Йенс Шпаршу - Комнатный фонтан

Впоследствии мне часто будут задавать вопрос о том, как мне пришла в голову эта идея и не повлияла ли на меня знаменитая строчка «Из руин восстала снова…».[2] Не знаю. Не могу точно сказать.

У домашнего умельца работают руки! Голова, оставаясь на своем высоком посту, только молча наблюдает за свершающимся действом. Форма стремится к самовыражению. Первый шаг, сделанный в определенном направлении, неизбежно влечет за собой и другие. Ты попадаешь с неизбежностью в круговорот, который захватывает все твое существо.

Так, мне пришлось, к примеру, укоротив резиновую трубку, укоротить и телевизионную башню, которая у меня теперь заменила кита и составляла центр композиции. Прежде чем посадить ее на клей, чтобы она к тому же не пропускала воду, мне пришлось подпилить ей ногу, под самой сферой, где был ресторан и смотровая площадка. Из-за этого она стала какая-то вся несклепистая, превратившись в кургузую конструкцию неведомого назначения, что, в свою очередь, навело меня на мысль создать вокруг нее вулканический ландшафт.

Ну и так далее. Я бегло остановился на всех этих деталях только для того, чтобы показать, что в творческом процессе бывают и случайности.

То же самое было и с названием. Когда я позже, глубокой ночью (Пятница, мерзавец, смотрел уже, наверное, десятый сон), провел первый испытательный запуск, то сразу понял: я назову ее АТЛАНТИДОЙ.

Тогда я думал, что этим дело все и кончится, что это будет единственный, уникальный экземпляр, который я планировал протащить на хвосте у ИОНЫ, контрабандно предлагая его за полцены (разницу мне пришлось бы внести из своего кармана). Вот почему я задвинул подальше в шкаф всю коробку, откуда я извлек телевизионную башню. В коробке у меня хранились сувенирные шариковые ручки, общим количеством 250 штук, в форме берлинской телебашни, каковые мне удалось спасти, передислоцировав их к себе еще в те времена, когда я работал в жилконторе. (Эти ручки предназначались для того, чтобы дарить их как «скромный знак признательности» на добрую память гражданам, которые особо отличились в благоустройстве столицы нашей родины.)

С этими-то ручками и связано мое открытие: опытным путем мне удалось установить, что если их развинтить и вынуть всю начинку, то можно запросто использовать корпус как насадку для ИОНЫ, поскольку в него идеально влезала резиновая трубочка!

На первом образце я, правда, кое-как соскреб золотую надпись «Берлин — столица нашей республики», но уже потом, когда АТЛАНТИДА пошла у меня в серийное производство, я решил оставить все как есть.

Каждое утро я выходил из квартиры, как две капли похожий на себя вчерашнего, позавчерашнего и позапозавчерашнего: костюм, кожаный дипломат, каменное лицо, крепкий шаг (кремень!).

Чтобы быть в такой форме, мне приходилось, конечно, изрядно себя накачивать перед зеркалом в ванной. Я смотрел глубоким проникновенным взглядом себе в глаза, и не просто глубоким, а очень глубоким, ведь главное — зрительный контакт. И прежде чем окунуться с головой в голубоватую брызжущую стихию и отдаться на волю бесконечных вопросов, которые, словно хищные акулы, притаились на самом дне моего мутного, особенно с утра, потока сознания (Что будет с нами, Хинрих? Куда нас несет?), делал раз двадцать подряд в бешеном темпе уже ставшее привычным «бля-бла-блё-блю-блу-бли» — гимнастику для расслабления мышц лица, полезную тем, кто встает ни свет ни заря, от чего я сразу же чувствовал себя как огурчик, готовый к труду и обороне. За завтраком я ставил себе для поднятия боевого духа Верди, и не что-нибудь — «Аиду»!

Штрювер договорился со мной, что временно я буду работать на выезде один, он же сосредоточится на дальнейшей «концептуальной» разработке дела. Причина, видимо, была в том, что наш ИОНА продавался не очень-то бойко, скорее так, ни шатко ни валко, хотя сам Штрювер, демонстрируя, как всегда, превосходное владение предметом, заявил, что машина, мол, раскрутилась, маховик запущен и все теперь пойдет само по себе, так что, дескать, нечего нам изображать из себя великих колонизаторов, когда народ уже и так охвачен. (Мой комментарий в Книге учета: «Ха-ха!»)

Последняя гениальная идея Штрювера, которой он отдался всей душой, заключалась в том, чтобы использовать в рекламных целях почтовые ящики, которые по воскресеньям преступно пусты. При этом не бросать наши письма куда ни попадя, а действовать целенаправленно и выборочно, используя при этом эффект неожиданности: по воскресеньям почты никто не ждет, значит, у нас отличная стартовая позиция, никакой конкуренции! Именно поэтому Штрювер засел теперь у себя в номере гостиницы и целыми днями сочинял различные варианты, которые он печатал на своем ноутбуке, чтобы затем прочитать мне их вечером, когда я приходил к нему для подведения итогов. Почему-то в его текстах все время находились какие-то места, которые еще нужно было бы поправить. Подозреваю, главным образом потому, что он не торопился возвращаться к нашим экспедиционным работам.

Постепенно он свалил на меня и часть переписки с клиентами. Никогда не забуду вопроса одного покупателя, который интересовался, можно ли держать в поддоне ДИАНЫ золотых рыбок. Для смеха я прочитал письмо Штрюверу, думая потом отправить нелепое послание в корзину, но Штрювер пресек мои поползновения, сказав, что здесь, на его взгляд, есть свежая мысль, которую сегодня, быть может, технически реализовать еще не представляется возможным, но завтра — как знать, вдруг это позволит привлечь дополнительные человеческие ресурсы, поскольку любители аквариумных рыбок составляют значительную группу населения, о чем он и поспешил сообщить начальству, отправив срочный факс в центр.

Иногда меня, конечно, раздражало то, что Штрювер корчил из себя великого западного эксперта. Вот, например, в одном из писем от клиента, проживающего в Шпандау, был задан вопрос: «Не может ли быть причинно-следственной связи между обнаружившимся у меня вдруг incontinentia urinae и установкой комнатного фонтана вблизи спального места?»

Я несколько растерялся.

— Это слишком сложно для нас, — решил Штрювер за себя и за меня и отправил письмо на дальнейшую обработку в центр.

Я, честно говоря, тоже не очень знал, что с этим делать, но он, хотя бы для приличия, мог бы меня спросить. (Уже потом, дома, я заглянул в словарь и установил, что у несчастного клиента просто недержание мочи.)

Штрювер, стало быть, занимался бумажными делами, а я чуть ли не каждый день выезжал на работу один. Штрювер предоставил мне свой служебный «пассат», в багажнике у меня лежали демонстрационные образцы. ИОНА, как уже говорилось, расходился плохо. В лучшем случае на него реагировали иронической улыбкой, ограничивая этим весь свой интерес. Но даже это случалось крайне редко.

Вечерами мы со Штрювером вели долгие разговоры. Во время этих посиделок как-то даже не бросалось в глаза, что я почти ничего не говорю и только иногда киваю или мотаю головой. На большее после всех разъездов я был уже не способен.

Помимо «почтово-ящикового» проекта Штрювер проявлял повышенный интерес к обычаям и нравам восточных немцев. Все, что так или иначе имело отношение к этой теме, необычайно интересовало его, и он старался разузнать об этом как можно больше. Он был рад, что мог теперь посмотреть на восточных немцев своими собственными глазами. «Восточный немец как таковой…» — так начинал он обычно свой рассказ о сделанных им наблюдениях. (Определенную роль в этом сыграло, видимо, то, что Штрювер на заре туманной юности, в эпоху «бури и натиска», изучал, как он мне доверительно признался, политологию.)

Особенно его тревожил в этот период один вопрос: не испытывает ли восточнонемецкое народонаселение от избытка предлагаемых соблазнительных товаров нечто вроде культурного шока, что в свою очередь может сказываться на нашем продукте, который, учитывая его специфику, неизбежно оттесняется на задний план. Комнатный фонтан, говорил он, это, наверное, между нами, все — таки не самое главное, что нужно человеку в первую очередь.

То, что он уже довольно скоро внутренне начал соотносить себя с Востоком, я заметил по тому, как он однажды, разговаривая по телефону, отбрил кого-то из нашей центральной конторы. Его собеседник на другом конце провода позволил себе, как сообщил мне возмущенный Штрювер, повесив Tpy6iy, многократно обозвать восточных немцев «вечно обиженными придурками с лагерными замашками».

А вот за что я искренне благодарен Штрюверу, так это за то, что он всегда старался подбодрить меня, даже если итоги дня выглядели весьма удручающе. «Помните, — говорил он, провожая меня после наших „заседаний" к лифту, — наш девиз: капля камень точит».

И вот однажды, в октябре, холодным солнечным днем…

Я возвращался, совершенно раздавленный, после одного неудачного визита, закончившегося легкой потасовкой. Мне пришлось даже раньше времени покинуть помещение, то есть практически оставить объект, спасаясь бегством.