Джим Гаррисон - Зверь, которого забыл придумать Бог
Моим слабым местом — и именно здесь, вероятно, Джо являлся для меня стимулом — всегда был недостаток воображения. Однажды в Барселоне, в возрасте тридцати с небольшим лет, я просто-напросто выбросил двуязычную антологию испанской поэзии с балкона дорогого отеля и украдкой глянул за перила, чтобы посмотреть, не попал ли я в кого-нибудь из потока гуляющих внизу. Я множество раз успокаивал себя мыслью, что трое моих знакомых с самым необузданным воображением ничего не достигли в жизни, но потом перестал, осознав, что и я со своим неразвитым воображением тоже мало чего достиг. Испанская поэзия заставляла меня кипеть ревностью, поскольку я не мог создать метафору. Даже плохую.
Энн приехала около четырех утра, вскоре после того, как я наконец заснул. Она малость смахивала на фотографию выжившего узника Треблинки: воспаленные глаза, вяло обвисшие волосы, нервное подергивание лица и беспрерывное сморкание. Страшно усталый и довольно раздраженный, я налил ей несколько унций кальвадоса и вернулся в свою постель на чердаке, отказавшись жертвовать ради нее комфортом, словно сексуально озабоченный подхалим. Когда я поднимался по лестнице, она, задыхаясь, сказала, что Эдна сообщила ей по телефону о том, как Джо запал на четырнадцатилетнюю девочку и убежал к ней. Добрая старая Эдна. Притворно сонным голосом я пробормотал, что поговорю с ней утром. Пока я лежал в ожидании сна, прислушиваясь к шуму душа внизу, мне пришло в голову, что, возможно, Джо нуждается в своем триедином звере по причине, указанной Клодом Штрауссом: создание подобных мифологических животных так же необходимо, как строительство гнезд. Если развить мысль дальше в терминах моей плохо усвоенной «Дарвинистской нейрофизиологии», возможно, звери Джо сродни нашему собственному импульсу к созданию первых религий, карты богов. Я также задался вопросом, существуют ли чудовища, по каким-то генетическим причинам сохранившиеся в нескольких из наших двенадцати миллиардов нейронов. Теперь наши чудовища совершенно абстрактны, но на заре нашей коллективной истории они были вполне реальны. Я представил (разнообразия ради) пещерных жителей где-нибудь в окрестностях Сарла во Франции, отбивающихся от двухтысячефунтового пещерного медведя. Бог знает от кого приходилось отбиваться двумя миллионами лет раньше в Африке.
Около пяти утра, вскоре после рассвета, Энн по собственной инициативе поднялась ко мне на чердак. Все вышло в высшей степени комично, поскольку я находился в фазе БДГ-сна и мне снилась одна ночь с женой, когда в семидесятых, после замечательной недели в Ки-Уэст (мне повезло упросить Теннесси Уильямса подписать почти все его опусы), мы заехали в Палм-Бич навестить ее тетку. Тетка была мерзкой старой каргой республиканского толка, страшно терроризировавшей своих шестерых слуг-латиноамериканцев. Она беспрерывно жаловалась на демократов во время обеда в одном из тех кошмарных «европейских» ресторанов, которым отдают предпочтение многие богатеи, где невозможно отличить телятину от рыбы, поскольку все обильно поливается «специальным сосусом шеф-повара Пьера». После безобразной ссоры насчет минимальной заработной платы (тетка владела мыловаренным заводом в Цинциннати) я удалился прочь и снял номер в «Брейкерз» неподалеку, поскольку машину оставил жене. Свободным в отеле оказался только возмутительно дорогой люкс, но я был слишком зол, чтобы мелочиться, и заказал наверх свое любимое «Кот-Роти». Так или иначе, жена нашла меня там, и мы оба находились в таком диком раздражении, что трахались, как никогда за все время нашего супружества. «Просто улет», как говорили раньше.
В общем, я видел потрясающий, хотя и искаженный сон об этом супружеском празднике секса, и когда я проснулся, Энн пристроилась ко мне сверху для пятисекундного спринта. Она пробормотала, что просто хочет выразить благодарность за мою доброту. Все еще в сонном состоянии, не вполне понимая, Энн это или моя бывшая жена, я просто смотрел в дощатый потолок, гримасничая от боли, пронзившей мою простату, как раскаленная шляпная булавка. Когда боль утихла, я снова начал засыпать, но Энн принялась плакать. Это пятисекундное совокупление начало казаться одной из самых сомнительных сделок в моей жизни, но тут, по счастью, во двор прилетела стая воронов. Я быстро перебрался на скамью у окон, поскольку вороны наведываются ко мне редко и обычно где-то в это время, в середине августа. Я тихо покаркал, но они не встревожились, так как уже привыкли к моим идиотским попыткам межвидового общения. Энн сначала разозлилась, что вороны интересуют меня больше, чем ее горе, но потом присоединилась ко мне на скамье. Там был один громадный бородатый малый, прямо-таки доисторический ворон, безусловно самый крупный из всех воронов, мною виденных, но, с другой стороны, я не доверяю своему посредственному зрению, а птица частично находилась в тени кедровых ветвей. Дюжина воронов резвились, прыгали, сдавленно хихикали, клекотали и посвистывали. Все голубые сойки и вечерние дубоносы, обычно собиравшиеся у кормушки в этот час, обратились в бегство, кроме одной отважной самки дубоноса. Я восхитился ее прелестным римским носом, напомнившим мне нос Энн. И тут меня потрясла мысль, что, возможно, громадный малый на кедре и есть птица Джо. Я повернулся к Энн, которая положила локти на подоконник, отчего ее голые груди приподнялись. Она стояла на скамье на коленях, что придавало холодному унылому ложу вид, наверняка приятный для взора. Я занял смелости у воронов и сказал, что должен взять маленький бинокль, который держу на тумбочке на случай появления птиц и зверей. Таким образом я получил возможность взглянуть сзади на приподнятую попку Энн у окна и почувствовал острое желание провыть: «Хвала Тебе, Господи», но, разумеется, не сделал этого. Мой член опять стал набухать, дав старикашке повод для известной гордости, но когда я вернулся к окну, Энн рассмеялась, легонько его пожала, а потом ушла вниз.
О сне не могло быть и речи, хотя я спал всего час, или около того. Я ползал как сонная муха, пока готовил и подавал на стол легкий завтрак для Энн. Она заметила, что спала не больше меня, и я не стал указывать на тот простой факт, что у нас сорокалетняя разница в возрасте. Если она не станет сосредоточиваться на этом факте, возможно, мне обломится еще разок, хотя на тот момент в списке моих потребностей секс стоял ближе к концу, вместе с приступами тревоги. Энн также отпустила шуточку насчет того, что теперь может залететь либо от меня, либо от Джо, и я осмотрительно умолчал о своей вазэктомии. Почему именно это было хитро с тактической точки зрения, я толком не понял, но и в торговле недвижимостью, и в торговле книгами постоянно существует соблазн бессмысленно лукавить, просто чтобы не терять формы.
По дороге к Дику Рэтбоуну Энн еще больше меня разозлила, применяя к Джо определение «благородный». Я сбавил скорость, чтобы произнести одну из своих речей, и заметил, что абсурдное понятие «благородного дикаря» едва ли может быть выведено из состояния Джо, поскольку на самом деле именно травма мозга превратила его в особый подвид Homo sapiens. Тогда она визгливо обозвала меня «занудным старым козлом».
Во дворе Дика Рэтбоуна стоял огромный трейлер-лесовоз без прицепа. В доме нас представили отцу Присциллы, средних лет мужику явно франкоканадского происхождения, пропахшему машинным маслом, дизельным топливом и сосновой хвоей. Несмотря на несколько звероподобный вид, он имел сходство со своей симпатичной дочерью.
К сожалению, он оказался человеком неразговорчивым, и мне пришлось вытягивать из него историю по крохам, поскольку Дик дремал в своем кресле, совершенно не расположенный к общению. Джо добрался до места назначения между Тренари и Гатамом примерно за сорок часов, очень неплохой результат для шестидесятимильного перехода по этой местности, на самом деле, полагаю, выходящий далеко за пределы возможностей всех, кроме самых крепких, сдвинутых на физкультуре болванов, порожденных современной цивилизацией. Генри, отец Присциллы, нашел Джо спящим под крыльцом вместе с псом, с которым Джо познакомился в кузове пикапа у офиса врача в Маркетте. Присцилла не вернулась из Маркетта, поскольку опухоль у нее росла «как на дрожжах» и ее отправили в больницу. Я не мог не испытать разочарования, заметив слабую волну удовольствия, пробежавшую по лицу Энн, когда она услышала, что Джо больше не видел Присциллу. Сексуальная ревность процветает даже перед лицом смерти невольного соперника.
Так или иначе, Генри сказал, что Джо не хотел уходить, но потом жена Генри позвонила в госпиталь из комнаты Присциллы, и «голубки» немного поворковали, хотя Присцилла была «здорово обдолбана лекарствами». Потом Джо въехал в ситуацию, и Генри повез его домой, но на развилке Адамовой тропы и шоссе 77 Джо знаком показал, что хочет отлить, выпрыгнул еще прежде, чем грузовик остановился, и рванул на бешеной скорости в лес, направляясь на восток.
