Джеффри Арчер - Прямо к цели
— Значит, Лондонский университет? Ну что ж, скоро она обнаружит Чарли Трумпера очень даже живым, какой бы высокомерной ни стала. И ей придется придумать достаточно убедительный рассказ о том, что стало с моей долей денег. — Он поднялся из-за стола, собрал свои пожитки, оставив два последних чипса миссис Шоррокс.
— Может, открыть еще бутылочку, Чарли?
— Теперь я не могу усидеть на месте, миссис Шоррокс. Спасибо за пиво и еду. Передавайте мои наилучшие пожелания мистеру Шорроксу.
— Берту? — спросила она. — Разве ты не слышал? Он умер от сердечного приступа больше чем полгода назад, бедняжка. Я так тоскую по нему. — И тогда Чарли понял, почему его старая соседка выглядела иначе: на лице у нее не было синяков и кровоподтеков.
Он вышел из дома и отправился искать Лондонский университет, чтобы выяснить, удастся ли ему отыскать следы Ребекки Сэлмон. Поделила ли она, как он наказывал ей на случай своей смерти, вырученные от продажи деньги между тремя его сестрами — Сэл, находившейся теперь в Канаде, Грейс, все еще остававшейся где-то во Франции, и Китти, пребывавшей бог знает где? В этом случае у него не окажется капитала, чтобы вновь начать дело, если не считать денежного довольствия Томми и тех нескольких фунтов, которые ему удалось скопить самому. Он спросил у первого попавшегося полицейского, как ему пройти к Лондонскому университету, и был послан в направлении Стренд. Пройдя еще полмили, он оказался возле арки, наверху которой были выбиты на камне слова: «Королевский колледж». Он прошел под ней и постучал в дверь с табличкой «Справки» и, войдя внутрь, спросил мужчину за перегородкой, значится ли у них в колледже Ребекка Сэлмон. Мужчина сверился со списком и отрицательно покачал головой:
— Здесь такой нет, но вы можете попытаться справиться еще в университетской регистратуре на Малет-стрит.
Совершая за пенни еще одну поездку на трамвае, он размышлял о том, где ему остановиться на ночь.
— Ребекка Сэлмон? — спросил человек, стоявший за столом университетской регистратуры и одетый в форму капрала. — Это имя ничего мне не говорит. — Затем он достал из-под стола большой справочник и стал проверять по нему. — А, вот она. Бедфордский колледж, история искусств. — При этом он не мог скрыть насмешки в голосе.
— А ее адреса у тебя нет, капрал? — спросил Чарли.
— Послужи сначала, парень, а потом уже называй меня капралом, — сказал мужчина, который был явно старше Чарли. — И чем быстрее ты это сделаешь, тем лучше для тебя.
Чарли почувствовал, что на сегодня с него достаточно оскорблений, и неожиданно взорвался:
— Сержант Трумпер, 7312087. Я буду называть вас «капрал», а вы меня «сержант». Я ясно выразился?
— Есть, сержант, — выпалил капрал, вскакивая по стойке «смирно».
— Так как же насчет адреса?
— Она проживает на Челси-террас 97, сержант.
— Спасибо, — сказал Чарли и, оставив опешившего бывшего военного глазеть ему вслед, отправился в еще одно путешествие по Лондону.
Уставший, он наконец вышел из трамвая на углу Челси-террас, когда часы показывали уже начало пятого. Неужели Бекки удалось раньше него обосноваться здесь, удивлялся он, пусть даже это была всего-навсего комната.
Он медленно брел по знакомой улице, с восхищением разглядывая магазины, которыми однажды мечтал завладеть. В доме 131 — антикварный магазин, полный мебели из красного дерева, каждый из предметов которой был отполирован до зеркального блеска.
В доме 133 — женская одежда и белье из Франции, на некоторые предметы которого, выставленные в витрине, Чарли считал неприличным для мужчины смотреть.
Висевшие на прутьях в глубине дома 135 изделия из мяса и птицы выглядели такими изысканными, что Чарли почти забыл о нехватке продовольствия, испытываемой повсеместно.
Его взгляд остановился на ресторане, открытом в доме 139 под вывеской «Мистер Скаллини», и он задумался над тем, получит ли когда-нибудь итальянская кухня широкое распространение в Лондоне.
В доме 141 — старый букинистический магазин, покрытый плесенью и паутиной, без единого покупателя внутри.
В доме 143 — швейная мастерская, где, как указывала надпись на окне, самые разборчивые джентльмены могут приобрести костюмы, жилетки, рубашки и воротнички.
В 145-м — свежевыпеченный хлеб, одного запаха которого было достаточно, чтобы завлечь человека внутрь.
Он смотрел на улицу, видел повсюду прекрасно одетых женщин, спешащих по своим делам, и недоумевал, а была ли вообще мировая война. Похоже, что они никогда не знали, что такое продовольственные карточки.
У дома 147 по Челси-террас Чарли остановился. Открывшийся вид особенно радовал глаз. Это были бесконечные ряды свежих овощей и фруктов, которые он сам продавал бы с гордостью. Две ловкие девицы в зеленых фартуках и еще более шустрый юнец обслуживали покупателя, выбиравшего гроздь винограда.
Чарли отступил назад и уставился на вывеску над магазином. Его приветствовала надпись, сделанная золотыми с синим буквами: «Чарли Трумпер, честный торговец, основавший дело в 1823 году».
Бекки
1918–1920
Глава 6
«С 1480 по 1532 год», — сказал он. Я заглянула в свой конспект, чтобы убедиться в правильности записи дат, и почувствовала усталость. Это была последняя лекция, и мне хотелось поскорее вернуться на Челси-террас.
Во второй половине этого дня рассматривалось творчество Бернардино Луини. Я уже решила, что моя дипломная работа будет посвящена жизни и творчеству этого непризнанного мастера из Милана. Милан… еще одна причина быть благодарной Богу, что война наконец закончилась. Теперь я смогу ездить на экскурсии в Рим, Флоренцию, Венецию и, конечно же, в Милан, чтобы познакомиться с творениями Луини воочию. Микеланджело, Леонардо да Винчи, Беллини, Караваджо, Бернини — половина мировых шедевров в одной стране, а у меня не было возможности выбраться дальше стен «Виктории и Альберта».
В четыре тридцать звонок возвестил об окончании лекций в этот день. Я закрыла свои учебники и смотрела, как профессор Тилси шаркающей походкой направляется к выходу. Мне было немного жаль старика. Ему пришлось отложить свой уход в отставку, потому что очень многие молодые преподаватели отправились воевать на Западный фронт. Смерть Мэтью Мэйкписа, который должен был читать сегодня лекцию и считался, по словам старого профессора, «одним из наиболее талантливых ученых своего поколения», была «невосполнимой утратой для факультета и всего университета в целом». Я должна была согласиться с ним: Мэйкпис являлся одним из немногих признанных в Англии авторитетов в области творчества Луини. Я успела посетить три его лекции до того, как он записался добровольцем на фронт. Ирония судьбы, по которой такой человек, как он, оказался изрешеченным германскими пулями на заграждении из колючей проволоки где-то посреди Франции, не давала мне покоя.
Я училась на первом курсе Бедфорда. Времени вечно не хватало, и я ужасно нуждалась в Чарли, который освободил бы меня от забот, связанных с магазином. Я писала ему в Эдинбург, в то время как он уже находился в Бельгии; в Бельгию, когда он был во Франции, и во Францию — в тот самый момент, когда он вернулся в Эдинбург. Казалось, что королевская почта была не в состоянии догнать его, да и мне уже не хотелось, чтобы Чарли заочно узнал о моих занятиях, лишив меня возможности самой увидеть его реакцию.
Якоб Коген обещал направить Чарли в Челси, как только тот вновь объявится на Уайтчапел-роуд. Наверное, это будет еще не скоро, к моему сожалению.
Я собрала учебники и сложила их в свой старый школьный портфель, тот самый, который подарил мне мой отец — Тата — в день сдачи экзаменов в лицей Святого Павла. Буквы, которые он с такой гордостью нанес на самом видном месте, уже выцвели, а кожаная ручка почти протерлась, так что последнее время мне приходилось носить его под мышкой, ведь Тата никогда бы не стал покупать мне новый портфель, пока можно было пользоваться старым.
Каким строгим всегда был со мной Тата. Пару раз он даже брался за ремень. Один раз это случилось из-за того, что я тайком таскала у него за спиной плюшки, или, как называла их мать, «сдобу». В то же время он никогда не возражал, сколько бы я ни брала их в лавке, если предварительно спрашивала разрешения. Во второй раз он схватился за ремень, когда я сказала «черт», порезав палец, в то время, как чистила яблоко. Хотя я не воспитывалась в еврейской вере, — моя мать даже слышать об этом не хотела — он, тем не менее, распространял на меня все те стандарты, которые являлись неотъемлемой частью его собственного воспитания, и никогда не терпел с моей стороны, как он иногда выражался, «неприемлемого поведения».
Прошло много лет, прежде чем я узнала, какому осуждению подвергся Тата, когда он сделал предложение моей матери, католичке по вероисповеданию. Он обожал ее и никогда не жаловался в моем присутствии, что ему одному приходится посещать синагогу.
