Доминик Дьен - Голубой дом
Майя установила проектор объективом к белой стене гостиной, закрыла ставни и выключила свет. Затем включила проектор. Перед ней замелькали черно-белые кадры. Сердце Майи забилось. Кадры были нечеткие, прыгающие, беззвучные — лица только шевелили губами. Тогда Майя включила проигрыватель и поставила пластинку Леонарда Коэна. Но тишина не хотела исчезать. Майя увеличила громкость. Теперь музыка заглушила тихое стрекотание проектора.
Susanne… Susanne takes you down to her place near the river… And you know that she will trust you for you've touched her perfect body with your mind… And Jesus was a sailor…[17].
1956 год. Майе едва исполнился год. На ней распашонка, которая на черно-белой пленке кажется белой, и чепчик, закрывающий голову и шею. У нее недовольный вид. Мать строит рожицы перед камерой, чтобы заставить Майю рассмеяться. У матери счастливый вид. Она красива. На ней длинная юбка колоколом и светлая блузка. На ногах — туфли-лодочки без каблуков. В камере появляется молодой человек и берет Майю на руки. Он целует ее, потом сажает себе на шею. Ева обнимает молодого человека и прижимается к нему. Они все трое улыбаются в камеру. Этот молодой человек — не Ален.
Партизан… Немцы пришли ко мне, велели выдать тебя… Я сотню раз менял имя, я потерял жену и ребенка… старый человек на чердаке… ночь укрыла бы нас, но немцы его захватили…
1960 год. Девочка пяти лет. Она сидит между двумя молодыми людьми за квадратным столом, покрытом клетчатой скатертью. На столе — торт с пятью зажженными свечами. У молодых людей — остроконечные бумажные колпаки на головах. Они смеются и, кажется, очень дружны между собой. Один из них — ее отец. У него короткая стрижка и лукавые глаза. Другой молодой человек поднимается и уходит из кадра. Камера дергается, на пленке на какое-то мгновение появляется кусочек паркетного пола. Майя не узнает эту комнату. Тут на пленке появляется Ева — она сидит на стуле, с которого встал молодой человек. Она разом задувает все пять свечей и смеется, запрокидывая голову, совсем как это делает сейчас Майя, когда смеется… Девочка плачет.
Майя еще раз просмотрела пленку, слушая «Famous Blue Raincoat». Какая она печальная, эта песня… Майя плакала из-за пяти маленьких свечей, которые мать задула вместо нее.
So long, Marianne… So long, Marianne, it's time that we began to laugh and cry and cry and laugh about it all again…[18].
1967 год. На Алене — цветастая рубашка. Теперь он носит длинные волосы. Он показывает в камеру «фак». Во рту у него сигарета. У человека, стоящего рядом с ним, волосы еще длиннее, но завязаны в «конский хвост». Он набрасывается на Алена сзади, вскакивает ему на спину и показывает указательным и средним пальцами латинскую V в знак победы. Оба падают на землю и хохочут. Это происходит перед старой овчарней.
1969 год. Эта пленка отличалась от предыдущих. Чувствовалось влияние андеграундного кино. Появились крупные планы. Пластинка Коэна остановилась. Майя не поднялась, чтоб заменить ее другой. Она внимательно смотрела запись.
Ева, обнаженная, сидела в кресле. Ее длинные белокурые волосы прикрывали груди. Груди у нее были совсем маленькими. Она пристально смотрела на что-то. Бородатый мужчина приблизился к ней и дал ей затянуться «джойнтом». Она закрыла глаза, провела языком по пухлым губам.
Мужчина встал на колени, раздвинул завесу волос Евы и прикоснулся языком к ее груди. Крупный план: язык, проводящий вверх-вниз по напряженному соску.
Затем язык мужчины скользнул ниже по животу Евы и достиг ее лобка. Все тот же крупный план… Майя отвернулась. Это было тридцать лет назад. Ее мать была моложе, чем она сейчас.
Сама Майя мастурбировала не далее как вчера, потому что рядом не было мужчины, чьи руки ласкали бы ее тело. К услугам ее матери было сразу двое мужчин.
Сейчас Еве семьдесят. Она состарилась, сердце ее очерствело. Неужели раньше ее тело вызывало желание у мужчин? Неужели раньше она могла испытывать оргазм?
— Я тебя презираю! Я тебя презираю! — крикнула Майя и, распахнув ставни в гостиной, расплакалась. — Это тебе стоило бы умереть, а не моему отцу! И с какой стати Архангел в те времена был частью твоей жизни, нашей жизни, моей жизни? С какой стати, ты можешь мне объяснить? — И она зарыдала.
So long, Marianne… So long, Marianne, it's time that we began to laugh and cry and cry and laugh about it all again…
Эти слова звучали как вызов в ушах Майи. «It's time».
— Да, самый подходящий момент, чтобы узнать! — сквозь слезы воскликнула она и упала на кровать, уткнувшись лицом в подушку.
Она рыдала, конвульсивно содрогаясь, как ребенок. Иногда останавливалась, чтобы перевести дыхание, и снова шептала, обращаясь к матери:
— Я тебя презираю!
Эти слова срывались с ее губ, то холодные и спокойные, то жестокие, то печальные. Затем Майя снова принималась плакать.
Спустя какое-то время она услышала шум подъезжающего автомобиля. Было около часу дня. Но Майя совершенно позабыла о времени и решила, что это Морис. Она поспешно прошла в ванную, умылась холодной водой и прополоскала рот зубным лосьоном. Пригладила и расчесала волосы. Достала из комода флакон «Jicky» и надушилась. Потом лихорадочно посмотрела на себя в зеркало. У нее билось сердце. Она тихо прошептала имя любимого человека. Потом быстрыми шагами направилась к входной двери, пытаясь попутно разглядеть Мориса в окна первого этажа.
На пороге стояла Киска с корзинкой персиков в руках и улыбалась.
— А, это ты! — воскликнула Майя.
Она была так разочарована, глядя на подругу, стоявшую перед ней! Майя скрестила руки на груди и уставилась на корзинку, избегая встречаться взглядом с Киской.
— Я знаю, ты собиралась купить персиков у Милу, а я как раз от него возвращалась, вот и решила, что… Но что с тобой такое? Ты плакала?
— Нет…
— Нет? Ну, мне-то можешь не врать! Видела бы ты свои глаза! Это из-за Пьера, да?
— Нет, честное слово…
— Надо мне было навестить тебя вчера! Я ведь собиралась! Когда позавчера я не увидела тебя в кафе, то решила зайти узнать, все ли у тебя в порядке. Но Мориса тоже не было, и я подумала, что один день может еще ничего и не значить… Но ты и вчера не появилась! Я решила, что обязательно надо к тебе зайти!
— А что, Морис вчера был в кафе?
«Лишь уверенность в том, что она любима, избавляет женщину от ревности», — подумала Майя, чувствуя, как сердце у нее бьется, совсем как в дни молодости.
— Вчера? Дай-ка вспомнить… Да. Или нет… Не помню!
— Так да или нет?
— По-моему, да. Знаешь, он приходит не каждый вечер.
«Почему же он приходит не каждый вечер?» — спросила себя Майя. Ей хотелось знать все о жизни Мориса. Еще она думала о его тайной любовнице, чье имя он ей не назвал.
Обе женщины уселись в беседке. Майя осторожно погладила бархатистый персик кончиками пальцев. Киска выпила воды. Судя по всему, она не торопилась уходить. Зазвонил телефон, и Майя побежала в дом.
Это был Морис. Он спросил, как Майе понравились персики.
— Чудесные, просто замечательные, хотя я их еще не пробовала, только собиралась… Киска еще у меня. Кстати, как ты узнал, что она мне их принесла?
— Я завтракал сегодня у Милу, когда она их покупала.
— А! Она не говорила, что тебя видела.
— Я тут подумал… Не познакомить ли тебя с Альфредом?
— А кто это?
— Мой внук.
— О, извини, я не знала! Конечно, я бы хотела его увидеть! Когда?
— Сегодня вечером, если тебя это устроит. Милу и Иза приглашают нас поужинать.
Сердце Майи забилось от счастья: она увидит Мориса всего через несколько часов.
— Отлично!
— Я заеду за тобой около семи. До скорого!
— До скорого, Морис!
Майе доставляло удовольствие произносить его имя. Она обхватила себя за плечи и тихо повторила его еще раз.
Когда она вернулась в беседку, на лице ее сияла улыбка. На душе полегчало. «Насколько точны все эти выражения, — подумала она, — действительно, словно камень с души упал!»
— Хорошие новости? — спросила Киска.
— Это Морис. Он хочет показать мне Альфреда.
— Вот как!
Киска выглядела удивленной.
— Надо же, а я его никогда не видела! Очень хотела бы посмотреть, какой у Мориса внук! А сколько ему лет?
— Кому, Морису?
— Нет, малышу. Кажется, восемь месяцев. Я схожу в магазин ему за подарком. Заодно прогуляюсь.
Когда Морис заехал за Майей, она выглядела ослепительно. Когда он вышел из автомобиля и направился к дому, она выбежала ему навстречу. Он раскинул руки, и она упала в его объятия, изо всех сил прижавшись к его груди.
— Тебя не пугает перспектива увидеть меня в роли деда?
— Да нет, почему? Такова жизнь, не правда ли?
— Да, такова жизнь… Ты выглядишь потрясающе!
— Спасибо… Поехали?
Милу жил в усадьбе, называемой «Старые виноградники», — семейном владении, расположенном в двадцати километрах от Сариетт. Майя была рада увидеть Милу. В детстве она часто играла с ним, когда они приезжали в Ашбери. Ей показалось, что он стал еще больше похож на свою мать. Счастье сделало его красивым. Изабель, стоявшая за ним, держала на руках Альфреда. У нее были длинные темные волосы. От нее пахло малиной. Сердце Майи сжалось, когда она сама взяла Альфреда на руки. Он был таким легким… И у него были голубые глаза, как у Мориса. Расчувствовавшись, Майя прослезилась, что вызвало смех у Милу и улыбку у Мориса, который с нежностью смотрел на нее.
