Алексей Карташов - Остров
Он вспоминал книгу, о которой сказала ему Гретель, но всплывали только некоторые яркие картинки. Раскаленные белые улицы. Кавалерийский отряд, пролетающий на рысях под крепостной стеной. Гроза в городе, похожем на город из его снов. И грызущая память о предательстве — которое никогда не искупить.
Он провалился, наконец, в сон, лежа на спине. И снилось ему, как он бредет ночью по залитой луной пустынной дорожке. Он знает откуда-то, что это происходит то ли в Венесуэле, то ли в Буэнос-Айресе. И навстречу ему выходит из кустов неуклюжий большой зверь с квадратной мохнатой мордой и доверчиво утыкается в коленки.
— Ты кто? — спрашивает Ганс и вдруг вспоминает: — Неужели карпинчо?
— Да, конечно, я, — отвечает зверь тихонько. Ганс гладит его по загривку, а карпинчо вздыхает и говорит: — А я тебя тоже знаю, — и называет его другим именем. Ганс неожиданно понимает радостно: да, и правда, его так зовут, — и вспоминает, сам себе не веря, всё, день за днем, что он так долго не мог вызволить из памяти.
Они бредут туда, откуда светит луна, и Ганс говорит и говорит. Волнуясь и перескакивая с одного на другое, он рассказывает все, что случилось с ним и с Гретель.
— Что ж ты делаешь, а? — говорит ему, наконец, карпинчо. — Я убежал из клетки, но я ведь там был совсем один. А ты?
— Я только хотел все вспомнить, — оправдывается Ганс.
— Ну вот, теперь ты вспомнил, как тебя зовут, — рассуждает карпинчо. — Значит, и остальное вспомнишь. Ты такой большой и умный, а я всего только зверь, видишь, у меня и рук нет, только лапы с перепонками. — Он останавливается и показывает ему лапу. — Но даже я знаю, что предательство — это самое плохое, что может совершить человек.
— Да, — соглашается Ганс, его обжигает стыд. — Нельзя бросать тех, кто тебя полюбил, — и чувствует, как слезы текут по щекам, соленые, как океанская вода.
— Это да. Но ты опять не все понимаешь, — укоряет его карпинчо. — Нельзя бросать того, кого ты любишь. Потому что это твой выбор и ты сам себя предаешь. Ты же ведь уже вернулся домой, сам говорил.
— Да, да! — говорит Ганс и плачет уже взахлеб, и ему радостно и легко, как будто он снова в детстве и его простила мама.
— Ты ведь теперь все вспомнил? — заботливо спрашивает карпинчо и косит на него черным глазом.
Ганс прислушивается к себе и отвечает уверенно:
— Да, всё!
И правда, теперь-то это совсем просто. Он удивляется: как же это можно было забыть, — и улыбается сквозь слезы, и садится на скамейку. А карпинчо встает на задние лапы, и тычется ему головой в плечо, и толкает передними лапами.
— Ганс, Ганс! — снова называет его старым смешным именем.
Он очнулся. Гретель трясла его за плечо.
— Ты проспал, Ганс! Уже скоро шесть, ты опоздаешь на корабль.
Он провел рукой по щеке — мокро. Уткнулся в подушку, незаметно утер слезы, поднял голову и посмотрел в лицо Гретель. Только тревога за него, ни капли обиды или досады. Он улыбнулся, чувствуя, как снова подступают слезы. Произнес медленно, нерешительно ее настоящее имя и увидел, как она вздрогнула.
— Ты спала?
— Я уснула в последний момент, — повинилась Гретель, глядя на него влюбленно и с надеждой.
Он вздохнул и обнял ее:
— Можно я никуда не пойду? Я совсем не выспался, а у нас на сегодня столько дел, — и закрыл ей рот ладонью.
* * *
Они спали, обнявшись, и не слышали низкого гудка корабельной сирены, и не видели, как белый корабль, развернувшись, ложится на курс и вскипает вода за кормой, а потом расходится волнами и снова успокаивается.
