Сон № 9 - Митчелл Дэвид

Я не замечаю, как стрелки «Фудзифильма» контрабандой протаскивают три часа через границу времени. До рассвета еще часа два. Липкая паутина ночи сплетена на три четверти. На работе я весь день буду как выжатый лимон. Госпожа Сасаки предупредила, что в субботу дел больше, чем в будни, потому что те, кто едет на работу, следят за своими вещами лучше, чем те, кто в выходные отправляется за покупками или с пятницы гуляет всю ночь напролет; кроме того, многие ждут субботы, чтобы прийти за потерянным. Наверное, повсюду будут крутиться репортеры, вынюхивая что-нибудь новенькое про господина Аояму. Бедняга. Внезапно и бесцеремонно, словно пуля в барабанную перепонку, трезззззззззвонит телефон. Буравящий звук вселяет чувство вины и страха. Телефон трезззззззззвонит. Странно. Телефон появился у меня только на прошлой неделе. Никто не знает моего номера. Телефон трезззззззззвонит. А вдруг это какой-нибудь извращенец забавляется, выбирая номера наугад? Стоит ответить, как этот псих мигом окажется в моем душе[43]. Ни за что. Телефон трезззззззззвонит. Бунтаро? Что-то случилось? Но что? Телефон трезззззззззвонит. Стоп. В «Осуги и Босуги» узнали мой номер – допустим, коллега Акико Като прочитала мое письмо прежде, чем та пустила его в машинку для резки бумаг, и невольно прониклась сочувствием к моему положению. Она связывается с моим отцом, который дожидается, когда уснет его жена, а потом собирается с духом и звонит мне. За закрытыми дверями звучит его напряженный хриплый шепот: «Возьми трубку!» Телефон трезззззззззвонит. Пора решать. Нет. Пусть заткнется. «Возьми трубку!» Я срываюсь с футона, застреваю в складной раме, спотыкаюсь о футляр от гитары и хватаю трубку:

– Алло!

– Гони голод вон – съешь пиццу «Нерон»! – выпевает мужской голос.

– Алло!

– Гони голод вон – съешь пиццу «Нерон»! – слегка раздраженно повторяет он.

– Да, это я уже слышал.

– Ну, это же не я сочинил такой дурацкий джингл. – Голос масляный, не очень трезвый.

– И не я.

– Послушайте, молодой человек, вы принесли нам в офис флаеры, где написано, что первые двести человек, которые позвонят вам до или после часа пик и пропоют «Гони голод вон – съешь пиццу „Нерон“», бесплатно получат пиццу среднего размера на свой выбор. Что я и сделал. Я хочу, как обычно, «Камикадзе»: корж с моцареллой, банан, перепелиные яйца, гребешки, тройная порция перца чили, чернила осьминога. Перец не режьте. Я его посасываю. Это помогает мне сосредоточиться. Итак, я попал в число первых двух сотен или нет?

– Это шутка?

– Ни в коем случае. Я всю ночь на работе и умираю от голода.

– По-моему, вы ошиблись номером.

– Не может быть. Это пиццерия «Нерон», так ведь?

– Нет.

– Вы уверены?

– Ага.

– Значит, я позвонил кому-то домой в четвертом часу утра?

– Угу.

– Ох, прошу прощения. Извините, пожалуйста. У меня нет слов.

– Не волнуйтесь. У меня все равно бессонница.

– Прошу прощения, я говорил с вами таким пренебрежительным тоном! Я думал, что вы – бестолковый разносчик пиццы.

– Ничего-ничего. Кстати, у вашей пиццы, должно быть, очень странный вкус.

Он горделиво посмеивается. Он старше, чем я думал.

– Мое собственное изобретение. В «Нероне» эту пиццу назвали «Камикадзе» – я однажды слышал, как девушка, что принимает заказы, говорит так повару. Тут весь секрет – в банане. Он склеивает все вкусы воедино. Ну, не стану вас больше задерживать. Еще раз примите мои самые искренние извинения за мой непростительный поступок. У меня нет оправдания. – Он кладет трубку.

Я просыпаюсь в одиночестве. В окне тают летние звезды. На полу лежит небрежно отброшенный футон Андзю. Как обычно. Интересно, она снова забралась на крышу? Приподнимаю москитную сетку:

– Андзю? Андзю!

Ветер раскачивает бамбук, наяривает лягушачий хор. Да ну ее, Андзю. Хочет дуться, пусть дуется. Через пятнадцать минут я уже одет, сыт и шагаю по дороге к бухте Анбо. На плече – спортивная сумка, на голове – новая бейсболка, подарок Андзю, купленный на карманные деньги от дяди Асфальта. Ловлю взглядом паром на Кагосиму, освещенный, как звездолет на стартовой площадке, и от волнения меня пробирает дрожь. Наконец-то этот день настал. Я еду в Кагосиму и отказываюсь чувствовать себя виноватым из-за того, что на одну-единственную ночь покидаю свою глупую завистливую сестренку. Отказываюсь. И не верю в то, что она ночью наговорила о маме. В последнее время Андзю какая-то странная. Метеор царапает темный пурпур неба. Темный пурпур неба затирает царапину метеора. И тут мне в голову приходит грандиозная мысль. Самая замечательная мысль в моей жизни. Я начну тренироваться, тренироваться и тренироваться и стану таким выдающимся футболистом, что в свой двадцатый день рождения буду играть за Японию против Бразилии в финале Кубка мира. На шестидесятой минуте Япония будет проигрывать восемь – ноль, тогда меня вызовут на замену, и я сделаю три хет-трика[44] подряд к концу дополнительного времени. Обо мне заговорят международные пресса и телевидение. Мама будет так гордиться мной, что бросит пить, но самое главное – отец видит меня, узнаёт и едет в аэропорт встречать самолет нашей команды. Конечно, Андзю тоже там, вместе с мамой, и мы воссоединяемся на глазах у всего мира. Как здорово. Как просто. Я весь горю от собственной гениальности и обретенной надежды. Светает. Иду по висячему мосту и вижу высверк на воде. Прыгает лосось.

Ближе к устью речное русло расширяется, а долина становится крутой и узкой. Пшеничка и старики из Анбо называют ее Горловиной. Здесь полно призраков, но мне не страшно. Я и боюсь, и надеюсь, что Андзю меня где-то подстерегает. Между сосен мерещатся лица, которых на самом деле нет. Там, где в сезон дождей дорогу подтапливает, ворота-тори отмечают начало тропинки, змейкой бегущей вверх по холму, к храму бога грома. Пшеничка запрещает там играть, говорит, что, если не считать кедров Дзёмон[45], бог грома – самый древний обитатель Якусимы. Если выказать ему неуважение, то, едва выйдешь в море, он нашлет цунами, чтобы утопить обидчика. Андзю хотела спросить, не случилось ли так с дедушкой, отцом мамы, но я взял с нее слово, что она этого не сделает. Госпожа Оки говорила кому-то из моих одноклассников, что дедушка напился до бесчувствия и утонул в канаве. Так или иначе, жители деревни никогда не беспокоят бога грома по таким мелочам, как экзамены, деньги или свадьбы – с этим они идут в новый храм отца Какимото, что рядом с банком. Но с просьбой о рождении ребенка, за благословлением рыбацкой лодки или с заупокойной молитвой об умерших родственниках они взбираются по ступеням храма бога грома. Всегда в одиночку.

Я смотрю на свои часы с эмблемой Зэкса Омеги. Времени полно. Сегодня в Кагосиме начинается мой путь на Кубок мира, а для этого нужна помощь. Поиски отца – большое дело. Для нас с Андзю нет ничего важнее. Тут и думать нечего. Я забрасываю спортивную сумку за покрытый мхом камень и, подстегиваемый своими гениальными мыслями, бегу наверх по скользким от грязи ступеням.

Кладу трубку. Странный тип, чего он так долго извинялся? Может, хоть этот звонок снимет с меня заклятье бессонницы. Может, тело осознает, как оно устало, и наконец-то отключится. Ложусь на спину и пялюсь вверх, делая ходы шахматным конем по плиткам потолка, пока не забываю, на каких уже был. Начинаю снова. После третьей попытки до меня доходит бессмысленность этого занятия. Если мне не удается уснуть, то с таким же успехом можно думать о письме. О Другом Письме. О Большом Письме. Оно пришло – когда же? – в четверг. Вчера. Ну хорошо, позавчера. Я вернулся в «Падающую звезду» совершенно без сил. На девятой платформе, самой дальней от бюро находок, кто-то забыл тридцать шесть шаров для боулинга, а Суга снова проделал свой фокус с исчезновением, так что мне пришлось перетаскивать их оттуда самому, один за другим. Позже оказалось, что они принадлежат команде, которая ожидала их прибытия на Центральном токийском вокзале. Выясняется, что, когда дело касается потерянного имущества, законы вероятности работают иначе. Госпожа Сасаки однажды обнаружила в тележке человеческий скелет, засунутый в рюкзак. Его забыл в поезде студент-медик, возвращаясь с прощальной вечеринки у профессора. В общем, я, обливаясь потом, прихожу в «Падающую звезду», а Бунтаро сидит на табуретке за конторкой, ложка за ложкой отправляет себе в рот мороженое из зеленого чая и изучает в лупу какой-то листок бумаги.