Михаил Веллер - Мишахерезада
Но король передвижения все-таки самолет. Я освоился с этой мыслью в Кунграде, куда прибыл на товарняке. Ночью в пустыне холодно, особенно если лето кончилось. Я перебрался со своей тормозной площадки на платформу с трактором. В кабине трактора по крайней мере не дуло. Я надел на себя все, что было, то есть треники и футболку, штаны и рубашку, куртку и болоньевый плащ. От отчаянья я натянул на голову болоньевый пакетик от плаща, потому что знал, что с головы самый большой теплосъем. Ну до костей!
Пассажирские в сторону Бейнеу не ходили, машины были редки и пилили долго, а товарняк, конечно, движется, но в этом движении не чувствуешь счастья. Не на верблюде же пустыню пересекать. Ехал я однажды день на верблюде, добрый человек в гости позвал. Сверху верблюд раз в шесть выше, чем кажется снизу. Сидишь в небе, как ведьма на метле, а под тобой морская качка. Из животных мне больше всего нравятся кошки.
В Кунграде я за десять копеек помылся в бане, постирался, обсох на солнце, настрелял сигарет и съел здоровую шайку макарон по-флотски у заднего крыльца столовой, где напросился вынести мусор, помыть бачки и вообще два часа рабства за обед. То есть жизнь налаживалась в русле цивилизации.
На автовокзале, этом круглосуточном приюте всего, что движется, мне детально обрисовали деятельность аэродрома. Аэропортом его здесь не называли. И было с чего.
В темноте с первым автобусом я отправился на аэродром. Кондукторша собирала деньги за билеты, и я стал на все лады уговаривать, что позарез надо, но денег нет. Дремавший рядом со мной на заднем сиденье парень молча заплатил ей за меня. Дальше я по-мужски благодарил, а он, Коля, по-мужски отмахивался.
Ему хотелось поговорить. Я выглядел не местным. Я везде выглядел не местным. Узнав, что я из Ленинграда, он впал в паузу. А затем в темноте тряского вонючего автобуса распустилась фраза:
— О-о, Ленинград!.. Эти гранитные набережные, золотой шпиль Адмиралтейства, разведенные руки мостов… И никогда нельзя выйти из дому без зонта…
Это было сильно. Так декламируют Гомера.
Коля приблизил лицо, ему различалось лет тридцать, он улыбнулся по-свойски, но так, как улыбаются показывающие твое превосходство.
— Я тоже из Ленинграда, — сказал он и вытащил фугас портвейна. Мы выпили по очереди из его кружки, и он стал рассказывать.
Там был отец, морской майор, командир гарнизона Ораниенбаумского пятачка. Была мать, умершая перед самой войной, а потом наступление немцев, и они, четырехлетний Коля и пятилетний брат, жили с отцом в блиндаже, как дети гарнизона. А однажды немцы захватили и эту линию обороны, и они с братом одни были целый день на немецкой территории, но назавтра отец с моряками отбил блиндаж. А потом их отправили через Дорогу жизни по Ладоге в эвакуацию, и там с братом разлучили по разным детдомам, а отец погиб там, на Ораниенбаумском пятачке. А брат умер в детдоме. А Коля окончил геологический техникум и сейчас работает в пустыне на буровой. Получит на аэродроме кое-что для ремонта и уедет на машине, должна утром прийти.
Рассвет наступил, портвейн кончился.
Этот бродячий сюжет бродячих людей я услышал тогда впервые.
Настроение рассказа требовало помолчать, и мы помолчали.
В сплошном тумане выступили очертания игрушечного барака. Автобус растворил вихляющие створки. Не то что лететь — идти было не видно куда.
Мы с Колей обнялись, и я побрел на ощупь искать диспетчера по грузовым перевозкам. Рельеф этой тетки раздвигал туман.
— Куда лететь?! — топтала она толпу земноводных. — Где вы погоду увидели?! Я лично даже вас в упор не вижу! После десяти, обещали после десяти!..
Два стакана натощак и на халяву смазывают мелочи жизни. Портвейн был ядрен и ядовит. Я споткнулся в тумане о ящик, сел, закурил и задремал. Видимость была метров пять: дым и молоко.
В десять часов из этого тумана вынырнул Коля.
— Машину не могу найти! — радостно сказал он. — Хорошо, что ты еще здесь. — И вытащил фугас.
Мы распили фугас, засмолили сигареточкой, и он нырнул обратно. Это было очень весело с утра, но организм предупредил, что близок к утомлению.
К полудню маскировочная завеса стала таять, обозначились очертания аэродрома, проявилась шеренга Ан-2, и я пошел с опросом, кто летит до Бейнеу или Кульсары. Меня гнали, пока один хмурый не указал обратиться к своему дежурному по погрузке. Тот отвел меня в сторонку и негромко сказал, что ребята спрашивают, что я им могу заплатить. Двенадцать рублей показались мне уместной и правдоподобной суммой. С равным успехом я мог обещать семь рублей или триста.
— Подожди где-нибудь, — сказали мне. — Подходи через час.
Я лег поодаль и смотрел, как они закидывают в свой желтый Ан-2 целлофановые пакеты с мороженым мясом. Дело шло к концу, когда показался здоровенный зеленый «Урал», подъехал ко мне, и из кабины спрыгнул Коля.
— Это здорово, что я тебя застал! — закричал он. — Не улетел еще? А я сейчас к себе уезжаю. Вот, проводить тебя решил. — И вытащил фугас.
Троекратное повторение в русских сказках плохо кончается.
Летчики уже сидели в кабине и неодобрительно следили, как мы с Колей в темпе чередуем вливание из одной кружки.
Винт начал вращаться.
— Будь здоров! Давай! Бывай! — обнимал и хлопал меня Коля.
— Ну ты что, летишь? — подгоняли из самолета.
Я влез, снаружи закинули дюралевый трапик, дверца хлопнула, мотор взревел, и мы стали выруливать.
Лететь было классно. Тонна мяса в брикетах загораживала кабину летчиков. Сопровождающий сидел между ними в открытой дверце. В свободном хвосте салона я откинул дюралевую скамейку, сел удобно и смотрел в иллюминатор.
Потом я заметил детектив в бумажной обложке, сунутый за ребро фюзеляжа, и стал читать. Колина долгоиграющая амброзия усугубляла эйфорию. Удачливый Синдбад-мореход, я бесплатно мчался в небе на стальной птице и под кайфом повышал свой культурный багаж.
В какой-то момент возник легкий симптом. Он был подавлен, но повторился настойчивее. Оформился отчетливый позыв. С каждой минутой путешествие становилось все менее комфортным. Самочувствие приобрело тревожный оттенок. Отмахнуться от проблемы представлялось все менее возможным.
Почки исправно фильтровали чужеродный раствор явно скверных веществ. Боевая жидкость каракумских бурильщиков рвалась наружу. Организм предупреждал, что категорическая потребность перерастает в катастрофическую.
В отчаянии я помахал летчикам и покричал с вопросом через гору мяса, но у них там в кабине мотор вообще ревел и глушил, и они ничего не слышали.
На грани безумия я полез к ним через эту гору, но брикеты оттаяли и осклизли в сукровице, и плыть в ледяной кровавой жиже было невозможно.
Где у них унитаз?! Я в ужасе подумал, что в стратегическом бомбардировщике М-3 не было унитаза, система дозаправки в воздухе была, а унитаза не было, летчики в гарнизоне рассказывали, что летают с ведром. Черт, это же грузовой вариант, старый биплан Ан-2, местные линии, откуда у них, сирот, сортир в облаках?!
Хвостовой отсек был отделен переборкой. В переборке была дверца. Дверца подалась, и я пролез в хвост. В этом конусовидно сужающемся чуланчике хранилась ремонтная мелочь, ключи и масленки, стеганый чехол двигателя, лопата и ветошь. Без признаков туалета.
Мозг был парализован давлением снизу. Я вернулся в салон, расстегнул заранее штаны и открыл дверцу наружу. В конце концов, высота метров четыреста, низко. Я выглянул наружу и на секунду осознал свою невменяемость.
Внизу была пустыня, такыры, бурьян и сетка караванных троп. Цепочка верблюдов мельче муравьев и далекий, как соринка, грузовичок. А главное — плотный воздушный поток, обтекая фюзеляж, вдавливался внутрь, его не преодолел бы пожарный брандспойт!
Я захлопнул отверстие в бездну. Летчики в носу не заметили. Это Хэмфри Дэви умер на королевском приеме от разрыва пузыря?
Я ринулся в хвост и стал судорожно рыть передними лапами. И разбросав барахло до пола — обнаружил унитазик!!! Он был размером с пивную кружку. В глазах у него помутилось.
Через минуту я пришел в сознание и стал искать педаль водослива. Кнопку, цепочку, рычажок. Обшарил все, как разведчик сейф. Нет. Унитазик по выкройке макаки был намертво приделан к полу, и не имел никаких признаков того, что его можно привести в исходное состояние. Как муляж! Из старого желтого фаянса! Мистика… До меня он был набит всякой мелочью и прикрыт ветошью.
И тут стало болтать. А с сознанием проснулась и совесть. Летчики меня везут, хотя еще не знают, что бесплатно, тем лучшего отношения они заслужили. И за все хорошее я им обоссал весь хвост. В ужасе от своего поведения, я закрыл унитаз чехлом от мотора и пошел садиться на свое место.
Стыдливый и счастливый, я с любовью смотрел вокруг — и увидел необъяснимое! Рядом с сиденьем в борту на уровне колен торчала пробка на цепочке, как в ванне, только больше. Я вынул пробку — и открылось круглое отверстие наружу, сантиметров так шесть в диаметре.
