Андрей Шляхов - Приемное отделение
— Ну где же «Скорая»?! Где?!
— Едет! — успокаивал их поддатый мужичок и вздыхал.
Школьница стояла, остолбенев от ужаса, и хлопала глазами.
Патлатый снимал происходящее на мобильный телефон.
На асфальте немного картинно лежал навзничь, не двигаясь, мужчина лет пятидесяти в джинсовом костюме. Рядом с его головой валялась бело-голубая бейсболка.
Нельзя поручиться, да и вообразить такое тоже трудно, но, увидев эту картину, Алексей Иванович на бегу сказал нехорошее слово, которым обычно называют глупых и недалеких людей. Особенно ему не понравился телефон в руке патлатого. Снимать на улице, конечно, никто никому не запрещает, но как-то неуместно было запечатлевать происходящее.
При виде бегущего человека, которого развевающиеся полы халата (на бегу отлетели две нижние пуговицы) делали похожим на огромного белого журавля, толпа расступилась так поспешно, что поддатый мужичок покачнулся и упал на одну из теток, но тут же был с негодованием отброшен прочь и затормозил спиной о столб. Только школьница осталась стоять на своем месте, но она находилась дальше остальных и поэтому не мешала реанимировать.
Следом за Алексеем Ивановичем, громко топая берцами (у окружающих могло создаться впечатление, что их подошвы сделаны из дерева), прибежал охранник.
Алексей Иванович совершенно преобразился. Видел бы его кто из знакомых, так мог бы и не узнать. Улыбка куда-то исчезла, взгляд из приветливого стал строгим, губы сжались в прямую линию, на скулах, откуда ни возьмись, появились желваки. И движения стали другими — резкими и неуловимо быстрыми.
Раз — Алексей Иванович опустился на колени около упавшего и раскрыл чемодан.
Два — попытался нащупать рукой пульс на шее умирающего.
Три — рывком разорвал на его груди рубашку и послушал ухом, дышит ли.
Затем Алексей Иванович со всей силы ударил умирающего кулаком по грудине и начал ритмично нажимать на нее. Поглядел на присевшего рядом охранника и сказал: «Делай так!» Охранник кивнул и, сменив Алексея Ивановича, продолжил ритмичные нажатия.
Алексей Иванович достал из чемодана ларингоскоп[5] и дыхательную трубку и мгновенно заинтубировал (т. е. произвел интубацию — установил в трахею дыхательную трубку) реанимируемого. Склонился, надул ртом фиксирующую манжету, чтобы трубка не вылетела обратно, подсоединил к ней дыхательный мешок и начал ритмично сжимать его. Обвел глазами зрителей и сказал поддатому:
— Давай, поработай руками!
Поддатый принял мешок.
— Не спеши, равномерно, — предупредил Алексей Иванович, доставая из чемодана двадцатикубовый шприц.
«Видеооператора» в косухе, продолжавшего видеосъемку, Алексей Иванович услал в больницу за каталкой, да еще и прикрикнул, в совершенно нехарактерной для себя манере:
— Бегом!
«Видеооператор» побежал, но успел добежать только до ворот, потому что каталку уже везли…
Реанимационное отделение было выбрано не по «профилю», с «профилем» этим самым еще разбираться предстояло, а по расположению — отвезли в ближайшее, в кардиологическую реанимацию. Пациент был передан уже «заведенным», то есть сердце билось и дышал он самостоятельно, хоть и не очень уверенно. Боткин рассмеялся, когда узнал фамилию своего «крестника». Бессмертных — вот это да. То ли насмешка провидения, то ли знаковая фамилия, все же не дали ему помереть.
В одном кармане с паспортом нашли заламинированную карточку-пропуск. Гражданин Бессмертных работал кладовщиком в некоем ЗАО «Броте». Если верить штампу о прописке, то проживал он рядом с больницей на улице Печкина, в ста метрах от места своего падения. Все ясно — прихватило по дороге домой с работы. А может, просто по делам выходил куда-то.
В приемное отделение вернулся прежний Алексей Иванович Боткин, трогательный в своей застенчивой улыбчивости. Прошел в смотровую, вымыл руки, достал из кармана обломок расчески, снял колпак, причесал волосы, надел колпак, прошелся расческой по бороде и как ни в чем не бывало поинтересовался у наблюдавшей за ним Корочковой:
— Много было поступлений, Оксана Игоревна?
— Ни одного.
— Вот и хорошо, — обрадовался Боткин, — а то Ольга Борисовна могла бы рассердиться.
— На кого?!
— На меня. Сорвался, убежал куда-то…
— Ну, вы же не пиво пить побежали, Алексей Иванович! — с оттенком гордости, словно это она бегала реанимировать, возразила Корочкова. — Ольга Борисовна все понимает правильно…
«…когда у нее хорошее настроение», — мысленно докончила она.
В больнице градусник разбить нельзя так, чтобы об этом сразу все не узнали. Гражданин Бессмертных в себя прийти не успел, а новость уже облетела больницу.
— Лучше бы он какого-нибудь известного артиста спас! — сказала Нонна Антоновна, узнав о случившемся от секретаря главного врача Янины Яковлевны, эффектной сероглазой блондинки бальзаковского возраста, которую в глаза вся больница звала по имени-отчеству, а за глаза — Яей.
— Откуда в наших краях взяться известному артисту? — скептически поинтересовалась Янина Яковлевна. — Разве что в «Фишке» играть?
«Фишкой» ласково-пренебрежительно называли местный театр, носивший звучное имя Первого Российского фольклорно-исторического. С театром у шестьдесят пятой больницы были давние и весьма прочные связи. Дети сотрудников были завсегдатаями новогодних представлений в «Фишке», а служители Мельпомены — завсегдатаями обоих травматологических отделений, первого мужского и второго женского. Если ничего не случалось на репетиции или во время спектакля (ничто никуда ни на кого не падало и никто ничего не ломал, не растягивал и не вывихивал), то случалось позже, когда дружный актерский коллектив начинал расслабляться. Многие считали, что в высоком уровне профессионально-бытового травматизма повинно здание, полученное новорожденным театром в эпоху перестройки и нового мышления от Бабушкинского райисполкома. Некто, ведающий учетом и распределением недвижимости, рассудил, что фольклорно-историческому театру сообразно располагаться в самом старом здании района, двухэтажном, построенном еще в девятнадцатом веке (правда, в самом конце его) и чудом сохранившемся до наших дней. Подобное решение позволило убить одним махом двух зайцев — выполнить решение вышестоящих инстанций и спихнуть с себя лишние заботы по содержанию памятника старины. Здание же, в котором непосредственно до отдачи «Фишке» находилось какое-то строительное подразделение Мосводоканала, считалось несчастливым. Рассказывали, что первый владелец, то ли купец, то ли фабрикант, короче говоря — деловой человек, фамилии которого история не сохранила, проиграл дом в карты и с горя застрелился. Здесь же, на втором этаже, в своем кабинете (где именно был кабинет, уже никто не помнил). Выигравший (тоже какой-то бизнесмен) недолго радовался своей удаче, потому что вскоре разорился… Так и пошло, вернее, как-то не так пошло все в проклятом доме.
— Почему именно в «Фишке»? Мог бы в гости к кому-то приехать. Или к нам — навестить родственника.
— Тьфу-тьфу-тьфу! — Янина Яковлевна постучала по столу (беседовали они в приемной главного врача). — Боже сохрани! Мало нам было Тима Улана? Хуже этой богемы только мировая война!
В мае этого года в эндокринологии пролежал неделю отец рок-звезды Тима Улана, солиста группы «Шабаш нечестивых». Заведующая эндокринологией Грушницкая позже признавалась, что никогда в жизни (даже в моменты ухода мужа номер один и мужа номер два) не была так близка к тому, чтобы наложить на себя руки. Сам Тим ни разу не навестил своего любимого папашу, потому что гастролировал где-то за Уралом, но по телефону истерил регулярно, угрожая «докторишкам» небесными карами и козыряя своими связями с сильными мира сего. Позвонив в отделение, он перезванивал главному врачу и высказывал все, что считал нужным, Янине Яковлевне, так ни разу и не соединившей Улана с Александром Брониславовичем. Отец не отставал от сына — истерил, козырял, угрожал, а однажды вечером взял да и устроил в палате пьянку, которая чуть не переросла в гулянку отделенческого масштаба. Дурной пример заразителен. Назавтра все участники пьянки (в том числе и зачинщик-организатор) были выписаны из больницы за грубое нарушение режима. Примечательно, что ни президент, ни премьер-министр, ни министр здравоохранения, ни генеральный прокурор, ни министр внутренних дел никак не отреагировали на то, что «всеми уважаемого человека и отца тако-о-ого сына» выписали против его желания. Да что там — даже из департамента здравоохранения не позвонили, и влиятельные воры в законе (ах, кому только не пел Тим Улан со своими «нечестивыми», кем он только не пугал!) восстанавливать справедливость не приехали.
Районная газета «Свибловские ведомости», не слишком избалованная сенсационными новостями, посвятила «гражданскому подвигу» (именно так и никак иначе) доктора Боткина целую полосу. Фотограф снимал Боткина целый час — за столом в смотровой, идущим по коридору, разговаривающим с коллегами, пишущим, думающим, стоящим на фоне эстакады приемного отделения, стоящим у дерева, проходящим через ворота… В газету попал «пишущий» Боткин, наглядное, так сказать, воплощение образа врача, ведь врачи большую часть времени только и делают, что пишут.
