взгляд на часы на своем телефоне. Шесть вечера.
— Мне надо обсудить сегодня с Марлоу свои новые идеи.
— Старик, до чего ты нудный. Так совсем в отшельника превратишься. Надо выходить из своей скорлупы, Алекс. Ты вообще не пересекаешься с людьми. Может, с кем-нибудь замутишь, эти девицы с психфака просто огонь. Ну же, приятель, соглашайся. Я пообещал, что позову человек пять-шесть парней.
— Нет, я пас. На сегодня у меня еще куча работы.
— Капец, Алекс. Нуты подумай, раньше ведь он как-то справлялся без тебя, этот твой драгоценный Марлоу? Разве от него убудет, если ты проведешь вечерок с друзьями? Нужно идти своей дорогой, брат. А нынче вечером идти своей дорогой означает что? Правильно, идти на тусняк с девчонками с психфака. Короче, кончай занудствовать и твердо скажи ему, что на вечер у тебя свои планы.
Разумеется, Алексису следовало бы поддаться на уговоры друга. Он думает о своем отце, который вечно ругает его за то, что он не предпринимает никаких «социальных усилий». Ни от кого и вправду не убыло бы, если бы Алексис хоть разок принял приглашение Лукаса. Но на пустяковую трескотню, на необходимость что-то отвечать (желательно острить), чтобы не казаться слишком глупым, на выпивку и наркоту — нет, на все это у него решительно нет времени. Ему искренне жаль. Как-нибудь в другой раз.
— Ну-ну, ври больше.
Лукас нажимает «отбой».
Коротая свои одинокие дни, в свободные часы Алексис ходит гулять вдоль реки. Он удаляется от фермы, движется вперед по тропе в противоположную от студенческого городка сторону. В его голове иногда мелькает мысль: а что, если больше не возвращаться туда? Он мог бы шагать под синим небом вдоль берегов, погружаясь в мерцание реки и игру осенних красок. Стал бы точкой вдалеке, исчез за горизонтом. Навсегда покинул бы учебные корпуса и вечно переполненные террасы кафе. Перестал бы встречать на своем пути других людей, девушек, чужие взгляды. Вот лес, он ничего не требует от Алексиса. Там ему незачем кого-то смешить, незачем держать воображаемую планку. В нескольких километрах от фермы расположен мост. Интересно, на что похож мир оттуда, сверху? Чтобы узнать ответ, нужно просто пойти вот этим маршрутом, следами его собственных шагов по тропе, встать на путь, который расстилается перед ним. Шагать до тех пор, пока мысли не превратятся в зеленый серпантин воды, пока берег реки не отвоюет место у тревог. Алексис мог бы оставить себя на опушке леса; по крайней мере, мог бы оставитьтам свое неловкое и стеснительное социальное «Я». Входить на все более и более пустынную, все более и более свободную территорию. Следовать этой единственной в мире тропой, тропой его шагов вдоль реки в лучах предзакатного солнца.
* * *Мадлен проснулась на ферме под пение птиц. Утренний свет проникал через слуховое окно мансардной комнаты, где ей предложили устроиться на ночь. Эта комната казалась Мадлен смутно знакомой. Но почему? Она послушала щебетание за окном. Уже в этот ранний час воздух был удушливо-влажным. День обещал быть жарким. Она оделась, спустилась по винтовой лестнице и очутилась во дворе. Дверь библиотеки была приоткрыта. Не раздумывая, Мадлен вошла в безмолвное помещение, обвела взглядом полукруг стульев, помост, доску, журналы на столах. Сегодня тут царила совсем другая атмосфера, чем накануне. Мадлен погрузилась в спокойный полумрак библиотеки. Это место посреди леса было таким умиротворяющим; книги, деревянные балки, безыскусная сельская меблировка — все здесь давало подлинный отдых душе. И только синеватый световой индикатор проектора, стоящего на высоком столике за стульями, напоминал о достижениях современности. Привлеченная этим мерцающим огоньком, Мадлен приблизилась к столу и внимательно посмотрела на компьютер рядом с проектором. Включила компьютер. На мониторе тотчас появилась картинка-приветствие, какую можно увидеть на любом другом компьютере: песчаные барханы, выжженные солнцем, и караван верблюдов. Спустя несколько секунд изображение с монитора автоматически передалось на широкий экран, висящий позади помоста. При всей своей экологичности, эта ферма отнюдь не чуралась высоких технологий. Компьютер гудел спокойно и размеренно, словно в такт неторопливой поступи верблюжьего каравана по пустыне. Правая рука Мадлен легла на компьютерную мышку. Краем глаза она видела свои пальцы, которые двигались, открывая проводник, щелкали по папке «Мои документы»; Мадлен не вполне понимала, что именно ищет. Она подвела курсор к папке «Доклады и лекции». Пальцы начали медленно прокручивать список файлов. Неожиданно глаза Мадлен округлились. Двадцать второе июня прошлого года, доклад Алексиса Виньо на тему «Последствия глобализации для детской рабочей силы в развивающихся странах». Доклад Алексиса… доклад?! Он что, приходил сюда не просто слушателем? Мадлен щелкнула по значку, картинка появилась сначала на мониторе компьютера, а потом и на большом экране. Это был ее сын. Это действительно был он. Мадлен застыла. Его лицо, его родное красивое лицо. Оно занимало почти весь экран. Мадлен без колебаний навела курсор на «Воспроизведение». Изображение ожило. Камера стояла сбоку, чтобы поймать в объектив все помещение. Алексис сидел за столом, на котором были разложены его записи, он держал спину прямо, а его губы были слегка сжаты. За кадром послышался чей-то голос. Серьезный и глуховатый, он представил «самого молодого из всех собравшихся, невероятно многообещающего студента». Мадлен не сомневалась, что голос принадлежал профессору Марлоу. Пошатываясь, она дошла до стула во втором ряду; профессор тем временем закончил вступление, и начал говорить Алексис. Его глаза смотрели в одну точку, плечи чуть опустились. Его голос, поначалу дрожащий, постепенно звучал все увереннее. Его тембр, интонация, ритм наполняли Мадлен бесконечной теплотой. На протяжении нескольких фраз она просто впитывала звуки этого любимого голоса, не пытаясь понять, о чем он рассказывает. Она вперила свои глаза в его. Вопреки собственным опасениям, при взгляде на сына она испытывала не хлесткий шок, а лишь печаль, утопающую в океане тоски и нежности, из которого можно было бы черпать бесконечно. Мадлен принялась внимательно слушать сына, следя за нитью его доклада, обволакиваясь фразами и словами, которых он никогда не произносил при ней, и ей чудилось, будто он произносит их в первый раз и только для нее одной. Изяществу и четкости его формулировок Мадлен не удивлялась: сильнее всего ее поражала исходящая от сына уверенность. Да, едва заметная нотка уязвимости оттеняла эту уверенность, и все же общее впечатление было неописуемым. Алексис держался как человек, который знает, куда он ведет своих слушателей, ни к чему их не принуждая и излучая такое спокойствие, которое вызывало желание не пропускать ни единого его слова. Эти мысли мелькали в голове Мадлен, которая продолжала купаться в ощущении безграничной теплоты. Она слушала. Она смотрела. Алексис рассказывал, обращаясь к своей матери, Алексис, умерший месяц с лишним тому назад, выходил ей навстречу и ободрял; это он возвратился из небытия, чтобы успокоить ее тревоги. Его лицо было везде. Его взгляд заполнял все помещение. На мгновение Мадлен позабыла, что это всего лишь картинка на экране. Алексис разговаривал с ней. В мире не существовало ничего кроме этого видения, этой неизвестной для Мадлен части жизни ее собственного сына. Она хотела бы приблизиться, обнять его крепко-крепко, прижаться губами к его лбу, к его векам, спрятать его, загородить собой. Но она не двигалась с места, зачарованная этим плоским и в то же время таким живым изображением.
