Силла Науман - Что ты видишь сейчас?
Когда мы уезжали оттуда, Анна плакала и обвиняла меня в том, что я предал ее, что не поддерживал ее позицию в отношениях с семьей, что она больше никогда не захочет увидеть их снова. Я не понимал, в чем дело. Мне казалось, что ничего особенного не произошло. Но прежде чем я успел собраться с мыслями, мы уже отчаянно поссорились. Девочки смотрели на нас и кричали, что, если мы не успокоимся, они кинутся в воду и уплывут обратно. А секундой позже пришел мужчина в синей морской фуражке и на плохом английском сконфуженно попросил нас разговаривать потише. Наш скандал мешал другим пассажирам, они больше не могли слушать нашу яростную перепалку по-французски. Да и мы сами тоже устали.
Спустя годы я буду сожалеть о том, что мы с детьми больше никогда не увидим Удден. Я повидал немало островов, пляжей, но подобной причудливой красоты нигде и никогда не встречал. Старомодная простота дома, гордо стоящего на тонких сваях на продуваемой всеми ветрами скале. Переливы холодного моря, серо-лиловые оттенки скал и удивительная тишина, нарушаемая лишь звуками волн, ритмично бьющихся о камни, и шумом океана вдали. Цветы вереска и белый мох в расселинах, побеги черники и крики крачек. Воздух чистый, как первый снег, а от сосен падают угольно-черные тени.
Все это я вижу иногда в Анне. Спокойствие и непредсказуемость соединились в ней таким же причудливым образом, как золотой песок Атлантики и морская соль смешались во мне. Быть может, именно поэтому она не любит бывать на родине. Анна хочет избавиться от этого каменистого безмолвия, прочно укрепившегося в ней, но не может вытравить его из себя. Ей хотелось бы, чтобы оно спряталось глубоко в ее душе, как в тайнике, и никто никогда не нашел бы его. Эти чувства Анны я уважал…
Однажды она сказала, что, как только оказывается на острове и видит своих братьев и сестер, становится другой, перестает узнавать себя. Все свое детство она старалась не утонуть в этом странном состоянии. В гостях у друзей Анна чувствовала себя комфортно, а возвращаясь домой, словно падала в черную дыру. Что это за состояние и как его описать, она не знала. Как-то раз им в школе задали сочинение о тоске по дому, и она написала о своем странном открытии, что человек может тосковать по дому, даже когда находится там, и это страшно, потому что абсолютно неправильно.
Обычно на такие сочинения она выжимала из себя не больше одной страницы, но в тот единственный раз тема целиком захватила ее. Анна сдала исписанную тетрадь, в которой тосковала по тому месту, где находилась, и окружающим ее людям. Она излила на бумагу свое отчаяние, боязнь замкнутого пространства и чувство парадоксального безосновательного страха.
Иногда Анна возвращается домой вечером, и по ее глазам я вижу, как она боится оказаться не той, кого мы ждем. Она заходит в прихожую затаив дыхание, в верхней одежде поднимается по ступенькам с пакетами из супермаркета, и в ее глазах раскрывается черная дыра. И не важно, как выглядит дом в тот момент, где дети, есть ли у нас гости, неубрано или порядок, включена музыка или телевизор или царит тишина. Ее охватывает отчаяние, она сомневается, ту ли открыла дверь, и… погружается в одиночество.
Этот беспричинный страх и отсутствующий взгляд только усиливают мою любовь к ней. Для меня все просто. Анна — мой дом. Наша квартира до краев наполнена ею, окружена ее заботами. Я прихожу сюда и чувствую ее присутствие, даже если она далеко. В прихожей висят ее пальто, платки, сумочки, стоит обувь, любимые сапоги с кроличьим мехом.
Маленькие следы нашей общей повседневной жизни пробуждают во мне большую нежность, по ним я всегда отыщу ее. Но в то же время я могу и быстро потерять ее. Без всякого предупреждения Анна может собрать свои вещи и уйти, исчезнуть навсегда.
— Что ты видишь сейчас?
Это ее постоянный вопрос. Тревога о том, что я вижу в ней. Я не знаю до сих пор, какого рода беспокойство ее терзает, что именно мне нельзя видеть, но я чувствую ее страх. Она отворачивается и выходит из квартиры. Пальто расстегнуто, каблучки стучат по лестнице. Я слышу, как двери подъезда захлопываются за ней. Где она сейчас? Куда она пошла? Кто смотрит на нее сейчас?
Есть способ побороть ее тревогу, помочь ей, а значит, и себе, и детям. К ее возвращению домой ужин должен быть готов, стол накрыт. Анну надо сразу усадить за стол, не оставляя ей времени на сомнения и размышления. В начале нашего брака я еще не понимал значения ужина. Не понимал, почему мы так часто ссорились, как только она появлялась дома, а потом выглядела такой злой и зажатой. Я весь день нетерпеливо ждал нашей встречи и радовался, что вечером мы выпьем по бокалу и обсудим, куда пойдем ужинать. У нас еще не было детей, и я уже неплохо зарабатывал в клинике. Мы жили в самом центре Латинского квартала, вокруг было много ресторанов и кафе. Выбор оставался за нами, весь город был у наших ног, вся жизнь. Но, встретившись, мы сразу начинали ссориться, обстановка накалялась всего за несколько минут, Анна даже не успевала снять пальто.
А потом я научился этому трюку с едой. Сначала я не думал, что он будет удаваться каждый день. Но потом убедился, что это действительно удачная идея, и ужин стал своеобразной игрой для нас двоих. К счастью, я всегда любил готовить и с удовольствием стал тратить все больше времени на покупку продуктов и изобретение новых рецептов.
Одним из оригинальных правил этой игры было то, что Анна, несмотря на всю любовь к семье, собравшейся вокруг накрытого стола с многочисленными яствами, ела очень мало. А еще она не могла усидеть на месте даже несколько минут. Из вечера в вечер повторялось одно и то же. Анна пробовала главное блюдо, хвалила меня, потом клала себе одну картофелину, немного соуса и несколько листиков салата, которые поливала майонезом. Каждое кушанье она тщательнейшим образом изучала на предмет вкусовых качеств и аналогий, какие-то ингредиенты определяла сразу, а над некоторыми специями и бульонами немного размышляла. У нее было очень острое восприятие вкусовых оттенков, она могла уловить в соусе кисло-сладкий вкус апельсина, который практически невозможно отличить от других цитрусовых. Так же хорошо она всегда чувствовала травы и специи, даже если их было совсем немного.
Анна любила еду, но не из-за вкуса. Она мало ела, однако никогда не сидела на диетах. Я не слышал от нее, что она боится поправиться или что ей нужно похудеть. Но она все равно не ела. Отгадав все специи и ингредиенты блюда, она откладывала приборы, делала глоток вина и поднималась, чтобы взять что-нибудь в руки.
Это могли быть новые стеариновые свечи, купленный ею хлеб из пакета в прихожей, немного соли, салфетки, банка с острым индийским карри или лаймовым маринадом, который она добавляла в каждое блюдо. После этого она могла проглотить еще несколько кусочков свежего багета, политого соусом. Анна отламывала куски хлеба и медленно их крошила, пока на столе перед ней не вырастала гора крошек.
В то время я удивлялся тому, что Анна ела мало, но хорошо разбиралась в еде, всегда интересовалась разными рецептами. Временами ее ритуалы у стола утомляли меня, и я пытался менять правила этой игры. Но больше всего меня раздражало и одновременно веселило завершение ужина — десерт.
Анна любила выпечку. Багеты, круассаны, печенье, торты составляли ее главный рацион. Она сама хорошо пекла и знала все самые лучшие булочные и кондитерские в Париже.
После ужина Анна всегда прибиралась на кухне одна. А потом брала с собой бокал вина — отношение к вину у нее было такое же трепетное, как к еде: она наливала его в бокал, смаковала, но никогда не допивала — и шла в гостиную. Мы все собирались там, вместе с детьми и их друзьями, если они заходили в гости, включали музыку или телевизор и доставали принесенные Анной пакеты. Она никогда не раскладывала сладости, а вываливала все прямо на кофейный столик и жадно начинала отщипывать кусочки от понравившихся булочек. Девочки уже давно перестали жаловаться на ее манеру оставлять после себя обкусанные печенья и привыкли сразу же придвигать к себе то, что хотели съесть.
К сладкому никогда не подавался кофе. Когда уже почти все было съедено, Анна удивленно спрашивала меня:
— Может, ты хочешь кофе?
Если я соглашался, она ставила передо мной поднос с чашкой, но сама вечером никогда не пила ни кофе, ни чай.
Десертный ритуал заканчивался тем, что Анна собирала крошки, картонки от пирожных и шуршащие пакеты в мусорное ведро и выносила к контейнерам во дворе. Я слышал ее шаги на ступеньках, скрип двери на улицу и снова приближающиеся шаги. Она входила в гостиную со вздохом облегчения, и в этот момент наконец наступало время вечернего отдыха. Иногда мы гуляли или ходили в кино, выпивали по бокалу вина в ресторане одни или с друзьями или просто оставались дома с девочками. Тогда она доставала свой коврик для йоги и растягивалась с ними на полу в недоступном для меня духовном сеансе для посвященных.
