Евгений Ничипурук - Больно.Ru
– С новичками тяжело бывает. Вот попадутся бестолковые, и капец. Вся группа тормозится. Возись с ними, объясняй по двадцатому разу. Ты на лыжах катаешься?
– Нет, только на доске.
– Я доску не понимаю. Лыжники не понимают сноубордистов, а те не понимают лыжников. Но и те и другие на одной горе, и потому друг друга уважают. Вместе рискуют.
– Слушайте, дядя Миша, бывает так, что человек многое знает про других? Что было, что будет… А про себя ни хрена. И главное, не поймет, то ли дар у него такой, то ли проклятие.
– Ты про себя?
– Ну, в общем, да. Много беды из-за этого уже случилось…
– А ты что, все знаешь? Или так, моменты?
– Моменты. Как подсказки. Да и то не всегда. Как будто кто сверху кидает фантики, а я подбираю. И не мне решать, какой фантик упадет. Вот про вас ничего, к примеру, не вижу.
Был тут старик один, в прошлом году умер. Плита памятная о нем на Азау стоит. Сто девять лет прожил, на Эльбрус пятьдесят семь раз ходил, в последний раз в сто четыре года. Гора его любила. А он силы из нее черпал. Вот и жил столько. У него, говорят, тоже дар был. Если кто недоброе сделал, он знал всегда. Придет к провинившемуся домой, поговорит, и тот сам с повинной идет. Бабки говорят, гора ему подсказывала. Уважаемый человек был. Когда умер, все Приэльбрусье оплакивало. У него добрый дар был, он как отец за всеми людьми приглядывал. Может, и твой дар добрый, надо тебе самому только понять, зачем он.
– А если злой?
– Тогда с ума сведет тебя, душу порвет. Я не знаю точно, я так – треплюсь. Тебе к старикам сходить надо.
– Да уж спасибо и за это. А к старикам не успею. Я уезжаю завтра. Берегите себя.
– Приезжай еще.
– Хотелось бы…
Я встал из-за стола и побрел в номер. И вдруг понял, что убегать больше нельзя, нужно разобраться, понять себя, а потом будь что будет.
***Минводы встретили оглушительным запахом цветущих садов и войной. Я впервые вдруг ясно осознал, что на Юге идет настоящая бойня. Не где-то на экране ТВ, а здесь, лишь в нескольких десятках километров от меня взрываются мины, гремят автоматные очереди, гибнут люди. В этом городе-саде о войне говорило все – небывалое количество милицейских патрулей и блокпостов с ощетинившимися пулеметными гнездами, люди в военной форме, рядовые, офицеры, уже побывавшие в жестоком месиве, и те, кто только приехал в этот рай на земле, который в одно мгновение мог превратиться в ад.
Совсем недавно прогремел взрыв на Центральном рынке. Город жил в страхе перед новыми терактами, и беспокойные милиционеры обыскивали всех и вся. По пути к вокзалу меня, обладателя типичной славянской внешности, остановили для проверки документов три раза. Я смиренно доставал паспорт, расстегивал сумку и показывал ее содержимое. Один особенно старательный мент пошарил по моим карманам.
– Деньги, валюта в больших количествах есть? – задал он совершенно неуместный сразу после обыска вопрос.
– А большое количество – это сколько? Мы, например, люди не богатые, для нас и сто долларов деньги большие.
– Пусть идет, что ты с ним возишься,– сказал второй мент, и оба удалились искать террористов в каком-нибудь другом месте.
Я купил билет и в ожидании поезда съел в привокзальном кафе пару безвкусных бутербродов, наблюдая за крепкими парнями, методично обходившими торговые точки. Хозяева молча передавали им конвертики-пакеты. Что было внутри, догадаться не трудно. Меня поразила эта картина – бандиты собирают еженедельную дань, не обращая внимания на ментов, военных, непрекращающиеся спецоперации. Жизнь идет своим чередом.
***Убивать друга – это очень сложно, но все-таки Костик выстрелил в бритый Мишкин затылок. Сухой звонкий хлопок разнес по округе недобрую весть. Костя прикопал теперь уже не нужный ему трофейный пистолет, сел на поросший жесткой травой бугорок и закурил. Перед ним, раскинув руки как крылья, лежал друг детства. Одной рукой он вцепился в жесткую кавказскую траву, будто хотел оттолкнуться и взлететь прямо в низкое небо.
Костик затушил окурок о подошву армейских ботинок и взвалил тело убитого им товарища на плечо. До части идти двенадцать километров. А Мишка оказался гораздо тяжелее, чем можно было предполагать. «Хуйня, прорвемся»,– проскрипел сквозь зубы Костик и зашагал вниз к холодной быстрой речке. Если перейти вброд, выйдет гораздо короче, правда, запросто можно напороться на «чехов». На прошлой неделе отряд Газаева совершил нападение на колонну бронетехники, погибло пятнадцать человек, а «чехи» преспокойно ушли.
Костик осторожно перешагивал с камня на камень, оступись он, и быстрые воды реки, название которой он никак не мог запомнить, унесут тело Михаила. А он должен был доставить тело Мишки в часть, чтобы друга похоронили, как положено.
Костик давно планировал это. Он мучился, не спал по ночам, но все же решился. С войны должен был вернуться только один из них! Скоро домой. Маринка будет рыдать, упадет на Костино плечо, и вся рубашка станет мокрой и соленой. «Как же так? Как ты его не уберег?» – спросит она. «Прости, прости. Я с тобой. Все будет хорошо»,– ответит он.
Костик оступился, провалившись по колено в ледяную воду, но не отпустил тело, выпрямился, выбрался на скользкий камень и зашагал дальше. Еще метров десять, и он на берегу. А там перейти через сопку, потом лесом минут тридцать и по дороге часа полтора. Или еще быстрее, если кто-то подберет.
Блин, Костик всегда думал, что Мишка гораздо легче. Когда они, шутя, боролись, он без труда отрывал его от земли, но сейчас ясно понимал, что стоит уронить тело, и поднять его на плечи вновь будет стоить огромных трудов. Как только он ступил на берег, Миха все-таки соскользнул с плеч. Костя упал на мокрый песок и лежал минут десять, уткнувшись лицом в острые прибрежные камни. Пуля обожгла плечо в тот самый момент, когда он попытался вновь взвалить на себя мертвое тело. Вырвав кусок Костиного мяса, она расплющилась о черный валун. Костик упал, схватил автомат и стал стрелять.
Со стороны леса к нему приближались трое…
Когда немолодой майор с обожженным лицом прикалывал Константину на грудь медаль, ему уже самому казалось, что дело было именно так, как сказали по Центральному каналу. «Разведгруппа, возвращаясь с задания, напоролась на засаду боевиков. В ожесточенном бою погиб старший сержант Михаил Ряскин. Несмотря на гибель товарища и ранение в руку, рядовой Константин Больших сумел уничтожить отряд боевиков из трех человек и, раненный, истекая кровью, добрался до части, неся тело своего товарища более семи километров»
Костик долго мыл руки, но запах не исчезал. Он принимал душ снова и снова, но этот запах преследовал его вновь и вновь. «Слышь, Лень,– обращался он к молодому,– ты ничего не чувствуешь? Запах вроде какой-то». «Не-а»,– отвечал белобрысый Леня, принюхавшись. «Странно, а мне кажется, что пахнет чем-то». Костик знал, чем. Так пахло мертвое тело Мишки. Мозг навсегда запомнил этот запах и не хотел стирать из памяти…
Костик ехал в моем плацкартном вагоне. Он лежал на нижней полке и уже третий раз прокручивал в наушниках кассету Prodigy. Я смотрел на него, зная все. Про смерть Миши, знал про то, что Маринка уже полгода как вышла замуж за некоего Митю. Она не дождалась, но сообщать письмом не стала, дабы не омрачать последние месяцы службы. Я знал, что после долгих бесплодных попыток хоть как-то устроиться в жизни Костик навсегда исчезнет для своих родных. Зато убойные отделы всей страны собьются с ног в попытках поймать безжалостного киллера по кличке Большой. Будут у Кости деньги, будет девушка, будет машина. Но до конца дней своих он не сможет избавиться от запаха Мишкиной смерти. Ранним январским утром двое крепких парней проберутся на арендуемую Костей виллу на Рублевке и задушат его и случайно оказавшуюся с ним девчонку. В марте их расчлененные тела найдут в водах маленькой, холодной, почти как та, речке.
Поезд летел сквозь пространство и время. А я, широко раскрыв глаза, видел прошлое, настоящее и будущее одновременно. «Это опасно!» – орало в наушниках не знакомого мне солдата, возвращающегося с войны. Он выключил плеер и, звякнув медалью, перевернулся на бок.
***Дома меня ждала пустая квартира. Не было ничего, что напоминало бы о существовавшем некогда веселом братстве. Слой пыли на хозяйской мебели подсказывал, что ребята разъехались недели две назад, сразу после похорон Дэна и моего бегства. Я побродил по комнатам в надежде обнаружить чьи-нибудь личные вещи или записку. Но не нашел ничего, кроме грязных домашних тапочек, я не мог припомнить таких у кого-либо из нас. Это не Дэна, не Лиз и не Нат. И уж, конечно, Димыч таких пошлых тапок не носил принципиально. Димыч… Куда мог деться он?
Лиз наверняка в шоке. Мне кажется, что смерть Дэна совсем сломала ее. Когда она узнала, чуть с ума не сошла, рыдала сильнее, чем дэновская мать. Она трепыхалась, словно птичка, в крепких руках своего отчима и несла всякую околесицу. «Он был гений, и ОНИ его убили! Кому нужен гений, он был пятном на белой скатерти, разноцветное пятно с зелеными и оранжевыми разводами. А такие вещи все хотят вывести, выстирать! Дэна убили ОНИ!» Лиз многозначительно смотрела по сторонам и плакала, тихо-тихо. Я тогда думал, что тоже умру. Сердце лопнет. Было так больно, так страшно. Я отвернулся, прижался к некрасивым обоистым стенам, а когда набрался смелости повернуться и вновь взглянуть Лиз в глаза, на стене осталось маленькое соленое пятнышко на уровне моей левой щеки.
