Ирвин Ялом - Проблема Спинозы
— Да, именно воображение, Якоб, и не ужасайся ты так: мы узнаем об этом из самих слов Торы, — Бенто краем глаза отметил ухмылку Франку и продолжил: — Вот, Якоб, прочти это вместе со мной, в главе 34 Второзакония, стих 10: И не было более у Израиля пророка такого, как Моисей, которого Господь знал лицем к лицу. А теперь подумай, Якоб, что это значит. Ты, конечно, помнишь, Тора говорит нам, что даже Моисей не видал лика Бога, так?
Якоб кивнул:
— Да, Тора так говорит.
— Итак, Якоб, коль скоро он Бога не видел, это должно значить, что Моисей слышал истинный голос Бога, а ни один пророк, следующий за Моисеем, истинного голоса Его не слышал.
Якоб промолчал.
— Объясни мне, — проговорил Франку, который ловил каждое слово Бенто, — если никто из других пророков не слышал голоса Божьего, тогда что же является источником пророчеств?
Радуясь тому, что Франку наконец принял участие в разговоре, Бенто с готовностью ответил:
— Я полагаю, что пророки были людьми, наделенными необыкновенно живым воображением, но не обязательно обладали развитым здравомыслием.
— Значит, Бенто, — проговорил Франку, — ты считаешь, что чудесные пророчества — это всего лишь воображаемые представления пророков?
— Именно так.
Франку пробормотал:
— Кажется, будто на свете нет ничего сверхъестественного. Тебя послушать, так все имеет свое объяснение.
— Именно так я и считаю. Всё — и я имею в виду, действительно всё — имеет естественные причины.
— По мне, — промолвил Якоб, который во все глаза смотрел на Бенто, пока тот рассуждал о пророках, — так есть вещи, известные лишь Богу, вещи, имеющие причиной одну только Божью волю.
— Я верю, что чем больше мы будем в состоянии узнать, тем меньше будет такого, что известно одному лишь Богу. Иными словами, чем обширнее наше невежество, тем большее мы приписываем Богу.
— Да как ты смеешь…
— Якоб, — перебил его Бенто, — давай-ка вспомним, почему мы трое встретились. Вы пришли ко мне, потому что Франку был в беде, у него случился духовный кризис, и ему требовалась помощь. Я не звал вас — на самом деле я советовал вам обратиться к рабби, а не говорить со мной. Ты возразил: мол, вам сказали, что рабби сделает Франку только хуже. Помнишь?
— Да, верно, — подтвердил Якоб.
— Тогда какой нам обоим смысл и дальше вдаваться в такую дискуссию? Наоборот, есть только один истинный вопрос, — Бенто повернулся к Франку, — скажи мне, сумел ли я тебе помочь? Помогло ли тебе что-нибудь из сказанного мною?
— Все, что ты говоришь, несет мне утешение, — ответил Франку. — Ты помогаешь мне сохранить здравый рассудок. Я уж совсем было отчаялся, и твое ясное мышление, то, как ты не принимаешь ничего на веру, основываясь на авторитете, — это… я ничего подобного прежде не слышал! Я вижу, что Якоб в гневе, и прошу за него прощения, но что до меня самого… да, ты помог мне.
— В таком случае, — сказал Якоб, внезапно поднимаясь на ноги, — мы добились того, ради чего пришли, и наши дела здесь завершены!
Франку, похоже, оторопел и остался сидеть, но Якоб ухватил его за плечо, заставил встать и повел к двери.
— Спасибо тебе, Бенто, — проговорил Франку, стоя на пороге. — Пожалуйста, скажи мне, можно ли будет еще с тобой встретиться?
— Я всегда рад разумной дискуссии. Просто приходите в мою лавку. Но, — и последняя фраза Бенто была предназначена Якобу, — такой дискуссии, которая исключает здравый смысл, я не приветствую.
* * *Как только дом Бенто скрылся из виду, Якоб широко ухмыльнулся, обнял Франку и крепко сжал его плечо:
— Теперь у нас есть все, что нам нужно! Мы отлично поработали. Ты прекрасно сыграл свою роль, на мой вкус — даже слишком хорошо, — но я не собираюсь это обсуждать, потому что мы еще не завершили то, что нам надо сделать. Смотри-ка, что мы добыли. Евреи — не богоизбранный народ; они ничем не отличаются от других народов. Бог не испытывает к нам никаких чувств. Пророки лишь воображали свои пророчества. Святые писания — не святые, они целиком и полностью суть творения человеческих рук и представлений. Слово Божие и воля Божия — вещи несуществующие. Книга Бытия и остальная Тора — это басни или метафоры. Раввины, даже величайшие из них, не обладают особым знанием, а действуют лишь в собственных интересах…
Франку помотал головой:
— У нас пока есть не все, что нам нужно. Я хочу еще раз с ним встретиться.
— Погоди, но я только что перечислил все его прегрешения: его слова — это чистая ересь! Это то самое, что требовал от нас дядя Дуарте, и мы исполнили его волю. Наши доказательства ошеломительны: Бенто Спиноза — не еврей, он… он антиеврей!
— Нет, — повторил Франку, — у нас недостаточно доказательств. Мне нужно еще. Я не дам показания под присягой, пока не услышу больше.
— Да этого и так более чем достаточно! Вспомни, ведь твоя семья в опасности. Мы заключили сделку с дядей Дуарте — от сделки с ним еще никто не смог отвертеться. А именно это пытался сделать Спиноза — обдурить его, обойдя еврейский суд. Только благодаря дядиным связям, дядиным взяткам и дядиному кораблю ты не томишься в португальском застенке. И уже через две недели его корабль возвращается за твоими матерью и сестрой и за моей сестрой. Ты хочешь, чтобы их убили, как и наших отцов?! Если ты не пойдешь со мной в синагогу и не станешь свидетельствовать перед судьями, считай, что сам поднес факел к их кострам!
— Я не дурак, и нечего погонять меня, как барана! — отрезал Франку. — У нас есть время, и я хочу получить больше сведений, прежде чем стану свидетельствовать. Еще один день не играет никакой роли, и ты это знаешь. И более того, дядя обязан заботиться о своих родственниках даже в том случае, если у нас ничего не выйдет.
— Дядя делает то, что он хочет. Я знаю его лучше, чем ты. Он следует только своим собственным правилам, и великодушием никогда не отличался. Я даже не желаю больше видеть этого твоего Спинозу. Он клевещет на весь наш народ!
— У этого человека больше мозгов, чем у всей конгрегации, вместе взятой! И если ты не хочешь к нему идти, я поговорю с ним один.
— Ну уж нет, если ты пойдешь — пойду и я! Я не позволю тебе разговаривать с ним наедине. Уж больно он убедительно говорит! Если пойдешь один, херем объявят не только ему, но и тебе! — Заметив озадаченный взгляд Франку, Якоб добавил: — Херем — это отлучение: еще одно еврейское слово, которое тебе лучше бы запомнить.
ГЛАВА 10. РЕВЕЛЬ, ЭСТОНИЯ, ноябрь 1918 г
— Guten Tag[42] — произнес незнакомец, протягивая руку. — Я — Фридрих Пфистер. Я вас, случайно, не знаю? Ваше лицо кажется мне знакомым.
— Розенберг, Альфред Розенберг. Вырос здесь. Только что вернулся из Москвы. На прошлой неделе получил диплом Политеха.
— Розенберг? Ах, да, да — именно! Вы — маленький братец Эйгена. У вас его глаза. Можно к вам подсесть?
— Разумеется.
Фридрих поставил свою кружку с пивом на стол и уселся напротив Альфреда.
— Мы с вашим братом были друзья — неразлейвода, и по сию пору поддерживаем связь. Я часто бывал у вас дома — даже катал вас на спине. Вы ведь… насколько?.. на шесть-семь лет младше Эйгена?
— На шесть. В вашем лице тоже есть что-то знакомое, но припомнить вас как следует я не могу. Не знаю, почему, но у меня сохранилось мало воспоминаний о раннем детстве — они все стерлись. Знаете, мне было всего лет девять или десять, когда Эйген уехал из дома учиться в Брюссель. Я почти не видел его с тех пор. Говорите, вы все еще поддерживаете связь с ним?
— Да, всего две недели назад мы с ним ужинали в Цюрихе. — ответил Пфистер.
— В Цюрихе? Так он уехал из Брюсселя?
— Около полугода назад. У него был рецидив чахотки, и он приехал в Швейцарию, чтобы отдохнуть и подлечиться. Я учился в Цюрихе и навестил его в санатории. Его выпишут через пару недель, и потом он переедет в Берлин, проходить высший курс банковского дела. А я через несколько недель переезжаю в Берлин учиться, так что мы будем там часто видеться. Вы ничего этого не знали?
— Нет, наши дороги давно разошлись. Мы никогда не были близки с братом, а теперь и вовсе потеряли связь.
— Да, Эйген упоминал об этом — и, как мне показалось, с горечью. Я знаю, ваша мать умерла, когда вы были совсем дитя, — для вас обоих это было тяжким ударом. И, как мне помнится, ваш отец также умер довольно молодым, и тоже от чахотки?
— Да, ему было всего 44. Это случилось, когда мне исполнилось 11 лет. Скажите, герр Пфистер…
— Пожалуйста, зовите меня Фридрихом. Друг вашего брата — и ваш друг. Будем теперь Фридрих и Альфред, согласны? И, Альфред, вы хотели спросить…
— Да. Интересно, Эйген когда-нибудь говорил обо мне?
— При нашей последней встрече — нет. Мы не виделись три года, и нам многое нужно было друг другу рассказать. Но он неоднократно вспоминал о вас в прошлом.
